Лицо Сакип-Жамал сделалось белым. Она не знала, что происходило в Ургенче, но догадаться было нетрудно. В памяти встал Акберен – не такой, каким он запомнился ей перед уходом, а тот, ради которого она решилась на побег. Неужели все то, что творится в городе, – ее вина? Так вот почему и зачем, лаская ее тело, расспрашивал так подробно о рабах и их предводителе Кутлук Темир!

Сакип-Жамал была уверена, что Акберен непременно погибнет, а значит, в смерти будет повинна она. Но, видит аллах, она не хотела его смерти! Она только поняла, что им никогда не быть вместе, и поэтому покинула его! Захотелось плакать, горько и надрывно. Сакип-Жамал закрыла лицо руками, но глаза и щеки были сухими. Слезы словно высохли, как высыхает родник в опаленной зноем степи. Дрожь сотрясла ее тело.

– Ты видишь, кровь… снова кровь!.. Она течет рекой!

Сакип-Жамал отняла ладони от лица и в страхе оглянулась вокруг. В юрте, кроме нее и Бубеш, никого не было. Значит, голос принадлежал безумной женщине.

– Зачем ты говоришь про кровь? – в отчаянии спросила Сакип-Жамал. – Не надо…

– Я вижу кровь! – Маленькая рука Бубеш теребила висящий на шее, на тонком ремешке, крошечный замшевый мешочек. – И ты скоро увидишь ее…

На рассвете в шатер вернулся Кутлук Темир. Лицо его горело от возбуждения, глубоко запавшие глаза сверкали, шелковый халат обрызган кровью. Эмир словно забыл, что он болен.

Кутлук Темир сбросил с себя окровавленную одежду, нукер стянул с него сапоги, и эмир прошел на почетное место. Сел на мягкие белые войлоки.

– Что молчишь, почему не встречаешь меня как положено – улыбкой и чашей кумыса? – спросил он вкрадчиво, глядя на Сакип-Жамал. В холодных и внимательных глазах Кутлук Темира отражались красноватые язычки пламени светильников.

– Что я наделала!.. Что наделала!.. – Сакип-Жамал нетвердой походкой подошла к мужу, в отчаянии протянула к нему руки.

Кутлук Темир больно толкнул ее в грудь кулаком:

– Подай кумыс!

Сакип-Жамал зарыдала.

С низким поклоном выступила из-за ее плеча Бубеш и протянула эмиру серебряную чашу.

– Что ты здесь делаешь? Кто пустил тебя сюда? – свирепо спросил он.

Бубеш ничего не успела ответить. Кутлук Темир вырвал из ее рук чашу и запрокинул голову, жадно выпил напиток.

– Меня позвала ваша жена…

– Пойди прочь и больше никогда не попадайся мне на глаза!

– Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель…

Что-то заставляло Бубеш медлить. Она нерешительно топталась на месте.

Глаза Кутлук Темира вдруг полезли из орбит, и он тихо повалился с мягких войлоков.

Губы Бубеш что-то шептали.

– Ты что, ты что говоришь?.. – закричала Сакип-Жамал.

– Я читаю молитву. Прошу у аллаха прощения… – тихо, с угрозой в голосе сказала женщина и, повернувшись, прямая и строгая, вышла из шатра.

Сакип-Жамал беспомощно оглянулась. На низком столике, где стоял серебряный кумган с кумысом, она увидела тот самый крошечный замшевый мешочек, что висел на груди Бубеш. Красная шелковая нитка на его горловине была развязана…

Через несколько дней, узнав о смерти верного эмира, Узбек-хан повесив на шею в знак траура пояс, повелел своим туменам повернуть коней головой к землям Золотой Орды и в очередной раз, так и не победив Ирана, вернулся в Сарай-Берке.

В год свиньи (1335), когда ушел из жизни последний ильхан Ирана Абусеит, прямой потомок отважного Кулагу, в государстве начались великие смуты и раздоры. Эмиры и нойоны, подобно диким камышовым котам – манулам, схватились между собой в яростной драке за трон. И как бывало не раз во владениях, принадлежащих потомкам Потрясателя вселенной, не вода, а кровь поила землю, и оттого пустели поля и вместо хлебного колоса буйно и привольно разрастались горькая полынь да колючий чертополох.

Опустели караванные тропы и все реже слышался звон колокольчиков на Великом Шелковом пути – купцы не отваживались идти через земли, где не было мира и не было одного хозяина, который защитил бы их от набега разбойничьих шаек. Люди боялись встречаться друг с другом в степи или в горах, а ложась спать, каждый мужчина клал у изголовья обнаженную саблю. Дороже хлеба и скота ценились тугие луки и острые стрелы.

Прекратилась торговля с западными странами. Генуэзцы и венецианцы, видя, что междоусобица в Иране затянется на долгие годы, начали искать обходные пути.

В Китай и Индию караваны шли теперь через земли Золотой Орды, Джагатаев улус, перевалы Памира и Гиндукуша. Нелегкой была эта дорога. И в землях Мавераннахра сделалось неспокойно. Никто из купцов не был более уверен, что, пройдя беспрепятственно в одну сторону, он на обратном пути не будет ограблен или убит.

Лишь Золотая Орда оставалась могучей и единой. Но разве могла она с мехами, медом и воском, с холстами, доставляемыми из земель орусутов и булгар, из Ибир – Сибири, восполнить торговцам яркие шелка Китая, дорогие изделия из Индии?

Все реже приходили в Дешт-и-Кипчак христианские миссионеры, все реже папские посольства посещали ставку Узбек-хана.

Тревожно стало в Крыму. Набирали силу, становились дерзкими османские тюрки. После похода на Византию в их руках оказались проливы Босфор и Дарданеллы. Тюрки брали с купцов большую пошлину и грозились закрыть проливы для купеческих кораблей неугодных им государств.

И снова в который раз, возвращался Узбек-хан мыслями к Ирану. Запустение на Шелковом пути ударило по ордынской казне. Золотая река превратилась в крохотный ручеек, и звон монет делался все тише, а глаза хана все реже услаждались видом дорогих товаров из заморских стран. С каждым годом труднее становилось поддерживать связь с мамлюками Египта, а их помощь и поддержка были так нужны Узбек-хану.

Он с нетерпением и надеждой смотрел в сторону Ирана. Эмиры рвали ильханство, созданное Кулагу, на куски, словно голодные псы шкуру барана. Узбек-хан понимал: наступает такое время, когда он сможет наконец осуществить свою давнюю мечту и захватить Арран и Ширван.

Пришла пора вмешаться в борьбу и вновь сделать Шелковый путь главной дорогой торговли. Если ему удастся осуществить свой замысел, с османскими тюрками можно договориться. И опять побегут корабли чужестранцев по морям, бесконечные караваны потянутся в Сарай-Берке, который теперь, при Узбек-хане, стал называться Сарай-ад Джадид (Новый Сарай).

Кутлук Темира предали земле с почестями. На похороны собрался народ со всего Хорезма, желая удостовериться в смерти ненавистного палача. И вдруг невесть откуда пронесся слух, что Кутлук Темир отравлен Сакип-Жамал и Бубеш.

Слух дошел до детей Кутлук Темира, и по их велению обе женщины оказались в зиндане. Вскоре они должны были предстать перед биями, и, если те докажут преднамеренность отравления эмира, Сакип-Жамал и Бубеш ожидала страшная казнь.

Народ роптал, жалея женщин. Узнав о ропоте, Узбек-хан послал срочно в Ургенч гонца с приказом освободить Сакип-Жамал и Бубеш. Имамы и муллы громко заговорили о великой справедливости хана.

Но не в справедливости было дело. Даже если действительно эти женщины виновны в смерти эмира, то чем они могут быть опасны Золотой Орде, оказавшись на свободе? Народ ненавидел Кутлук Темира, считая его бичом аллаха, поэтому для него великой радостью будет освобождение женщин самим ханом Золотой Орды.

По законам шариата ни Сакип-Жамал, ни Бубеш не имели права жить. Женщина, поднявшая руку на мужа или даже замыслившая что-то недоброе против него, должна быть предана смерти. Так завещал пророк Мухаммед своим последователям. Но кто может доказать вину Сакип-Жамал и Бубеш? Пусть решит аллах, виновны они или нет, а он, хан Золотой Орды, дарует им свободу, и народ, уверовав в его справедливость, станет благославлять его имя.