Плохо дело, подумал я, совсем всё разваливается…

— Я вот что надумал, — продолжил я разговор с братом, — хрен с ними, с этими побрякушками, всё равно много не выручили бы, да и одноразовые это деньги были бы, а нам надо регулярный доход организовывать… так что слушай сюда — у нас здесь будет артель имени Максима Горького, я сегодня же вывеску такую организую.

— А ты же говорил, что коммуна будет?

— Передумал, неча власти дразнить этим глупым словом, вот артель это уважаемое понятие. Так вот, днём мы будем заниматься вот чем…

И я палочкой на песке нарисовал примерно, чем мы будем заниматься.

— Всё будет чинно-благородно, если полиция придёт или другие какие власти, не подкопаются ни разу.

— А ночью что мы будем делать?

— А ночью у нас схема будет такая, — продолжил я, — я тут подумал и решил, что Гребни это тухлое место, ничего там не выручишь, а вот Благовещенка и особенно Рождественка это совсем другое дело, на них и надо сосредоточиться.

— И как мы будем на них сосредотачиваться?

— Тут живёт и работает куча обеспеченных людей, надо только раскрутить их, чтоб они сами нам деньги отдавали.

— И как же они отдадут нам деньги?

— Люди с лёгкостью расстаются со своими деньгами в двух случаях — если доставить им какое-то удовольствие или защитить от чего-нибудь страшного. Удовольствия мы пока в сторону отложим, а остановимся на страшном.

— Чёт я не очень понимаю тебя, братан, — уныло сказал Лёха, — запугать их что ли хочешь? Так они пуганые и тёртые, не поведутся на всякую ерунду.

— А кто сказал, что ерунда будет? Страшно по-настоящему сделаем…

— Это как? — простодушно спросил Лёха.

— Ну вот все знают про атамана Сулейку, его вроде убили и закопали давно уже, но он же воскреснуть например может… или его напарник какой вынырнет… или я не знаю, может закопали кого-то не того, а настоящий атаман живой остался, отлежался в глубинке и снова за дело взялся.

— И он опять грабить и убивать начнёт? — начал въезжать в ситуацию брат, — а мы его поймаем или убьем и народ вздохнёт спокойно?

— Молодец, всё понял… тут только два момента тонких — надо организовать этого Сулейку каким-то образом, это раз, и как-то доказать потом, что его больше нет, трупов я больше не хочу на себя вешать. Вот этим и надо заниматься в ближайшие пару дней… да, апостолам не надо это передавать, меньше знают, крепче спать будут.

— На вот тебе последние наши деньги, — и я выгреб из кармана то, что осталось от Щуки, — сходи на базар за едой, да бери подешевле и побольше, понял?

— Понял, — шмыгнул носом Лёха.

— Да, там ведь одёжка-то это из клада у нас никуда пока не делась? — уточнил я.

— Ага, вон в том углу вся она лежит, — показал он.

— Я попробую её толкнуть, заодно пройдусь по Рождественке, мозгами пораскину, что там и как.

Я запихал платья и камзолы из угла в узел и вышел в народ. Сначала у нас тут справа по борту башкировская мельница идёт… слева впрочем тоже, здесь пакгаузы, с которых муку грузят на речной транспорт. Вот с кем бы я поработал, так это с хозяином этих мельниц… основатель династии Емельян сейчас уже отошёл от дел и разделил свою мукомольную империю между тремя сыновьями, насколько я помню курс краеведения в универе. Старший сын Николай… кажется… сидит в Самаре и нас не интересует совсем, а вот средний Яков и младший Матвей оба сейчас здесь в Нижнем Новгороде, причём Яков управляет второй мельницей в Кунавине, а Матвей конкретно здесь рулит, в Благовещенке. Оба занимаются благотворительностью, что не мешает им быть жадными до денег о степени удавления за копейку. Что интересно, в городе их не любят именно за жадность и сводничество… да-да, есть такой пунктик в их биографии — подкладывали родных дочерей и племянниц под нужных людей, а взамен нужные люди им подписывали разные полезные бумаги.

Ну ладно, отложим-ка мы братьев Башкировых в другой ящик, а сами пока займёмся более насущными проблемами. О, блошиный рынок в Мельничном переулке — еду здесь не продают, разную мелочь, полезную и бесполезную в хозяйстве, от утюгов до нательных крестиков. Здесь мы и попытаемся сбыть свои богатства.

Вываливать одежду со следами крови на всеобщее обозрение мне как-то не очень хотелось, так что я прошёлся вдоль рядов, выискивая людей, способных на мой взгляд купить всё это добро оптом, не вдаваясь в лишние подробности. Первый не заинтересовался, а второй сказал, что давай, мол, в сторонку отойдём. Отошли.

— Откуда у тебя это? — спросил второй, разглядывая на просвет одежду и пробуя её на прочность (разорвать у него не получилось).

— А тебе оно надо? — хмуро спросил я, — меньше знаешь, крепче спишь. Не ворованное и не замазанное оно ни в чём, — уточнил всё-таки я для надёжности.

Мужик хмыкнул, дошёл до дна моего узла, потом почесал бороду и объявил цену в пятёрину за всё. Я вздохнул и начал отчаянно торговаться, призывая в свидетели всех пророков и угодников православной церкви, которых сумел вспомнить. Через полчаса жаркого торга сошлись на девяти рублях с полтиной. Мужик вторично почесал бороду и объявил, что тут у него с собой денег нетути, а вот если я пойду с ним до Второй Ямской, то там у него сразу деньги и найдутся. Ага, щас, подумал я, нашёл дурня — знаю я эти Ямские улицы, оттуда живым не выйдешь.

— Ты, дядя, лучше сам сбегай на свою Ямскую, а я тут тебя подожду, — ответил я, хитро прищурившись.

Дядя не менее хитро прищурился в ответ и согласился.

— Не уходи далеко, я мигом, — сказал он и почесал в гору.

А я на всякий пожарный случай прямо вот здесь отсвечивать не стал, а отошёл чуть назад и в сторону — там проход между двумя домами был, другим концом выходивший на склон, в случае чего можно будет сбежать по-тихому. Стою, жду… пожалел, что не курю, всё быстрее время бы прошло. Но как говорится, всё на этом свете когда-нибудь заканчивается, закончилось и моё тоскливое ожидание — вернулся покупатель, но не один, а вдвоём с необъятных размеров детиной, ей-богу за два метра ростом и далеко за сто кило весом. Он мне сразу не понравился… но это, как говорится, к делу не пришьёшь — не будут же они прямо посреди честного народа мне по башке давать и товар отбирать, подумал я и направился прямиком к ним.

— О, а я уж думал, ты не дождёсся, — обрадованно сказал давешний мужик, — мы деньги принесли с Парамоном.

— Ну давай, раз принесли, — ответил я, — товар против денег.

— Не так быстро, — отвечал он, — Парамон тоже хочет взглянуть, ему с этими тряпками возиться.

— А он что, портной? — осведомился я.

— Ага, — простодушно ответил здоровенный Парамон, — шмотки перешиваю.

Я с сомнением посмотрел на Парамона — ой, врёшь ведь ты, дружок, из тебя портной, как из меня авиатор. Но сомнения опять-таки к делу не пришьёшь, поэтому я вздохнул и согласно кивнул головой:

— Ну если хочешь, гляди.

— Не здесь, отойдём в сторонку, — сказал первый мужик.

— Давай отойдём, — согласился я, и мы отошли к тому самому облюбованному мною проходу между двумя домами.

Здесь здоровенный мужик меня удивил, он схватил меня за воротник, приподнял в воздух и прошипел что-то в том смысле, что мне надо признаваться, с кого одёжку снял и где разбойничал. Я сумел вывернуться как-то из его железных рук и отбежать чуть дальше по проходу.

— Ошибаешься ты, гражданин хороший, нигде я не разбойничал, а одёжку мы в лесу нашли.

После чего я припустился по этому проходу в сторону откоса, а они двое за мной — не догнали конечно, я парень шустрый, но коммерческая сделка навернулась медным тазом, это я с большим огорчением подумал, когда оторвался от этих нехороших людей. Ну что ж за день-то сегодня такой, одни обломы и разводы…

Вернулся к своим подельникам, как побитая собака. Лёха, видя моё состояние, ничего спрашивать не стал, а просто позвал жрать — он опять рыбы принёс, на этот раз стерляди, она дешевше сёдни, сказал. И картошки у нас ещё маленько осталось, так и заморили голод. А потом спать улеглись, утро, мол, вечера мудренее. А ночью мне был очередной очень интересный сон, я даже подумал, когда проснулся, чего это они чередой пошли, сны такие, не иначе домушка наша на каком-то интересном месте стоит.