– Репродукции картин раннего Возрождения, – рассеянно ответил он. – Я фанател от Фра Анжелико.

– Идите вы! – расхохоталась Хейверс.

– Вы подвергаете сомнению мои слова, сержант?

– Еще бы.

– Ну, тогда подойдите и попробуйте разобраться вот в этом.

Барбара подошла поближе и вгляделась в мятое содержимое шкафа. Шкаф Мэттью, как и вся обстановка комнаты, был из белого дерева, и в соответствии с аскетическими манерами Бредгар Чэмберс внутри имелось только две полки и восемь плечиков. На полках лежали три чистые белые рубашки, четыре свитера разных цветов, три джемпера и запас футболок. На плечиках висели брюки– форменные, для класса и для часов досуга. На полу стояли нарядные туфли, гимнастическая обувь и ботинки для непогоды с высоким голенищем. Валялась скомканная спортивная форма.

Линли видел, как Барбара, быстро восприняв все факты, готовит вывод.

– Отсутствует школьная форма. Значит, если он удрал, то в ней.

– Довольно странно, не правда ли? – заметил Линли. – Мальчик решил сбежать из школы, он нарушает устав, и при этом отправляется в путешествие в костюме, сразу же выдающем его принадлежность к Бредгар Чэмберс. С какой стати?

Хейверс нахмурилась, прикусила нижнюю губу:

– Может быть, он получил неожиданное сообщение? Внизу есть телефон, верно? Кто-то мог позвонить ему, и парень решил, что должен немедленно мчаться куда-то. Он не стал терять времени.

– Это возможно, – признал Линли, – однако если он раздобыл бюллетень, чтобы отвертеться в пятницу от футбольного матча, это указывает, что он готовился заранее.

– Да, пожалуй. – Хейверс вытащила из шкафа брюки и бездумно вертела их в руках. – Значит, он хотел, чтобы его заметили. Он отправился на встречу, а форма служила опознавательным знаком.

– То есть по школьной форме неизвестный должен был узнать его?

– Это логично, разве нет?

Линли уже рылся в ящиках под кроватью. Тем временем Чаз Квилтер вернулся к дверям дортуара и стоял там, засунув руки в карманы, наблюдая за действиями детективов. Линли не обращал на него внимания – его слишком удивило то, что содержимое ящиков поведало о Мэттью Уотли и о его матери.

– Хейверс! – попросил Линли. – Передайте мне брюки и пуловер. Любые, все равно, какие именно.

Она повиновалась. Линли разложил наряд на кровати, вытащил из ящика соответствующие носки и полюбовался результатом.

– Она пришила метки с его именем на всю одежду, – поделился он с Хейверс. – Это понятно, этого требует школа. Но поглядите, что еще она сделала для мальчика. – Линли вывернул носок наизнанку и показались цифры 3, 4 и 7. На внутренней стороне пояса брюк Линли продемонстрировал сержанту цифру 3 и ту же самую цифру – на воротнике пуловера. Нашлись и брюки с номером 7.

– Он смотрел на эти номера, чтобы правильно одеться? – воскликнула с отвращением Барбара. – Это просто кошмар, инспектор. «Ту-ту, паровозик» на стене и мамочкины пометки на всей одежде?!

– Это кое о чем говорит, не так ли?

– Это говорит о том, что Мэттью Уотли уже задыхался от всего этого, если, конечно, не был придурком от рождения. Это родители захотели отправить его в Бредгар или нет?

– Похоже, они очень этого хотели.

– Они мечтали о том, как крошка Мэтт будет общаться в новой школе с представителями высшего общества. Никаких промахов, он ведь должен карабкаться вверх по социальной лестнице. Что он в тринадцать лет начнет заводить полезные знакомства – с пометками на одежде, чтоб наряжаться по всем правилам. От такого сбежишь.

Линли продолжал в задумчивости рассматривать номера, потом положил всю одежду на место и попросил префекта убедиться, весь ли предписанный школьными правилами гардероб на месте. Чаз подошел поближе и подтвердил, что отсутствует только школьная форма. Закрыв шкаф и ящики, Линли сказал парню:

– Больше здесь смотреть нечего. Есть у вас общая комната для подготовки домашних заданий?

Чаз кивнул. Его явно тревожил тот факт, что посетители застали такой беспорядок в спальне. В качестве старшего префекта школы он чувствовал свою ответственность, и, как многие другие люди, с которыми Линли сталкивался за годы полицейской работы, Чаз, пытаясь разрядить напряжение, сделался излишне болтлив, причем добровольно сообщил и кое-какую полезную информацию.

– Комната для занятий дальше по коридору. Хотите заглянуть туда, сэр? На каждом этаже в общежитии живут трое, а то и пятеро старшеклассников, учеников выпускного класса. Они-то уж должны понимать, что такое порядок, и заботиться, чтобы младшие не распускались. Префект общежития обязан смотреть, чтобы его помощники из числа старшеклассников распределяли дежурства и следили за уборкой во вверенных им спальнях и в комнате для подготовки заданий. – Тут Чаз мрачно улыбнулся, но ко всему сказанному добавил лишь: – Бог знает, в каком виде мы застанем ее.

– Похоже, в «Эребе» не все ладится, – подвел итоги Линли. Они прошли вслед за Чазом Квилтером по коридору, открыли дверь и вышли в еще один коридор. На ходу Линли обдумывал эти сведения. Старшие мальчики должны были поддерживать дисциплину среди младших, а префект пансиона следил, чтобы старшеклассники добросовестно выполняли свои обязанности, однако старший префект школы, то есть Чаз Квилтер, отвечал за четкое функционирование всей системы в целом, так что если что-то в этой системе разладилось, проблема, скорее всего, коренилась в самом Чазе Квилтере.

Чаз распахнул еще одну дверь.

– Здесь делают домашнее задание третьеклассники «Эреба», – поведал он. – У каждого своя парта и отдельная полка. Мы называем их стойлами.

Порядка здесь было не больше, чем в спальне. Как и холл, это помещение также выглядело обветшавшим с годами. В воздухе витали неприятные запахи: в каком-то уголке гнила забытая пища, испарялся оставленный в открытой банке клей, где-то залежалась нуждавшаяся в стирке одежда. Голый деревянный пол без ковра усеивали пятна чернил и следы жира, оставленные пронесенными тайком лакомствами. Стену покрывали панели из темной узловатой сосны, все в трещинах, и далеко не все трещины удавалось скрыть за яркими постерами. Так же выглядели и места, отведенные для занятий, – Чаз справедливо именовал их стойлами. Они тянулись вдоль всех четырех стен классной комнаты, и на них последние десятилетия упадка школы сказались особенно жестоко.

Места для занятий представляли собой скамьи с высокими спинками и деревянными сиденьями шириной примерно в три фута. Партой служила длинная полка с одним ящиком под ней. Над этой рабочей поверхностью висели еще две полочки поуже, предназначенные для учебников. Каждый отсек в «стойлах», подобно отделению в дортуаре, нес на себе отпечаток личности своего владельца. Все свободное место на стенах и полках занимали открытки, фотографии, пестро разрисованные плакаты. Если прежний обитатель слишком надежно приклеивал свои реликвии, новый ученик, вступая в свои права, попросту обрывал его настенные украшения, оставляя впопыхах ошметки клея, обрывки бумаги– где-то проглядывало лицо, где-то– ампутированная рука, несколько букв, уцелевших от слова, колесо от машины или мотоцикла. Неугомонные пальцы тринадцатилетних сорванцов царапали деревянную обшивку, пережившую несколько столетий, их чересчур подвижные юные тела напрочь стерли лак с сиденьев и спинок, и из-под темного глянца проступили обширные беловатые разводы.

Здесь, как и в дортуаре, Мэттью Уотли предпочел повесить иные картинки, нежели его собратья. Никаких звезд рок-н-ролла или кино, никаких полуобнаженных красоток или атлетически сложенных героев, никаких спортивных автомобилей, ничего из того, что обычно бывает столь желанно подросткам. Мэттью довольствовался одним-единственным снимком: двое детей, с ног до головы покрытых грязью, резвятся во время отлива на берегу Темзы, за спиной у них мост Хэммерсмит. Один из этой парочки– сам Мэттью, улыбаясь до ушей, он тычет в грязь длинной изогнутой палкой; рядом с ним хохочет девочка-негритянка, с голыми ногами, на плечи ей падают десятки изящно заплетенных косичек. Ивоннен Ливсли, подруга детства. Приглядевшись к этой фотографии, Линли усомнился, в самом ли деле Мэттью не мог сбежать из школы только ради того, чтобы повидаться с этой девочкой, как утверждает Кевин. Ивоннен казалась красавицей.