Миронег внимательно рассматривал девочку, благо посмотреть было на что. Гибкий стан и длинные ноги обещали, что в недалеком будущем она вырастет в стройную и сильную девушку, а лицо, на котором взгляд мужчины невольно притягивали большие глаза и припухлые губы, уже способно было свести с ума поставщиков юного товара в восточные гаремы.

– Как тебя зовут? – спросил Миронег девочку.

– Гурандухт, дочь Кончака, – горделиво вскинула она голову.

Только тогда Миронег понял, где мог видеть такие черты. Таким был бы сам Кончак, если бы, конечно, Тэнгри решил, что половец недостоин иной участи, кроме рождения в женском теле.

Вернувшись на Русь, Миронег рассказал об увиденном князю Игорю. Рассказал оттого, что забавно было, как, оказывается, мало надо, чтобы лицо воина обернулось девичьим образом. Выяснилось, что Игорь уже был наслышан о ханской дочери. Арабские поэты успели сочинить не одно стихотворение, прославляющее луноликую степную принцессу, и князю Игорю стало очень интересно самому увидеть девочку, способную в таком юном возрасте обратить на себя внимание не только главных ценителей женской красоты на свете – арабов, но и извечно невозмутимого Миронега, которого, казалось, не интересует ничего, кроме сушеных целебных трав и пахучих мазей.

Вскоре Игорь и Кончак побратались. Ясным прохладным вечером, какие изредка дарит степям сентябрь, они удалились на покрытый спутанной пожухлой травой холм, развели костер, раздув угли, которые извлек из священного очага шаман со скопой на шапке, и выпили кумыс из чаши, скрепив родство.

Чаша была необычной и представляла собой человеческую маску. Держать ее полагалось тремя пальцами, так чтобы большой прикрывал сомкнутый рот, а указательный со средним упирались в широко открытые глаза. Объяснение этого обряда пропало в далеком прошлом, но чаша переходила из поколения в поколение вместе с рассказом о необходимом ритуале.

Кумыс в чашу наливала Гурандухт, и князь Игорь мог убедиться, что рассказчики не обманули его, расписывая красоту дочери хана. Тем же вечером князь и Кончак решили породниться и через детей, договорившись выдать Гурандухт замуж за старшего сына Игоря, Владимира.

– Пойдешь замуж за моего сына? – спросил князь Игорь девочку.

– Хан прикажет – пойду! – ответила Гурандухт.

– А любить его будешь?

– Если он – воин, буду!

– Клянусь, – сказал Кончак, – что ты не пожалеешь о выборе мужа!

Игорь Святославич промолчал, но ему было приятно услышать мнение побратима.

И вот теперь Кончак ехал с князем Игорем, чтобы лично предложить Владимиру Путивльскому в жены свою дочь. Он не мог направить сватом одного из младших ханов или солтанов, как половцы называли ближних бояр. Сватовство – дело отцов, и Кончак счел бы трусостью для себя и оскорблением для будущего зятя попытку отложить обговоренное или послать другого на замену.

– Вижу! – обрадовался князь Игорь. – Действительно, нас встречают. И князь впереди!

– Князь, – согласился Кончак. – Но мне кажется, что это не Владимир. Взгляни, брат, на этот щит с драконом!

– Не вижу, – признался Игорь Святославич. – Но щит объясняет, кто же выехал нам навстречу. Это не мой сын, это другой Владимир, брат жены и сын Ярослава, князя галицкого.

Небольшой отряд, во главе которого ехали Игорь Святославич и Кончак, действительно встречал Владимир Ярославич, изгнанный несколько лет назад отцом за пределы Галицкого княжества и скитавшийся все это время по городам Русской земли. Дабы не навлечь на себя гнев могущественного владыки Юго-Западной Руси, Владимиру Ярославичу нигде не давали приюта, и молодой княжич жил, подобно изгою. Только князь Игорь осмелился заявить Ярославу Осмомыслу, что разрешил изгнаннику остаться на своей земле, и эти слова прозвучали на том же приеме, когда было объявлено о скорой свадьбе Игоря Святославича и Ефросиньи Ярославны. Осмомысл только поднял густые седые брови, но промолчал. Наедине он сказал дочери:

– Твой будущий муж честен и благороден. Постарайся, чтобы это стало его достоинством, а не бедой.

– Иначе и быть не может, – заявила Ярославна и сжала губы, показывая, что не хочет продолжать разговор.

Так Владимир Ярославич обрел покой в княжеских хоромах Путивля, с удовольствием втянувшись в работу по перестройке и укреплению городских стен, строительству нового княжеского дворца. В свободные часы он пропадал на пойменных лугах Посемья, собирая травы и минералы, ездил по окрестным монастырям, выискивая в библиотеках-скрипториях неведомым путем попадавшие туда византийские и болгарские древние рукописи.

Появление Владимира Галицкого было сюрпризом для князя Игоря, и он забеспокоился, не произошло ли за время его отсутствия что-либо непредвиденное.

Княжич подъехал на расстояние броска сулицы и проговорил, одновременно кланяясь приближавшимся высоким гостям:

– Здрав будь, князь Игорь Святославич! Привет и тебе, грозный хан Кончак!

Хан Кончак сейчас вовсе не был грозным, поскольку притомился после дневного конного перехода по раскисшей земле, да и думалось ему все это время не о делах бранных, а, что объяснимо, о свадебных торжествах. Тем не менее хан не утратил наблюдательности и отметил про себя необычный выговор княжича, отличавшийся от южнорусского говора большим почтением к шипящим, что, вполне возможно, происходило от близости Галиции к польским и угорским землям.

Заметил Кончак также и то, что ему княжич не пожелал здравия. Случайно ли, или…

Впрочем, пока это должно остаться только на уровне предположений. Не призывает смерти, и на том ему спасибо!

Между тем Владимир продолжал говорить:

– Князь путивльский и княгиня не осмелились нарушить приказа и остались в стенах детинца. Но и не оказать должного почета гостям и сватам и не встретить вас до городских стен они тоже не могли. Вот я и вызвался помочь в решении этих трудностей. – Владимир показал в улыбке пожелтевшие зубы. – Я-то киевским шпионам неинтересен, а галицким сюда путь закрыт…

– За уважение спасибо тебе, Владимир Ярославич, – ответил князь Игорь.

И услышал в ответ:

– Не благодари, брат! За то, что осмелился дать мне приют, до конца жизни молиться буду! Всем богам помолюсь, и русским, и степным, и Христу со святыми поклоны положу!..

– Не много ли будет? – заулыбался и Игорь.

– Да как бы не мало… Знать бы, слышны ли будут те молитвы, востребованы ли жертвы?

– Мы, половцы, – вмешался в разговор Кончак, – считаем, что Тэнгри-Небо вездесущ и всеведущ, и он знает о каждом слове и деле, которые совершаются под ним. Бог отличит праведную жертву и честную молитву и откликнется на них! Тем он, в конце концов, и отличается от нас, смертных и ошибающихся…

– Всегда ли Бог справедлив? – с горечью спросил Владимир Ярославич и не дождался ответа.

А до Путивля было уже рукой подать! Посеревшие за зиму стены подслеповато всматривались прорезями бойниц в цепочку всадников, неспешно подтягивавшихся к приворотной башне детинца. Ох, непростые гости пожаловали, красные княжеские плащи и золоченый ханский пластинчатый доспех ни с чем не спутаешь! Да и не так часто по поскрипывающим доскам башенного настила пристукивают в нетерпении две пары червленых сапог – побольше, князя, и поменьше, мачехи-княгини.

Повинуясь движению руки Владимира Путивльского, стражники вынули из смазанных свиным жиром железных скоб тяжелые засовы, и ворота города распахнулись, оглашая узкие окрестные улочки надсадным скрипом перекосившихся за время таяния снега петель.

Вскоре показался деревянный княжеский терем, радовавший глаз свежими красками, обновленными в последние дни специально под приезд сватов. Алые брусья парадного крыльца походили на женские губы, приветственно улыбающиеся мужчине, уже чувствовавшему их вкус. Оконные наличники, выкрашенные зеленым, напоминали малахитовые тени, которыми модница умышленно подвела стыдливо опущенные или, наоборот, скрывающие нескромные желания глаза.