– Оставил свой номер. Сказал, ты знаешь, по какому делу он звонит. А! – Он вдруг уселся, похлопал по столу ладонью. – Был еще звонок от Барбуров, кто-то из их детей.

– Китси?

– Нет, – Он глотнул чаю. – Платт? Я ничего не путаю?

При одной мысли о том, что мне придется без таблеток иметь дело с Люциусом Ривом, я чуть не кинулся обратно в хранилище. Что до Барбуров, то мне и с Платтом не очень-то хотелось говорить, но, к счастью, трубку сняла Китси.

– Мы устраиваем ужин в твою честь, – с ходу сказала она.

– Ты о чем?

– А мы тебе что, не говорили? Ох, надо было, наверное, самой позвонить! Короче, мамуля была просто счастлива с тобой повидаться. Хочет знать, когда ты к нам снова придешь.

– Н-ну…

– Тебе нужно приглашение?

– Ну, типа того.

– У тебя голос странный.

– Прости, я тут болел, эмм, гриппом.

– Правда? Ой, ну надо же. А мы все совершенно здоровы, так что ты, похоже, не от нас заразился… Да? – отозвалась она на чей-то еле слышный в трубке голос. – Держи… Платт отбирает у меня телефон. До скорого!

– Здорово, брат, – сказал Платт, взяв трубку.

– Привет, – ответил я, потирая висок, стараясь не думать о том, до чего это дико – Платт зовет меня братом.

– Я… – Шаги, хлопнула дверь. – Слушай, я сразу к делу.

– Да?

– Это насчет мебели, – задушевно начал он. – Не мог бы ты для нас кое-что продать?

– Не вопрос, – я сел. – Что она хочет продать?

– Видишь ли, – сказал Платт, – все дело в том, что я, по возможности, маму всем этим тревожить не хочу. Не уверен, что ей сейчас это по плечу, ну, сам понимаешь.

– Э?

– Ну, то есть у нее столько барахла… и в Мэне, и в хранилище столько всего, на что она в жизни больше не взглянет, понимаешь? И не только мебель. Серебро еще, коллекция монет… Керамика какая-то – чую, что стоит адские тысячи, но, честно тебе скажу, на вид – говно говном. И это я не образно выражаюсь. Она реально похожа на огромные коровьи лепешки.

– Тогда, наверное, стоит спросить, с чего это ты решил все продавать?

– Нет-нет, нужды в том, чтоб продать, особой нет, – заторопился он. – Просто она так цепляется за всякое старье, в этом все дело.

Я потер глаза:

– Платт…

– Слушай, тут все валяется мертвым грузом. Огромная куча хлама. И большая часть, кстати, мне принадлежит – старые ружья и всякое такое, потому что их мне бабуля отписала. Слушай, – деловито, – скажу как есть. У нас тут еще один мужик это все хочет купить, но, вот честно, я б охотнее с тобой дела вел. Ты знаешь нас, знаешь маму, а я знаю, что ты нас в цене не обманешь.

– Ясно, – заколебавшись, ответил я.

Последовало выжидательное, по ощущениям – бесконечное, молчание, как будто мы зачитывали реплики по сценарию и он уверенно ждал, что я вот-вот договорю свою, а я думал, как бы так его отвадить, – и тут мой взгляд зацепился за имя и номер Люциуса Рива, выведенные размашистой, выразительной рукой Хоби.

– Ммм, слушай, это все непросто, – сказал я, – то есть мне надо будет сначала самому взглянуть на эти вещи, только потом я смогу тебе сказать что-то определенное. Да, да, – он все порывался сказать что-то про фотографии, – но фотографий мне недостаточно. И еще, монетами я не занимаюсь, и керамикой, которую ты описываешь, тоже. Насчет монет вот что – ты обязательно отыщи человека, который только ими и занимается. Но пока что, – перебил я его – он все пытался что-то там мне рассказать, – если тебе нужно сшибить несколько тысяч… Думаю, с этим я тебе как раз помогу.

После этого он, слава богу, заткнулся:

– Правда?

Я просунул пальцы под очки, потеребил переносицу:

– Вот какое дело. Я пытаюсь организовать провенанс для одной вещицы – ад кромешный, клиент с меня не слезает, я уже пытался эту вещь у него выкупить, но он, похоже, хочет накинуть говна в вентилятор. С чего уж, сам не знаю. Короче, мне очень будет на руку, если я смогу ему предъявить счет, что, мол, купил эту вещь у коллекционера.

– Ну, мамочка-то у нас думает, что у тебя солнце из задницы встает, – кисло отозвался он. – Она точно сделает все, что ты ей скажешь.

– Знаешь, фишка в том, что… – Хоби был в мастерской, шарашила фреза, но я все равно понизил голос. – Это ж все между нами, верно?

– Еще бы.

– Не вижу никакого смысла в том, чтобы втягивать в это твою мать. Я могу выписать тебе накладную задним числом. Но если вдруг у этого мужика возникнут вопросы, и он – короче, я б хотел его на тебя перевести, дать ему твой номер, сам понимаешь, старший сын, мать недавно овдовела, то-сё…

– Что за мужик?

– Зовут Люциус Рив. Знаешь такого?

– Не-а.

– Ну, короче, чтоб ты знал, он вполне может знать твою мать или мог с ней когда-то встречаться.

– Да нет проблем, я думаю. Мама сейчас вообще мало с кем видится. – Пауза, я услышал, как он прикуривает. – И чего, звонит мне этот мужик?

Я описал ему двойной комод.

– Могу выслать фото, легко. Отличительная черта – навершие в виде резной птицы-феникс. Тебе всего-то нужно будет сказать, если он позвонит, что комод из вашего дома в Мэне, а пару лет тому назад твоя мать продала его мне. А она его купила у одного отошедшего от дел торговца, и дедуля этот помер несколько лет назад, имя ты не помнишь, вот черт, надо будет поискать, может, вспомнишь. Но, знаешь, если он будет наседать, – поразительно до чего пара чайных пятен да несколько минут прожарки в духовке на низкой температуре могли состарить листочек из пустой чековой книжки годов этак шестидесятых, которую я купил на блошином рынке, – я без проблем тебе смогу и эту накладную найти.

– Понял.

– Отлично. Короче, – я охлопывал себя в поисках сигарет, которых у меня и не было, – если ты меня со своей стороны поддержишь – ну, понял, подтвердишь мою историю, если мужик и вправду позвонит, получишь десять процентов от стоимости комода.

– И это сколько?

– Семь тысяч долларов.

Платт расхохотался – до странного счастливым, беззаботным смехом.

– Папочка всегда говорил, что все вы, антиквары – жулье.

Я повесил трубку, дурея от облегчения. У миссис Барбур, конечно, было полно второсортного и даже третьесортного антиквариата, но и солидных вещей было немало, поэтому мне сделалось тревожно при мысли о том, что Платт собирается распродать это все у нее за спиной, сам не понимая, что творит. И не воспользовался я ничьим положением – уж если тут от кого вечно и несло грязными делишками, так это от Платта. Я сто лет уж не вспоминал про то его исключение из колледжа, все обстоятельства слишком уж старательно замяли, он, похоже, натворил что-то серьезное, такое, что, случись это не в столь закрытом заведении, без полиции бы не обошлось: от этой мысли я почему-то приободрился, веря, что уж он деньги возьмет и будет молчать в тряпочку.

А кроме того – и от этой мысли у меня сердце радовалось – если уж кто и мог переблефовать или втоптать в грязь Люциуса Рива, так это Платт, мировой чемпион по снобизму и первоклассный задира.

– Мистер Рив? – вежливо осведомился я, когда он снял трубку.

– Право же, зовите меня Люциус.

– Хорошо, Люциус. – Едва заслышав его голос, я весь похолодел от злости, но при мысли о том, что в рукаве у меня имеется Платт, я стал даже нахальнее, чем следовало бы. – Перезваниваю, как вы и просили. Что вам угодно?

– Уж верно не то, что вы думаете, – незамедлительно отозвался он.

– Вот как? – непринужденно переспросил я, хоть и несколько опешил от его тона. – Что ж. Выкладывайте.

– Думается мне, это лучше сделать при личной встрече.

– Превосходно. Может, у нас тут? – быстро добавил я. – Раз уж в прошлый раз вы так любезно сводили меня в ваш клуб.

Ресторан я выбрал в Трайбеке – достаточно далеко от нас, чтоб не опасаться встречи с Хоби или кем-то из его знакомых и с молодняком в завсегдатаях, чтобы Рив почувствовал себя не в своей (надеюсь) тарелке. Шум, свет, болтовня, дикая давка: я ощущал теперь все остро, непритупленно, и меня так и накрыло запахами – вина, чеснока, пота, парфюма, шкворчащего цыпленка с лемонграссом, тарелки с которым торопливо выносили из кухни, а бирюзовая банкетка и ярко-оранжевое платье девушки за соседним столиком жгли мне глаза, словно прицельно пущенная струя промышленных химикатов. Желудок вскипал от волнения, я жевал антацидные конфетки из лежавшей в кармане тубы, потом вскинул голову и увидел, как администраторша – покрытая татуировками красавица, вялый, безучастный жирафик – равнодушно ведет ко мне Люциуса Рива.