Русские князья, даже не поменяв коней после битвы, подъехали к сбившимся в кучу пленникам. Только строжайший приказ смог сохранить жизнь половецким ханам и их приближенным.

Но спаслись не все. Святослав Киевский с некоторым злорадством смотрел на иссеченное мечами тело хана Тарсука, так и не пожелавшего сложить оружие. Очевидцы утверждали, что хан прикрывал бегство странно одетого половца с волчьей шкурой вместо плаща, но в это не верилось. Смерть исказила черты лица Тарсука, и хан ухмылялся, словно знал что-то неизвестное живым.

Отдельно от группы пленных стоял сам Кобяк, рядом с которым виднелась еще одна фигура – долговязая, в богатом, но порванном во многих местах халате и прекрасных сафьяновых сапогах. На долговязом не было доспехов. В горячке боя берендеи, прорубившиеся к ханскому бунчуку, собирались поднять все окружение Кобяка на копья, но хан своим телом закрыл долговязого, тем и спас от неминуемой смерти. Тем человеком был, конечно, наш старый знакомый Абдул Аль-Хазред.

– Вот и свиделись, – сказал Святослав Киевский, сверху вниз глядя с седла на хана Кобяка. – Как переменчива судьба.

Кобяк безразлично молчал, словно позор поражения лишил его умения вести беседу. Глаза хана бессмысленно смотрели сквозь княжеского коня на заваленный трупами берег реки, и маленькие слезинки стояли в морщинках, избороздивших лицо Кобяка.

Хан не плакал, просто ветер безжалостно высекал воду из широко открытых глаз половца. Хан не имеет права на слезы.

– Мне нужно в Киев, – сказал Кобяк. Слова давались ему с усилием, словно губы сопротивлялись сказанному.

– Что так? – поинтересовался Святослав.

– Мне нужно в Киев, – упрямо повторил Кобяк. – Говорить с тобой буду только там. И со мной обязательно поедет этот араб.

Кобяк плохо сгибавшейся рукой указал на стоявшего рядом с ним Аль-Хазреда, суетливо кланявшегося киевскому князю.

– Уже ставишь условия? – насупился князь Святослав Всеволодич.

– Условие, – поправил Кобяк. – Единственное условие! И только в случае его исполнения я смогу открыто признать свое полное поражение – ведь этого ты хочешь от меня, князь?

Кобяк смотрел прямо на Святослава Киевского, и князь не мог разглядеть в ханских глазах даже проблеска эмоций. Так говорили деревянные языческие идолы, если верить старым легендам.

– Хорошо, – наконец принял решение князь. – Мы возьмем в Киев твоего араба, но пускай он поменьше попадается нам на глаза.

– Он постарается. – Удивительно, но губы Кобяка растянулись в улыбке.

Не повредился ли хан в уме после поражения? Святослав представил себя на его месте, расстроился, но затем припомнил, как в годы молодости сам попал в половецкий плен и был выкуплен у одного из ханов за прирученного галчонка, умевшего передразнивать голоса людей. Старое унижение окатило душу подобно грязевому обвалу, и жалость к половецкому хану растаяла сама по себе.

– В обоз их! – распорядился Святослав, указывая на Кобяка и жмущегося к нему Аль-Хазреда. – Войску приказ: домой!

Еще не вернулись передовые отряды под командой князя переяславского, посланные на поиски половецкого обоза, как первые телеги киевлян потянулись на север. А гребцы в насадах, поплевав для верности на ладони, ударили веслами по непокорной днепровской воде, чье течение придется теперь преодолевать в неблизком пути до столицы.

Владимир Переяславский опоздал. Обоз Кобяка ушел, и его следы оказались так запутаны, что дружинники только разводили руками. Настораживало то, что на части отпечатков ясно были видны следы подков, а половцы не любили ковать лошадей.

Владимир не знал точно, но мог догадаться, что его опередила дружина князя Игоря Святославича. Он был прав в этих догадках, но вот судьба самого обоза оказалась непредсказуема.

В день битвы половецкие вежи были составлены традиционными окружностями, превратившись в мобильные, хорошо укрепленные крепости на колесах. Рассыпавшееся по степи охранение издалека могло заметить опасность, а оставшиеся при обозе лучники должны были продержаться до подхода основных сил. Выпущенные на выпас волы и верблюды при нападении отпускались с привязи, и обезумевшие от страха животные были способны расстроить любой боевой порядок.

Вестником поражения стал прискакавший на взмыленном коне шаман. В отсутствие ханов он взял командование на себя, приказав сниматься с места и уходить назад, в степь.

Но было поздно. С юга, где нападение было маловероятно, к половецким вежам приближалась русская конница.

Запели погребальную песнь первые стрелы. Красные щиты русских приняли удар на себя.

Русские дружинники не пошли в лоб. Это и правильно, ведь половецкие лучники с двухсот шагов пробивали любой щит и доспех. Конница закружилась вокруг веж в смертоносном хороводе, и стрелять по дружинникам стало бессмысленно, поскольку цель ускользала, постоянно меняя местоположение.

Старые воины скоро подметили странность. Русские не сделали ни единого выстрела, хотя видно было, что колчаны за плечами и у седел полны стрел.

Затем из поднятого вихря степной пыли выехал всадник. Богатые доспехи и золоченые шпоры выдавали в нем князя, а вздрагивающая на ветру красная хоругвь с вышитым на ней синим соколом снимала последние сомнения.

– Я – князь новгород-северский Игорь Святославич! – раздался мощный голос, привыкший отдавать приказы в шуме битвы. – Надо поговорить!

Молодые гридни-телохранители успели поймать на щит несколько шальных стрел, пока со стороны веж к князю пошел человек. Игорь Святославич, не желая возвышаться над собеседником, спешился, бросив поводья одному из телохранителей.

– Ты шаман? – спросил Игорь, оглядывая седую волчью шкуру на плечах подошедшего.

– Ханы воюют, – ответил шаман. – Что ты хочешь от нас?

Игорь знал, каким почетом пользуются шаманы у половцев, и решил, что собеседник имеет достаточно власти, чтобы принять решение.

– Не поверишь, – улыбнулся Игорь. – Спасти хочу.

– Объяснишь – поверю, – заверил шаман, утирая струившийся по лицу пот. Игорь вдруг почувствовал, как жарко под одетой на ватную куртку кольчугой, как давит золоченый шлем на войлочном подголовнике.

– Скоро здесь будут воины переяславского князя, – сообщил Игорь шаману. – У меня есть свои причины, чтобы увести вас от него в безопасное место. Могу объяснить почему, но захочешь ли ты терять на это время?

Шаман протянул к князю руки, на которых засохла кровь русских дружинников, пролившаяся в недавнем сражении у Орели. Игорю Святославичу стало вдруг холодно, но это не принесло облегчения от жары, напротив, этот холод обжигал, как раскаленный металл, так что князь всерьез забеспокоился, не покроется ли его кожа волдырями от ожога.

Знойный холод исчез, как только шаман опустил руки.

– Ты не лжешь, – сказал шаман. – Мы подчинимся тебе. Веди!

Скрыть направление движения тяжелых шестиколесных повозок было задачей сложной, но разрешимой. Опытные воины из половцев и северских дружинников быстро нашли общий язык, поделившись хитростями запутывания следов. Для спасения человеческих жизней пожертвовала собой безжалостно изломанная березовая роща, оказавшаяся неподалеку. Хотя деревья, собственно, никто не спрашивал.

И вот с протяжным скрипом половецкие вежи, запряженные грустными от тяжелой постоянной работы волами, потянулись прочь от места стоянки. По оставленным ими следам на расстоянии скакала группа верховых, в которой перемешались северцы и половцы. Привязанные к лошадиным хвостам своеобразные метлы, сделанные из березовых веток, примотанных к древкам копий, затирали следы, а поднявшийся еще с утра ветер сглаживал остальное.

Шаман видел, что Игорь ведет обоз в сторону от Лукоморья, но решил довериться до конца. Духи заверили, что сейчас русский честен, а духи брезговали обманывать смертных.

– Идем к днепровским бродам, – решил ответить на невысказанный вопрос шамана Игорь. – На Левобережье вас никто не ждет, там и отсидитесь, пока все не утихнет.