Много лет спустя он напишет:

Я знаю женщин. Они вступают в брак исключительно по расчету. Когда мой отец тяжело заболел, он был брошен на произвол судьбы, спасаемый только бескорыстием преданного слуги, делавшего все возможное, чтобы позаботиться о своем хозяине. Моя мать давала балы, в то время как он лежал один, позабытый всеми. Она веселилась, когда он страдал от мучительных болей. Вот она, женская любовь [43].

Когда Артур прибудет в Веймар, чтобы начать подготовку к университету, ему не позволят поселиться у матери — вместо этого Иоганна подыщет ему отдельную квартиру, где по приходе его будет ожидать письмо, в котором мать с предельной ясностью определит правила и границы их будущих взаимоотношений:

Хочу раз и навсегда определить мои условия: ты хозяин только в своей квартире, в моем доме ты — гость… который не должен вмешиваться ни в какие домашние дела. Каждый день ты будешь приходить ко мне в час дня и оставаться до трех часов, после чего я не должна буду видеть тебя до следующего дня, за исключением моих салонов, которые ты можешь посещать, если захочешь, а также столоваться в моем доме в те два вечера при условии, что ты не станешь затевать своих утомительных споров, которые доставляют мне одно беспокойство… Во время своих дневных посещений ты можешь рассказывать мне все, что я сочту нужным тебя спросить, остальное время ты должен сам заботиться о себе. Ну, все, теперь ты знаешь мои требования, и надеюсь, не отплатишь мне непокорностью за мою материнскую заботу [44].

Артур примет эти условия и два года в Веймаре будет неукоснительно соблюдать их, оставаясь безмолвным наблюдателем на вечерах, которые устраивала его мать, и даже ни разу словом не обмолвится с заносчивым Гёте. Его познания в греческом, латыни, а также в истории и философии будут стремительно расти, и в двадцать один год его примут в Гёттингенский университет. В это же время Артур получит наследство, двадцать тысяч рейхсталеров — достаточно солидный, хоть и не слишком крупный капитал, на который и просуществует всю оставшуюся жизнь. Как и предсказывал Генрих, это наследство придется ему как нельзя кстати: своими учеными трудами Артур не заработает ни пфеннига.

Со временем он начнет видеть в отце ангела, а в матери — дьявола. Он придет к заключению, что извечная ревность отца должна была, очевидно, иметь основания, и станет опасаться, что своим поведением мать может осквернить его память. Артур будет требовать, чтобы во имя отца мать вела тихую жизнь затворницы, и станет яростно набрасываться на каждого, кто покажется ему материнским воздыхателем, обзывая всех ничтожными «штампованными болванами», недостойными мизинца его отца.

Артур будет учиться в Гёттингенском и Берлинском университетах и в Иене получит степень доктора философии. Некоторое время он проживет в Берлине, но вскоре бежит оттуда, спасаясь от надвигающейся войны с Наполеоном, и вновь вернется в Веймар к матери. Очень скоро семейные скандалы разгорятся с новой силой: Артур не только станет упрекать мать за растрату денег, отложенных им на лечение бабушки, но и обвинит ее в порочной связи с ее близким другом Мюллером Герстенбергком, на которого накинется с таким ожесточением, что Иоганна вынуждена будет видеться со своим приятелем, лишь когда Артура нет дома.

Приблизительно в это же время между ними произойдет известный диалог: Артур подаст матери свою докторскую диссертацию, блестящий трактат о принципах причинности, озаглавленный «О четверояком корне закона достаточного основания».

Взглянув на обложку, Иоганна небрежно бросит:

— О четверояком корне? Это, должно быть, рекомендации аптекарю? [45]

Артур: Эту работу будут читать, когда ни одной из твоих книжек днем с огнем невозможно будет сыскать.

Иоганна: Ну, конечно. Не сомневаюсь, что твоими сочинениями по-прежнему будут завалены все книжные лавки.

Артур будет бескомпромиссен в выборе своих названий: «О четверояком корне закона достаточного основания» правильнее было бы назвать «Теорией объяснений», и все же, несмотря на это, даже теперь, двести лет спустя, эта работа по-прежнему издается — редкая судьба для диссертации.

Стычки по поводу денег и связей Иоганны будут продолжаться еще некоторое время, пока в один прекрасный день терпение Иоганны не лопнет. Тогда она объявит Артуру, что не собирается ради него порывать ни с Герстенбергком, ни с кем бы то ни было вообще, и решительно прикажет ему съехать с ее квартиры, демонстративно пригласив Герстенбергка поселиться в освободившихся комнатах. Свое решение она сопроводит следующим роковым письмом сыну:

Дверь, которой ты так громко хлопнул вчера после недостойной сцены, устроенной своей матери, теперь закрыта для тебя навсегда. Я уезжаю за город и не вернусь до тех пор, пока не узнаю, что ты уехал из моего дома… Ты не знаешь, что такое материнское сердце: чем нежнее оно любит, тем больнее для него удар от любимой руки… Ты сам порвал со мной: твое недоверие, твое неприятие моей жизни, моих друзей, твое невыносимое поведение, твое презрение к тому, что я женщина, твое нежелание доставить мне малейшее удовольствие, твоя жадность — это и многое другое вызывает во мне отвращение… Если бы я умерла и ты имел дело со своим отцом, разве посмел бы ты читать ему нотации? Или распоряжаться его жизнью, его знакомствами? Чем я хуже его? Разве он сделал для тебя больше, чем я? Любил тебя больше?… Я слагаю с себя ответственность за тебя… Оставь свой адрес, но не смей писать мне, отныне я не буду ни читать твоих писем, ни отвечать на них… Это конец… Ты причинил мне достаточно горя. Живи и будь счастлив, насколько сможешь [46].

И это действительно был конец. Иоганна проживет еще двадцать пять лет, но мать и сын больше так и не встретятся.

В старости, вспоминая родителей, Шопенгауэр напишет:

Большинство мужчин позволяют себе обольститься прелестным личиком… сама природа заставляет женщин выставлять напоказ все свои прелести… и «пленить»… но природа скрывает множество зол, которые (женщины) таят в себе: бесконечные расходы, забота о детях, строптивость, упрямство, капризы, причуды, истерики, адские муки и сам дьявол. Вот почему я называю брак долгом, в который влезаешь в юности, а расплачиваешься в старости… [47]

На следующем занятии все взгляды были обращены к Бонни, которая тихо и неуверенно начала:

—  Лучше бы я об этом не заикалась. Всю неделю я только и делала, что думала, что и как вам скажу, все придумывала, с чего начать, хотя и знала, что домашние заготовки не пойдут: Джулиус всегда говорит, что беседа должна быть спонтанной, иначе нет никакого толку, правильно я говорю? — Она взглянула на Джулиуса.

Джулиус кивнул:

—  Забудь про свои заготовки, Бонни. Попробуй так: закрой глаза и представь, что ты берешь свою речь в руки, держишь перед собой, а потом рвешь пополам и еще раз пополам. А теперь бросаешь в корзину. Сделала?

Бонни с закрытыми глазами кивнула.

—  А теперь своими словами расскажи нам, что ты думаешь про красивых и некрасивых — про вас с Пэм и Ребеккой.

Бонни, продолжая кивать, медленно открыла глаза и начала:

— Вы все, конечно, меня знаете: я была та самая маленькая толстушка с кучеряшками, над которой все вечно смеялись на физкультуре, у которой всегда меньше всех валентинок, которая ревет по любому поводу, у нее нет настоящих друзей, она всегда возвращается домой одна, никогда ни с кем не гуляет и такая затравленная, что вечно боится поднять руку, хотя вполне может заткнуть за пояс любого и знает ответы на все вопросы. А Ребекка — она мой изомер…