Я никогда не понимал, почему вода становится мокрее, когда ты ныряешь в одежде, а не просто купаешься, но, поверьте мне на слово, так оно и есть. Я пробыл в озере не больше трёх секунд, а уже чувствовал себя как тот, о котором пишут в газетах: «Очевидно, труп находился в воде не менее трёх дней». Мне было ужасно неуютно.

В этот момент сценарий изменился. Я предполагал, что схвачу мальчишку за шиворот и бесстрашно выволоку его на берег. Но Освальд не пожелал ждать, когда его выволокут. Отфыркавшись и протерев глаза, я увидел, что он находится ярдах в десяти от меня и уверенно плывёт к берегу по-собачьи. Это зрелище окончательно сломило мой дух. Как вы понимаете, при спасении утопающих самое главное, чтобы они оставались на месте и особо не рыпались. А если утопающий вдруг начинает плыть самостоятельно и при этом может дать тебе в заплыве на сто ярдов сорок ярдов форы, что тогда? Когда я с трудом добрался до берега, мальчишка, по-моему, уже подходил к дому. Короче, как ни крути, мой план с треском провалился.

Мои раздумья прервал шум поезда, идущего в тоннеле. Гонория Глоссоп снова смеялась. Она стояла рядом со мной и как-то чудно на меня смотрела.

— Ох, Берти, вы такой забавный! — сказала она. Поверьте, уже тогда мне показалось, что голос её звучит зловеще. До сих пор девица называла меня не иначе, как мистер Вустер. — Какой вы мокрый!

— Да, я мокрый.

— Скорее бегите в дом и переоденьтесь.

— Хорошо.

Я выжал из своей одежды пару галлонов воды.

— Какой вы забавный! — повторила она. — Сначала вы самым необычным образом сделали мне предложение, а потом столкнули Освальда в воду, чтобы спасти его и произвести на меня впечатление своей храбростью.

Как только мне удалось частично избавиться от воды в лёгких, я попытался исправить эту ужасную ошибку с её стороны.

— Нет, нет!

— Он сказал, что вы его толкнули, и я видела это собственными глазами. О, я не сержусь, Берти! Я польщена! Но я считаю, мне необходимо вами заняться. Вам нельзя больше оставаться без присмотра. Должно быть, вы насмотрелись разных фильмов. Я не удивлюсь, если в следующий раз вам придёт в голову мысль поджечь наш дом, чтобы меня спасти. — Она посмотрела на меня, как на принадлежность своего туалета. — Я думаю, мне удастся сделать из вас настоящего человека, Берти. До сих пор вы лишь прожигали жизнь, это так, но вы всё ещё молоды, и в вашей душе есть много хорошего.

— Нет, нет, что вы.

— А я говорю, есть. Вам просто необходимо осознать, на что вы способны, и я вам в этом помогу. А сейчас идите скорей в дом и переоденьтесь, а то простудитесь.

И, если вы понимаете, о чём я говорю, в её голосе проскользнули материнские нотки, которые сказали мне лучше всяких слов, что я попался. Как кур в ощип.

Когда я переоделся и спустился в холл, я увидел Бинго, сиявшего как медный таз.

— Берти! — воскликнул он. — Ты-то мне и нужен! Берти, ты даже не представляешь, как удивительно мне повезло!

— Ты, придурок! — вскричал я. — Куда ты запропастился? Ты знаешь, что…

— Ты спрашиваешь, почему меня не оказалось на месте? Я просто не успел тебе рассказать. Всё отменяется.

— Отменяется?

— Берти, честное слово, я уже пошёл к озеру, чтобы спрятаться в кустах, когда произошло нечто необычайное. Проходя по лужайке, я встретил самую красивую, самую ослепительную девушку во всём мире. Таких, как она, нет и никогда не было. Берти, ты веришь в любовь с первого взгляда? Ты ведь веришь в любовь с первого взгляда, старина? Как только я её увидел, меня потянуло к ней, как магнитом. Я позабыл обо всём на свете. Её зовут мисс Брейтуэйт, Берти, Дафна Брейтуэйт. Как только наши глаза встретились, я понял, что горько ошибался, принимая простую увлечённость Гонорией за истинную любовь. Берти, ты ведь веришь в любовь с первого взгляда? Дафна такая замечательная, такая добрая. Нежная богиня…

В этот момент я ушёл, оставив придурка в одиночестве.

Через два дня я получил письмо от Дживза.

«…Погода, — заканчивалось оно, — стоит прекрасная. Я купаюсь каждый день.» Я рассмеялся утробным или, если хотите, замогильным смехом и спустился в холл. Гонория назначила мне свидание в гостиной. Она собиралась почитать мне Рёскина.

Бомба разорвалась ровно в один час сорок пять минут (время летнее). В этот момент Спенсер, дворецкий тёти Агаты, стоял передо мной с блюдом картофеля, и, потрясённый до глубины души, я ложкой отправил шесть хрустящих, обжаренных картофелин в полёт к буфету. Да, такой шок я испытал впервые в жизни.

К тому же не забудьте, что я находился в ослабленном состоянии. Я был помолвлен с Гонорией Глоссоп около двух недель, и ни одного дня не проходило, чтобы она не пыталась из меня что-нибудь «вылепить», как сказала бы моя тётя Агата. Я начитался серьёзной литературы до одури и до боли в глазах; прошагал не один десяток миль по картинным галереям и побывал на таком количестве концертов классической музыки, что сбился со счёта. Короче, я действительно был не в том состоянии, чтобы испытывать душевные потрясения, в особенности такие, как это. Гонория затащила меня на ленч к тёте Агате, и я сидел за столом, спрашивая у самого себя: «Благая смерть, когда же ты придёшь?» — когда моя нарёченная взорвала подо мной бомбу.

— Берти, — внезапно спросила она, словно вспомнив нечто очень важное, — как зовут твоего слугу, я имею в виду, камердинера?

— А? Дживз.

— Мне кажется, он плохо на тебя влияет — решительно произнесла Гонория. — Когда мы поженимся, тебе придётся его уволить.

Именно в этот момент я дёрнул ложкой и запустил шестью хрустящими и обжаренными картофелинами в буфет, а Спенсер тут же погнался за ними, как собака за палкой.

— Уволить Дживза? — прохрипел я.

— Да. Он мне не нравится.

— Мне он тоже не нравится, — заявила тётя Агата.

— Но это невозможно. Я имею в виду, я и дня без него не проживу.

— Придётся, — приказала Гонория. — Он мне совсем не нравится.

— Мне он тоже совсем не нравится, — сказала тётя Агата. — И никогда не нравился.

Кошмар какой-то, что? Я всегда считал, что женитьба — дело гиблое, но никогда не думал, что она требует от парня таких страшных жертв. Я был не в силах вымолвить ни слова.

После ленча, насколько я помнил, мне надлежало поймать кэб и отправиться с Гонорией за покупками на Риджент-стрит; но когда она встала из-за стола и взяла сумочку, тётя Агата не позволила ей прихватить заодно и меня.

— Беги по своим делам, дорогая, — нежно произнесла она. — Я хочу сказать Берти пару слов.

Когда Гонория ушла, тётя Агата села со мной рядом.

— Берти, — немного помолчав, начала говорить она, — дорогая Гонория этого не знает, но заключение вашего брака может быть связано с определёнными трудностями.

— Да ну! Правда? — спросил я с надеждой в голосе.

— О, ничего серьёзного, не беспокойся. Пустые, хоть и не очень приятные формальности. Сэру Родерику неймётся.

— Он считает, что мы с Гонорией не пара? Хочет меня отшить? Ну, может, он и прав.

— Прошу тебя, не неси ахинеи, Берти. Всё не так страшно, как ты думаешь. Но профессия сэра Родерика, к сожалению, заставляет его быть чрезмерно осторожным.

По правде говоря, до меня не дошло, о чем она говорит.

— Чрезмерно осторожным?

— Да. Ничего не поделаешь: невропатолог с такой обширной практикой поневоле относится ко всем людям подозрительно.

Теперь я понял, на что она намекала. Сэра Родерика Глоссопа, отца Гонории, все называют невропатологом, хотя каждому известно, что он не кто иной, как поставщик дурдома. Я имею в виду, что если, к примеру, ваш дядя герцог вдруг начинает втыкать себе в волосы соломинки для коктейля, вы первым делом приглашаете старикана Глоссопа. Он вас навещает, осматривает герцога со всех сторон, долго рассуждает о переутомлении нервной системы, а затем рекомендует полный отдых, уединение и всё такое прочее. Почти все знатные семьи страны время от времени пользуются его услугами (я хочу сказать, ему постоянно приходится сидеть у кого-нибудь на голове, пока ближайшие и дражайшие больного звонят в психушку и вызывают санитаров со смирительной рубашкой), и мне кажется, в его положении нетрудно было стать самым настоящим психоманом и начать относиться подозрительно ко всем без исключения.