— Тогда уж не у меня, а у Даниэль, — засмеялся граф. — Я столько раз слышал, как она с презрением цитировала Демулена, что слова этого деятеля накрепко засели у меня в голове.

— Значит, она также ему не верит?

— Не верит, — задумчиво ответил Линтон. — Она многое узнает от тех, кто «бежит сломя голову» и имеет доступ к самым свежим новостям из Парижа. Участились случаи грабежей так называемых врагов народа и самосуда над ними. С тех пор как герцог Орлеанский со всем семейством покинул Париж и обосновался в Лондоне, Пале-Рояль отдали народу. Роскошный дворец стал приютом для игорных домов, кафе, таверн и публичных домов. Полиция оттуда не вылезает. Но одновременно туда же переместился и центр политической жизни Парижа. Неясно только, может ли из дискуссий, проходящих в столь диком и бесконтрольном окружении, родиться что-нибудь разумное?

— В Пале-Рояле развелось слишком много всяких фракций и группировок, — сказал Питт. — Самые сильные из них, пожалуй, якобинцы и кордельеры, и буквально на глазах возникают все новые и новые. Каждая из них имеет свою газету для разжигания страстей у легко возбудимой публики.

Питт замолчал, продолжая расхаживать по кабинету. Джастин же сидел у стола и жмурился от падавших на него через открытое окно ярких лучей майского солнца. Он знал, что его премьер должен сначала разговориться, а уже потом приступить к главному. Пока же Линтону казалось, что Питт пригласил его просто на дружеский разговор о политической ситуации, сложившейся в Париже летом 1790 года.

— Мне нужна кое-какая информация из первых рук, Джастин. Кстати, не хотите ли бокал кларета?

— Благодарю! Вы хотите, чтобы эту информацию обеспечил я?

— Да, Джастин. Я не решался обратиться к вам с подобной просьбой раньше. Тогда вы были по уши заняты своими семейными делами, и я считал это вполне естественным.

— Это было очень великодушно с вашей стороны, Питт. По правде говоря, я не знаю, что бы ответил вам, обратись вы ко мне ранее.

— Я об этом догадывался. Потому и решил не ставить нас обоих в неловкое положение. Теперь же разговор может стать более предметным. Как бы там ни было, но для сбора сведений вам не потребуется долгое путешествие. Две, самое большее три недели.

Питт соскреб с галстука маленькое грязное пятнышко и неожиданно спросил:

— Вы не хотели бы взять с собой Данни?

— Нет, — твердо ответил Джастин.

— Я опасался такого ответа. Не скрою, что даже та информация, которую ваша жена по крупицам собирает у здешних эмигрантов, и ее собственные заключения, основанные на них, представляют большую ценность. Учитывая же ее прошлый опыт во Франции…

— Я бы не хотел, чтобы Даниэль снова рыскала по улицам Парижа в драных бриджах, Питт. Она уже сыта всем этим по горло. И если я разрешаю ей сегодня ездить по окраинам Лондона, то делаю это с большой неохотой. Во Францию же ей сейчас ехать просто нельзя. Одному небу известно, как такая поездка может на ней отразиться…

Уильям Питт привык взвешенно относиться к мнению оппозиции и всегда шел на уступки, когда другого выхода не было. Вот и сейчас он утвердительно кивнул головой и спросил Линтона, когда тот сможет отправиться в путь. По слухам, королевская семья вскоре намеревалась переехать в Сен-Клу и должна была вернуться в Париж не раньше октября.

Джастин задумался. Они с Даниэль собирались уехать в Мервенуэй в начале июня. Конечно, можно было бы отправить жену прямо сейчас вместе с дедушкой и бабушкой, а самому ехать во Францию, но он предвидел возражения со стороны Даниэль. Кроме того, в последнее время что-то с ней было не совсем ладно. Он терялся в догадках, но спросить напрямую не решался. Казалось бы, пустяк, но Джастин однажды обратил внимание на выражение лица Даниэль в тот момент, когда она этого не знала. И ему показалось, что безоблачно счастливое выражение, которое после их вновь возродившейся любви сияло на ее лице, как-то померкло. Линтон решил про себя, что причиной расстройства жены скорее всего стало непосильное моральное бремя, которое навалилось за последние недели на плечи еще очень юной женщины. Джастину предстояло снять эту непосильную тяжесть, и начать он должен был с того, чтобы оградить жену от дополнительных переживаний, неизбежных при поездке в Париж. С другой стороны, чем скорее ему удастся увезти Даниэль из Лондона, тем будет лучше, хотя сначала ему придется выдержать кровопролитное сражение с дражайшей супругой. Задача осложнялась тем, что в столице Даниэль чувствовала бы себя менее одинокой, чем в глухой провинции Корнуолла. Однако, взвесив все «за» и «против», Джастин пришел к окончательному выводу, что его долг — защитить супругу от всяческих неприятностей и волнений.

Теперь настало время дать прямой ответ на предложение премьер-министра.

— Итак, Питт, — сказал Джастин, — вы хотите, чтобы за три дня я умудрился не только проникнуть в Тюильрийский дворец и проанализировал деятельность Национального собрания, но также разобрался в хитросплетении самых разных тем, обсуждаемых в политических клубах. И вдобавок поварился бы во французской судебно-правовой кухне. Я не ошибся?

— Если удастся все это сделать, Джастин, я буду вполне удовлетворен. Но даже получение части этой информации трудно будет переоценить…

— Я всегда к вашим услугам, сэр, — заверил премьера граф. — Теперь же, с вашего позволения, мне необходимо заняться подготовкой к поездке.

На губах премьера мелькнула едва заметная усмешка. Для него не было секретом, что подразумевал Джастин под «необходимой подготовкой». Хотя Питт и пользовался дружеским расположением графини Линтон, которое значительно окрепло за прошедшие после ее свадьбы месяцы, он также отлично понимал, какой непростой разговор сейчас предстоит Джастину. Граф Чатам не сомневался, что Даниэль не отнесется равнодушно к известию о предстоящей новой разлуке с супругом…

…Если бы Линтон знал, каким неприятным сюрпризом закончится для него этот день! Тогда предстоящий разговор с женой об отъезде показался бы ему сущей безделицей…

Еще накануне Даниэль уговорила мужа поехать вечером в парк Воксхолл-Гарденс. Граф согласился без особого энтузиазма, поскольку считал это место неимоверно скучным, а постоянно толкающийся в нем народ — ужасным. Однако сопротивляться настойчивым ласковым уговорам жены было невозможно. Не последнюю роль сыграл и аргумент жены, что без него она не получит и половины ожидаемого удовольствия.

Когда перед ужином граф вошел в спальню жены, то его глазам предстало весьма пикантное зрелище. Даниэль сидела за туалетным столиком перед зеркалом в одном нижнем белье; оно было сплошь розового цвета, усыпано мелким жемчугом и оторочено, где только возможно, белоснежными кружевами.

Вокруг ее стула суетилась Жанна-Луиза — любимый парикмахер Даниэль, из числа французских эмигрантов. Она расчесывала вьющиеся волосы юной графини на пробор и укладывала их в узел на затылке, оставляя уши и шею совершенно открытыми. Кроме того, судя по глубокому вырезу на груди, декольте верхнего платья должно было стать совершенно сногсшибательным. С полдюжины молодых щеголей фланировали по комнате на значительном расстоянии от туалетного столика и что-то оживленно обсуждали. При неожиданном появлении графа в комнате сразу воцарилась тишина.

— А, это вы, милорд! — воскликнула Даниэль, заставив вздрогнуть Жанну-Луизу и вызвав недовольную гримаску на ее лице. — Как кстати! Разрешите наш спор.

— С превеликим удовольствием, дорогая, — поклонился супруге Джастин.

— Я решила прицепить к щеке мушку, но мы никак не можем решить, куда именно.

Машинально бросив взгляд на полуобнаженную грудь супруги, Линтон взял из коробки черную шелковую мушку и приложил ее к правой щеке Даниэль чуть пониже скулы.

— Мне кажется, вот так будет лучше всего.

— Ну, просто чародей! — закатилась Даниэль звонким, как серебряный колокольчик, смехом. — Вы одобряете выбор милорда, джентльмены?

— Это выбор вашего супруга, леди Данни, — ответил от имени всей молодой компании виконт Лансинг и учтиво поклонился Линтону.