– И он тебя всему научил! На вид – приятный дядька. Настоящий джентльмен.

– А?

– Босс твой.

– Он мне не босс! Я его деловой партнер. – Наркотический дурман выветривался, кровь засвистела в ушах – пронзительным фальцетом, будто стрекот сверчков. – И вообще-то продажи целиком на мне.

– Прости! – сказал Борис, поднимая руки. – Не заводись, не надо. Но я не шутил, правда, когда звал тебя к себе работать.

– И что я должен на это ответить?

– Слушай, я хочу вернуть должок. Поделиться всем хорошим, что у меня было. Потому что, – он царственно замахал рукой, не давая мне и рта раскрыть, – я всем тебе обязан. Все, что было у меня хорошего в жизни, Поттер, случилось только благодаря тебе.

– Чего? Потому что я втянул тебя в торговлю наркотиками? Ничего ж себе, – сказал я, прикуривая из его пачки, перебросив ее обратно Борису, – спасибо, что сказал, я прямо теперь собой горжусь.

– Торговля наркотиками? Кто говорит про торговлю наркотиками? Я хочу загладить свою вину. За то, что я сделал. Отлично заживем, правда! Знаешь, как нам вместе будет весело!

– У тебя эскорт-сервис? Так, что ли?

– Слушай, можно я тебе кое-что скажу?

– Давай.

– Мне правда очень жаль, что я так с тобой поступил.

– Забудь. Я не в обиде.

– Я на тебе так нажился, почему бы и тебе с этого долю не поиметь? И себе снять сливочек?

– Борис, послушай, дай-ка я кое-что тебе скажу. Ни во что противозаконное я ввязываться не хочу. Без обид, – сказал я, – ноя сам сейчас стараюсь кое с чем развязаться, и, как я уже сказал, я собираюсь жениться, и теперь все по-другому. Я правда не хочу…

– Так давай я тебе помогу?

– Нет, я совсем не об этом. То есть, слушай, не хочу на эту тему распространяться, но я кое-что сделал, чего бы делать не следовало, и теперь хочу все исправить. Точнее, я пытаюсь понять, как бы все исправить.

– Это трудно. Не всегда дается шанс, чтоб все исправить. Иногда только и остается – стараться, чтоб не поймали.

Прекрасная пара поднялась и ушла рука об руку – раздвинули занавес из бусин, выплыли вместе в слабенький холодный рассвет. Я смотрел, как защелкали, зарябили бусины в потянувшемся за ними вихревом потоке, как пошли зыбью от движения ее бедра.

Борис распрямился. Уткнулся в меня взглядом.

– Я пытался ее вернуть, чтоб тебе отдать, – сказал он, – вот было бы здорово.

– Ты о чем?

Он нахмурился:

– Ну, я потому и приходил в магазин. Тогда. Подумал, ты уж точно слышал – про дела в Майами. Переживал, что ты подумаешь, когда это во всех новостях появится – и, если уж честно, боялся, что они через меня на тебя выйдут, понимаешь? Теперь уж не так боюсь, но все равно. Увяз я по горло, конечно, – но ведь знал же, что замес был так себе. Надо было доверять интуиции. Я, – он ключом быстро ковырнул еще одну коротенькую понюшку, кроме нас в баре никого не было, наша официанточка в татушках, или администраторша, или кто она там, скрылась в размытом дальнем зале, где, судя по тому, что мне мельком удалось увидеть, народ развалился на бэушных диванах и отсматривал порнуху семидесятых, – короче, ужас что творилось. Думать надо было. Люди пострадали, я сам едва вывернулся, зато ценный урок усвоил. Никогда нельзя – так, щас, погоди, я вторую ноздрю – так, я что говорю-то, никогда нельзя дела делать с теми, кого не знаешь. – Он крепко защемил нос, сунул под столом пакет мне. – Ведь всегда это знаешь – и всегда забываешь. Никогда не мути крупняк с незнакомцами! Никогда! Мне говорят, ой, ты что, это такой хороший человек – а я что, я всегда хочу этому верить, такая моя натура. Но так вот плохие вещи и происходят. Понимаешь, я своих друзей знаю. А вот друзей моих друзей? Уже не так хорошо. Вот так вот люди СПИД и подхватывают, сечешь?

Нельзя было – я даже в процессе понимал, что совершаю ошибку, – нельзя было догоняться кокаином; я уже и так перебрал, свело челюсти, в висках застучала кровь, навалился мутный отходняк, хрупкость – будто рябь побежала по стеклу витрины.

– Короче, – говорил Борис. Говорил он очень быстро, постукивая ногой, ерзая на стуле. – Я все думал, как бы ее вернуть. Думал, думал, думал! Конечно, сам я ей больше воспользоваться не могу. Я на ней обжегся очень здорово. Конечно, – он беспокойно завертелся, – я потому-то к тебе и приходил тогда. Отчасти потому, что извиниться хотел. Сказать “сожалею, прости” собственным ртом. Потому что – честно, сожалею. Отчасти потому, что столько шума было в новостях – я тебе хотел сказать, чтоб ты не волновался, потому что ты, может, думаешь – ну, не знаю, что ты там думаешь. Только мне не хотелось, чтоб ты все это услышал и испугался, ничего бы не понял. Стал бы думать, что они на тебя могут выйти. Мне так плохо от этого сделалось. Поэтому-то я и хотел с тобой поговорить. Сказать, что я тебя ни во что не впутал, никто не знает, что мы с тобой связаны. И еще – сказать тебе, что я очень, очень стараюсь ее вернуть. Изо всех сил стараюсь. Потому что, – он приставил ко лбу три пальца, – я на ней сколотил состояние и я очень хочу, чтоб она снова была у тебя, только твоя – ну знаешь, как в старые времена, чтоб она просто была у тебя, только твоя, чтоб ты держал ее в чулане или еще где, вытаскивал и глядел на нее, ну как в старые времена, помнишь? Потому что я знаю, как ты ее любил. Я вообще-то и сам ее полюбил.

Я уставился на него. В свежей вспышке наркотика до меня стало потихоньку доходить, что он говорит.

– Борис, да о чем ты?

– Сам знаешь.

– Нет, не знаю.

– Только не заставляй меня это вслух произносить.

– Борис…

– Я пытался тебе рассказать. Я умолял тебя не уезжать. Если б ты всего один денек подождал, я бы ее тебе вернул.

Бусины все так же щелкали и рябили на сквозняке. Жилистые стеклянные колыхания. Я глядел на него, и меня точно парализовало темным, смутным чувством того, как один сон наползает на другой: жаркий полдень в Трайбеке, перезвон ложек и вилок в ресторане, мне ухмыляется Люциус Рив.

– Нет, – сказал я, покрывшись холодной испариной, оттолкнул стул, закрыл лицо руками. – Нет.

– Что, ты думал, ее отец твой взял? Я вроде как надеялся, что ты так и подумаешь. Потому что он и так уже был в жопе. И так уже у тебя воровал.

Я проскреб пальцами по лицу, поглядел на него, не в силах и слова вымолвить.

– Я ее подменил. Да. Это я был. Думал, ты знаешь. Слушай, ну прости! – сказал он, потому что я так и таращился на него с открытым ртом. – Я ее в школе прятал, у себя в шкафчике. Пошутить хотел, понимаешь? Ну, – слабая улыбка, – может, и не пошутить. Но типа того что-то. Но слушай, – он побарабанил по столу, чтоб привлечь мое внимание, – клянусь тебе, я не собирался ее забирать. Такого плана не было. Откуда мне было знать, что с твоим отцом так выйдет? Если бы ты тогда хоть на ночь остался, – он вскинул руки, – я бы ее тебе отдал, клянусь, отдал бы. Но я никак не мог уговорить тебя остаться. Тебе надо было уехать! Сию же секунду! Уехать! Сейчас, Борис, сейчас! Даже до утра нельзя ждать! Ехать, ехать, вот прямо сейчас! А мне и сказать было страшно, что я наделал.

Я не сводил с него глаз. В горле все разом пересохло, а сердце заколотилось так быстро, что в голове была только одна мысль – надо сидеть потише, может, оно успокоится.

– Ну вот, теперь ты разозлился, – кротко сказал Борис. – Хочешь меня убить.

– Ты что это мне рассказываешь?

– Я…

– То есть как это – подменил?

– Слушай, – он нервно заозирался, – ну прости! Так и знал ведь, не стоило нам вместе гаситься! Знал, что все как-нибудь по-уродски закончится. Но, – он прижал ладони к столу, наклонился ко мне, – честно, я страшно из-за этого переживал. Пришел бы я к тебе, если б не переживал? Окрикнул бы на улице? И если я говорю, что хочу вернуть тебе должок, значит, я серьезно. Я хочу тебе возместить убытки. Потому что, понимаешь, картина мне кучу денег принесла, принесла мне…

– Тогда что же в том свертке, что лежит в хранилище?