— Дерёшься ты хорошо, — вот так начал он достаточно издалека, — только поясни, пацанчик, какое отношение ты имеешь к Сулейке и Серафиму? Народ сильно волнуется… меня Гвоздём кличут, я здесь за старшего, — пояснил он таки про себя.

— Ну вот смотри, Гвоздь, — ответил я, немного помолчав, — на небе есть бог… есть ведь?

— Знамо есть, — удивлённо ответил он.

— А люди на земле суть отражения этого бога…

— И дальше что? — непонимающе переспросил Гвоздь.

— А то, что не много ли ты знать хочешь? Я ведь расскажу, но потом тебе с этим как-то жить придётся…

— Что, такое страшное расскажешь?

— Страшное-не страшное, но и приятным это не назовёшь… меня например два раза из петли вынимали после того, как я ту истину узнал…

— Ну я не слабее тебя, — подумав, отвечал Гвоздь, — валяй, выкладывай свою истину.

Ну надо ж, храбрый какой попался, подумал я, придётся наплести ведь ему с три короба, а то не поверит. И я, вздохнув, наплёл ему именно с три короба и ни коробочкой меньше, вспмнив кое-что из эзотерической литературы 21 века. Смотреть на него после этого было больно… минуты три, потом он отошёл и продолжил:

— Допустим я тебе поверил, тогда уж расскажи, что с нами всеми дальше будет, если ты такой просветлённый.

— С вами это с кем? Со всеми вообще-то по-разному будет, конкретно же про тебя могу сказать следующее…

И дальше я выдал ему прогноз на его последующую жизнь, на 5–6 примерно лет… выслушал он это достаточно хмуро, а потом перескочил на другую тему:

— Где драться-то так научился?

— Когда по Волге вниз сплавлялся в прошлом годе, — соврал я, — у нас в команде китаец один затесался, он и научил.

— А меня научишь?

— Какие вопросы, Гвоздь, конечно научу, только не здесь же — вот выйдем на волю, тогда уж.

А потом все спать улеглись, мне, как заслужившему уважения общества пацану, выделили нижнюю шконку, не возле окна правда, но и не рядом с парашей. И посреди ночи был мне такой сон… а может и явь, сложно было определить — из тёмного угла камеры выплыл, покачиваясь и покручиваясь вокруг вертикальной своей оси, атаман Сулейка в полном боевом облачении и подплыл к изголовью моей шконки.

— Ну привет тебе, Санёк, — сказал он, усмехнувшись в вислые рыжие усы.

— Здорово, Афанасий, коль не шутишь, — ответил я, — а ничего, что другие сидельцы тебя сейчас увидеть могут?

— Не волнуйся, не увидят они ничего, кроме того, что я им захочу показать, а я ничего не захочу, — отвечал Сулейка, пристраиваясь на краю шконки, — ну рассказывай, как ты до такой жизни дошёл, что ночуешь в тюряге?

Я тоже сел, прислонился к холодной стенке и поведал всю свою одиссею последних трех дней. Сулейка очень внимательно слушал, а по окончании одиссеи подвёл, так сказать, итоги и подбил бабки:

— Значит, говоришь, подставили тебя мы с Серафимом?

— Есть немного, — честно признался я.

— Лады, признаю свой косячок, — покладисто согласился он, — я тебя, получается, на нары определил, я теперь и вытащу. Не боись, завтра не позднее полудня вылетишь отсюда сизым голубем.

— Соколом может? — вставил я свои пять копеек, — я голубем не хочу.

— Можно и соколом… теперь насчёт моего третьего клада…

— Ты же недавно сказал не трогать его? — удивился я.

— Я сказал, я и отменяю сказанное — обстоятельства изменились. Слушай и запоминай… завтра, когда тебя отсюда выпустят, дуешь в свою мастерскую, рисуешь детали для своих макарон…

— Ты и про это знаешь?

— Да, я много чего знаю, даже то, чего бы и не надо знать… так вот, рисуешь макароны до вечера, потом после ужина берёшь с собой брата и идёшь выкапывать мой третий клад, помнишь, куда идти-то?

— Так точно, дядя Афанасий, — бодро отрапортовал я, — у меня память хорошая.

— Лопату и кирку не забудь.

— А чего там, в этом кладе такое лежит?

— Сам увидишь, чего. А вот после того, как выкопаешь его, сделаешь так…

Остальное он мне на ухо прошептал, спросил, хорошо ли я всё усвоил, после чего растаял в воздухе, как будто и никогда здесь не был. Ну а я чего… я пожал плечами, после чего уснул крепким сном.

Утром сначала завтрак принесли, баланду какую-то в миске плюс кусок хлеба, я это есть не смог. Потом вызвали на допрос Ваньку Чижика, с него он не вернулся, а дальше уж моё имя выкрикнули и провели к следователю. Что это следователь, он мне сам сказал, Илларион Прокофьичем назвался.

— Ты свободен, — сказал он мне, — подпиши вот протокол. Писать-то умеешь?

И протянул мне бумажку, которую я мельком проглядел по диагонали — ничего там страшного не было, кроме того, что Потапов Александр выпускается из следственного изолятора за отстутствием состава преступления. Подписал, мне не жалко.

А дальше надзиратель доставил меня к входной двери и пинком под зад вышвырнул на улицу, полную солнечного света и гуляющего народа. Я даже не обиделся на пинок, только задумался — что ж такого сделал Сулейка, что с меня так быстро все обвинения сняли-то?

Всё выяснилось через полчаса, когда я вернулся в свою мастерскую — Лёха поведал мне, что этой ночью застрелили одного из сыновей Башкирова, Виктора. А на месте убийства нашли дохлую кошку, такие дела. А раз я в это время сидел в кутузке, то сделать этого никак не мог, такие дела. Повздыхал и принялся за рисование линии производства макаронных изделий.

— Да, Лёха, — вспомнил я о словах Сулейки, — ты особо не расслабляйся, после ужина пойдём на дело. Не, наганы не потребуются, а вот лопата с киркой очень даже.

Детали для макаронного монстра я на автопилоте как-то рисовал уже, парочку отдал апостолам, чтобы начали точить, а сам больше думал о таинственном третьем кладе атамана — что он туда засунул, почему сначала запрещал в него соваться, а потом вдруг в приказном порядке потребовал? Сам факт того, что я разговариваю и получаю приказы от давно покойного Сулейки, почему-то мой организм не волновал… ну умер, бывает, теперь вот из астрала начал вещать, чего такого-то…

А между тем прибежал приказчик Фрол, весьма взволнованный и тяжело дышащий, и поволок меня на рандеву с большим боссом. Я беспрекословно поплёлся за ним.

— Горе у него, — сообщил мне по дороге Фрол. — Сына убили. Этой ночью и убили.

— Которого? — спросил я, чтобы не молчать, — у него же кажется два сына было.

— Виктора. Николай живой-здоровый, слава те господи, — перекрестился Фрол.

— А от меня-то что Матвей Емельянычу надо? — поинтересовался я.

— А я не знаю, — честно признался он, — но что-то надо, причём очень срочно.

Меня мигом запихнули в кабинет хозяина мельницы, ни секунды не задержав в приёмной. Там Матвей кивнул Фролу обратно на дверь, можешь быть свободен, мол, тот тут же и испарился, оставив меня одного на съедение.

— Слышал про моё горе? — спросил Матвей.

— Так точно, ваше превосходительство, — на всякий случай преувеличил я его должность. — Весь город, почитай, про это слышал. Приношу свои соболезнования.

(группа лиц, осуждённых за разбойные нападения, примерно 1885 год)

— Можешь подтереться своими соболезнованиями, — грубо, но в общем справедливо поставил он меня на место. — Мне нужен тот, кто убил моего сына. Я слышал, что ты как-то замешан в этом деле, это правда?

— Помилуйте, Матвей Емельяныч, — взмолился я, — как я могу быть замешан, если всю ночь в городской каталажке провёл. Могу десять свидетелей привести.

— Не нужны мне твои свидетели, мне убийца нужен. Как ты с Серафимом связан, давай рассказывай без утайки.

И он сел наконец на своё кресло, а мне знаком предложил садиться напротив. Я сбивчиво, но достаточно подробно рассказал про мои контакты с Серафимом, не всё конечно, но про дохлых кошек и явление Сулейки народу упомянул.

— Не верю я в эти басни, — наконец нарушил молчание Матвей, — нету давно никого Сулейки, я сам его труп видел в морге. Кто-то под него работает. В общем так, Саня… даю тебе срок сутки…