Трясущими пальцами я вложила карточку обратно в карман и попыталась застегнуть куртку. Руки меня не слушались, молния поддалась только с десятой попытки и стоила мне поломанного ногтя. Спи, Вацлав, а я буду верить в то, что ты нашел свою давным-давно потерянную любовь…

Тик-так, тик-так…

Тают лунные кружева в предрассветном зареве, и первые солнечные лучи, касаясь портьер на окнах, наполняют бархат изумрудным мерцанием и настойчиво подбираются к краю занавесок, чтобы шальным солнечным зайчиком скользнуть в зал.

Лицо Вацлава умиротворенное, как во сне. И, глядя на светлеющее небо, я тешу себя напрасной надеждой, что он проснется. Дрогнут ресницы, когда их коснется солнечный лучик, шевельнется родинка у края глаз, со вздохом приоткроются губы, сожмутся пальцы, отзываясь на прикосновение моей руки… Ну и пусть его сердце навеки отдано той, другой. Я буду просто счастлива оттого, что смогу видеть его, говорить с ним, дерзить ему…

Солнце робко проникает в комнату, отвоевывая пространство у тени, и полоска света начинает двигаться к нам — медленно, слишком медленно. Ну давай же, молю я, быстрее, разбуди его, пусть он откроет глаза, поторопись же! Целая вечность проходит до того момента, как солнце окрашивает красным разметавшийся по полу подол платья. Ночью оно казалось совсем черным, траурным, сейчас же вновь заискрило-заиграло алым цветом. Медленно, очень медленно солнечные лучи взбираются по шелковым складкам, словно окрашивая их кровью, карабкаются ко мне на колени, каленым железом впиваются в кожу. Я стискиваю зубы, чтобы не вскрикнуть, но не убираю руки, чтобы не потревожить спящего Вацлава. Кожа на руке стремительно краснеет, еще немного — и вздуются волдыри, но я сижу не шелохнувшись и жду, пока солнечные лучи не взбегут по плечам Вацлава, чтобы наконец нырнуть в сердцевину его губ, поцеловать его осунувшиеся щеки, высветлить волосы и вернуть его к жизни.

Солнце жжет мои руки, выжигая слезы из-под ресниц. Алый шелк платья разметался вокруг пожаром, и кажется, что я горю в самом его эпицентре. Но все тщетно. Не дрогнут черные ресницы, и рука в моей руке холодна, как антарктический лед. Ладонь немеет от холода, кисть все краснеет от палящего солнца, перед глазами пелена, на губах — соль Мертвого моря. Он не проснется. Никогда. Он уже обнимается с другой в облаках.

Слезинка падает на смуглый лоб Вацлава и испаряется без следа. Я касаюсь пальцами лба и отдергиваю их, обжегшись. Да он просто горит! Чувствительная к солнцу кожа вампира и после смерти реагирует на свет. Щетина защищает щеки от ожога, но кожа вокруг глаз и на лбу красная, как у модницы, переборщившей с солярием. Если бы Вацлав сейчас открыл глаза, как бы я посмеялась над его комичным видом! Но вместо смеха в горле ком, на душе — смертельная тоска. Я давлюсь рыданиями и наклоняюсь к нему, закрывая от солнца. Пусть лучше спалит дотла меня.

Мои слезы текут по его потрескавшимся от солнца губам. Я ослепла от горя и не могу видеть, но слышу, как его губы глотают мои слезы. Этот звук, подобно грому, оглушает меня. Я торопливо вытираю влагу с глаз — и вижу, как двумя крылами взлетают его ресницы, и тону в его глазах, в которых больше нет черноты. Только ясное солнечное утро.

— Как ты мог так поступить со мной? — ору я на виновато сгорбившегося Аристарха. — Ты хоть представляешь, какой ад я пережила по твоей милости?

— Я всего лишь хотел тебя спасти, — бормочет в свое оправдание он. — А что мне еще было делать, когда попытки смягчить приговор ничем не увенчались? Оставалось только подменить ампулу с наркотиком, чтобы все подумали, что ты умерла… Разве я мог представить, что Вацлав бросится под иглу!

Я отворачиваюсь к окну, пытаясь успокоиться. Конечно, Аристарх не виноват. И его последней отчаянной попытке спасти меня от смерти надо отдать должное. Но как он мог так жестоко обмануть меня? Пульс у спящего вампира почти не прощупывается, и я безоговорочно поверила словам Аристарха, объявившего Вацлава мертвым.

— Ты сказал, что он мертв. И я поверила тебе. Да я сама чуть не умерла!

— Откуда я знал, что он тебе так дорог? — растерянно возражает он. — Ты же всегда ему грубила и дерзила… И опять же я пытался объяснить тебе, но вокруг было слишком много народу, а потом мне пришлось уйти, ты же сама видела.

— Я оплакивала его всю ночь, всю ночь! — оборачиваясь, восклицаю я, не в силах успокоиться. — А ты испугался, что твой обман раскроется, и промолчал!

— Он и так раскрылся, — хмурится Аристарх. — Но тогда я был слишком ошеломлен тем, что Вацлав спутал все карты, и мне не пришло в голову ничего иного…

— И ты кинулся первым щупать его пульс, потому что любой другой вампир сразу бы понял, что Вацлав жив. Не понимаю только, как ты собирался провернуть эту штуку со мной? Меня-то, перед тем как выдать на руки безутешному деду, проверили бы досконально и живой не выпустили.

— Шампанское, — едва слышно шепчет Аристарх.

— Что?

— Шампанское, которое ты выпила накануне, тоже было частью плана. Я подсыпал в него порошок, который в сочетании с инъекцией замедляет пульс до минимума. Тебя бы признали мертвой.

Так вот почему изысканное вино показалось мне несусветной горечью! Взгляд Аристарха мне совсем не нравится, и я вцепляюсь в него хваткой дознавателя:

— Договаривай!

— Был определенный риск, — признается он, опустив голову. — Сердце не может долго работать с такой нагрузкой. Требуется еще один укол в течение часа после первого, который бы оживил тебя. Поэтому я был рядом. Я бы сразу забрал тебя и сделал укол.

Я просто в шоке.

— Ты что, шпион? Джеймс Бонд? Откуда у тебя такие средства? — Меня осеняет. — Ты это придумал не один?! Вацлав знал?!

— Если бы он знал, разве бы кинулся тебя спасать? — возражает он. — Нет, Вацлав был не в курсе. Он до последнего момента пропадал в штабе Гончих, пытался раскопать какие-то зацепки, которые бы могли вывести на настоящего убийцу. Я и предупредить его не успел. План созрел уже в последние сутки.

— Кто тебе помогал? — Он молчит, но я уже знаю ответ. — Вероник… Конечно, она. Она же здесь всех знает. Она помогла раздобыть тебе то, что нужно, и подменить инъекцию. Так?

— Только умоляю, тише. — Аристарх бросает взгляд на дверь, за которой дежурят Гончие. Я по-прежнему под арестом до полного выяснения обстоятельств. — Не надо ее сюда впутывать. Я взял всю вину на себя, и они поверили.

— Невероятно! Но что ты собирался делать потом? Если бы план удался и все посчитали меня мертвой?

— Я бы увез тебя туда, где бы тебя никто не нашел. У меня достаточно средств, чтобы купить домик на каком-нибудь Богом забытом острове. Ты же любишь море, правда? Вампиры туда не сунутся — слишком жарко и солнечно. Но мы бы уж все оборудовали так, чтобы тебе там было комфортно, — объясняет он и заискивающим тоном добавляет: — Твои родители и Лиза могли бы жить с тобой.

— Ну да, ты же обещал бабушке Лизе, что привезешь меня. Как же ты мог не сдержать слово?

Он сутулится под моим сердитым взглядом и отводит глаза.

— А какой же ты артист! — не унимаюсь я. — Как здорово изображал горе и отчаяние, даже кинулся на Андрея, чтобы выбить у него ампулу!

— Никто не должен был ничего заподозрить, — угрюмо говорит Аристарх. — Все знают, как ты мне дорога. И если бы я вел себя как ни в чем не бывало, весь план пошел бы коту под хвост. И потом, когда Андрей поднес к тебе иглу, у меня все перед глазами помутилось. Я даже забыл, что в ампуле снотворное, и представил, что могу тебя потерять…

— Но ты мог хотя бы намекнуть мне, — продолжаю бушевать я, — хотя бы подсказать. Я себе всю душу выплакала!

Внешне демонстрируя злость, я в то же время чувствую огромную признательность к Аристарху, подменившему ампулу. Предназначавшаяся мне, она чуть не убила Вацлава. И если бы не поступок Аристарха, один из нас был бы уже мертв. Так или иначе чудесное спасение Вацлава — целиком заслуга деда.