Дрю разжал руки и отступил на шаг, пытливо глядя прямо ей в глаза.

— Ты мне ничего не должна. И никогда не будешь должна, — прошептал он. — Пожалуйста, не принимай благодарность… за любовь.

— Неужели ты думаешь… — Голос Габриэль дрогнул.

— Я не знаю, что думать, — честно признался Дрю. — Я ведь не очень-то смыслю в том, как поступают в таких случаях порядочные женщины.

Габриэль коснулась ладонью его груди. Дрю еще не застегнул рубашку, прикосновение тонких девичьих пальцев опалило его кожу огнем желания.

— Я была актрисой. Большинство людей считает, что женщина, выступающая на сцене, — распущенная, падшая женщина.

Дрю мысленно поежился, вспомнив, что в его прежнем кругу актрисы всегда считались законной добычей.

— Ты? Падшая? — возразил он, отводя с ее щеки упрямый локон. — Я так не думаю.

Даже в темноте он заметил, как чудесно осветила улыбка ее лицо, и подумал, что на сцене она, верно, была восхитительна. Одной своей улыбкой Габриэль могла покорить толпу. Да, сейчас она не слишком часто улыбается, и в этом повинен главным образом он, Дрю Камерон.

— Ты прекрасна, — сказал Дрю, погладив ее по щеке.

Безотчетно-гордым жестом Габриэль откинула с лица волосы.

— У тебя были длинные волосы? — почему-то спросил он.

— Почти до пояса.

Дрю попытался было вообразить Габриэль с густыми и длинными темными волосами, но это была совсем другая женщина — не его Габриэль. Его Габриэль. Дрю удивился таким собственническим чувствам. Он никогда не испытывал ничего подобного ни к одной женщине.

— А ты соскучилась по сцене? — спросил он, отчаянно борясь с желанием унести ее далеко-далеко, в потайное пристанище — и прятать там всю жизнь.

Габриэль покачала головой:

— Думала, что буду скучать, но без папы и мамы…

— Ты очень по ним тоскуешь, да?

Дрю смутно припомнил свою давнюю печаль. Когда умерла мать, он скорбел не по тому, что было в его жизни и ушло, а по тому, что могло быть.

Габриэль кивнула:

— До самой маминой смерти я ни на день не расставалась с родителями. А потом — с отцом.

Дрю с трудом представлял, как ей жилось с родителями и как ее мир бесследно сгинул после рокового выстрела.

Он жалел, что не может снова вернуть ей ощущение покоя и защищенности, но Дрю сам их не знал и не мог подарить другому. У него не было будущего. Его единственное достояние — ничего не значащий титул. Насмешка судьбы. Поэтому он просто обнимал Габриэль, которая доверчиво прильнула к его груди, и гадал, какой ценой сможет удержать ее навсегда. Чего это будет стоить ему… и ей?

— Ты улыбаешься, — заметил Дрю, прерывая молчание.

— Я вспомнила, что сказал Керби, но я не уверена, что тебя это порадует.

— Говори.

— Он сказал, что ты изо всех сил стараешься ни во что не вмешиваться, ничего не принимать близко к сердцу — и всякий раз у тебя ничего не получается.

Дрю нахмурился и шепотом выругался.

— Да плевать я на всех хотел! — буркнул он. Габриэль погладила его по щеке.

— Ты просто притворщик, Дрю Камерон.

— Кто бы говорил о притворстве! — с деланным возмущением отозвался он.

— Да-да, я тоже притворщица, но по крайней мере признаю это.

— Ах, Габриэль! Как бы мне хотелось достать тебе с неба луну и горсточку звезд… да жаль, не могу. Я бы сумел достать у тебя из уха монетку, но на этом мое волшебство и кончается. Я просто фокусник. Я прекрасно умею творить иллюзии, но ведь ими долго не проживешь.

«Не правда!» — хотелось ей крикнуть. Дрю все удавалось, за что бы он ни брался. Керби говорил, что лучшего погонщика у него еще не было, а хозяин ранчо комплиментов направо и налево не расточал. Дрю сумел бы и доверять людям, и это удалось бы ему не хуже, чем возводить между собой и другими непреодолимый барьер.

Странно, однако Габриэль тем сильнее любила его, чем осторожнее он держался. Она и раньше слышала уверения в любви, но они были столь же легковесны, как перышко на ветру. Вот если Дрю скажет, что любит ее, — это будет означать любовь навеки. И Габриэль отчаянно хотелось это услышать. Она взяла Дрю за руку.

— Нам надо возвращаться, — вздохнул он.

— Или Керби пошлет на поиски.

— И это будет обязательно Дэмиен, — хмыкнул Дрю. — Он уже, наверное, кипит от ярости.

Габриэль кивнула. Душа ее изнывала при мысли о том, как одинок Дрю и как мало верит людям… в особенности женщинам. Зато теперь она знала, что он ее любит и близок к тому, чтобы в этом признаться. Когда это будет? Через день? Месяц? Год?

Она подождет, как бы долго ни пришлось ждать.* * * Через два дня они достигли Колдуэлла. Керби остановил стадо в трех милях от города и послал Дрю и Габриэль за провиантом. Он со смешанным чувством умиления и веселья наблюдал за тем, как Габриэль снова превратилась в Гэйба Льюиса. Она одолжила у одного из погонщиков куртку и нахлобучила шляпу Хэнка, не такую поношенную, как ее прежняя, но такую же большую — чтобы она почти полностью закрывала лицо.

Как и ожидал Керби, погонщики дружно возмущались, говоря, что заслужили капельку-другую спиртного и ночку в городе, но Керби знал, что нельзя допустить россказней и досужей болтовни в каком-нибудь салуне. Никто не должен знать, что он жив, а кто-нибудь из погонщиков вполне мог проговориться. Несколько неосторожных слов — и убийца узнает, что он промахнулся. Зато Дрю и Габриэль не проронят ни слова, зная, что ставкой является его жизнь.

Хэнк добровольно вызвался нянчить Малыша, признавшись, что вырастил целый «курятник» младших братьев и сестер. Понаблюдав, как он обращается с младенцем, Габриэль наконец согласилась оставить ребенка в лагере, и Керби радовался, что сумел уговорить Габриэль сопровождать Дрю. На это у него были свои, особые причины. От него не укрылись ни следы слез на лице Габриэль, ни мрачность Дрю, когда молодые люди возвращались с реки той ночью. Керби вспомнил Лору, то, как он утратил свой собственный шанс любить и быть любимым, — и решил во что бы то ни стало помочь Дрю и дочери Джима не совершить такой же ошибки.

В последнее время Керби все чаще думал о Лоре. Если бы угроза разоблачения не висела над ним, словно черная тень, позволил бы он себе всерьез поухаживать за Лорой? Или его осторожность объяснялась обычным страхом мужчины перед узами брака? Глядя, как Дрю и Габриэль с трудом отводят друг от друга глаза, Керби с болью в сердце сознавал, что по своей вине потерял в жизни что-то очень важное…

Керби налил себе кружку кофе, приготовленного Габриэль до отъезда. Только что подъехавший Дэмиен присоединился к нему.

— Люди очень недовольны, — сказал он, — они хотят в город.

— Знаю, — сухо ответил Керби. — Скажи им, что в конце перегона они получат премию.

— Не нужна им премия. Они хотят понять причину твоего отказа.

— А ты, Дэмиен, тоже этого хочешь?

Племянник поколебался, затем с сердитым огоньком в глазах ответил:

— Ты же сказал об этом шотландцу? Понимаю, ты считаешь, что он спас тебе жизнь, но мы с Терри, в конце концов, твои родственники!

— Я не считаю, что Камерон спас мне жизнь, — резко ответил Керби, — я знаю это. И он, черт возьми, не посягает на то, что ты считаешь своим, если ты опасаешься именно этого!

— Нет, — сказал натянуто Демиен, — я не боюсь, но раньше нас было четверо. Ты, отец и мы с Терри. А теперь ты всегда с Камероном.

В голосе Дэмиена прозвучала неприкрытая обида. Керби и рад был бы все ему рассказать, но они с братом поклялись никогда не раскрывать тайны происхождения средств, на которые было основано ранчо «Круг-К». Даже покойная жена Джона, Сара Элизабет, умерла, так и не узнав об ограблении банка. И теперь Керби ничего не мог рассказать Дэмиену, не посоветовавшись сначала с братом.

Более того, хоть он и любил Дэмиена как родного сына, Керби знал, что племянник еще чересчур молод и несдержан, и не раз мог убедиться, как легко спиртное развязывало ему язык.

Зато Керби всецело доверял Дрю Камерону. Он мог не знать всех обстоятельств его жизни, но знал достаточно, чтобы понимать — несмотря на молодость, Дрю Камерон обладал таким большим — и по большей части горьким — житейским опытом, какой Дэмиену вряд ли захотелось бы накопить. Дрю умел хранить тайны — и свою собственную, и те, что доверены ему другими людьми.