— Ну и молодца, — продолжил Сулейка, — мы с Зульфией тоже щас своё дело сделаем и пойдём.

— Какой ещё Зульфиёй? — переспросил я.

— Ты её недавно на берегу видел, эй, выходи, покажись человеку, — это он уже куда, обернувшись назад, сказал.

Из кустов малинника выплыл ещё один силуэт, приглядевшись, я тут же узнал в нём ту самую утопленницу, лежавшую на песочке в наш первый поход за кладом. А в руках у неё была та самая их говна и палок слепленная звезда… ну не звезда, а пентограмма конечно, но не будем придираться. Я на всякий случай немного попятился назад.

— Что-то я не пойму тебя, дядя атаман, зачем ты сюда эту бабу притащил и что за дело вы сейчас сделать хотите? — сказал я, выставив перед собой арбалет.

— Это не баба, во-первых, а татарская княжна, моя правая рука в банде была, — отвечал мне он, а во-вторых дело у нас простое — душу твою забрать, ну и у твоего брательника конечно, раз он под руку подвернулся.

— И зачем тебе моя душа? — попытался оттянуть время я.

— Ты как маленький, зачем душа нужна бывает, не знаешь?

— Не знаю, — честно признался я.

— Ну и не надо тогда тебе ничего знать, — вздохнул Сулейка, — однако заболтались мы что-то, а дело несделанное стоит, Зульфия, приступай, — скомандовал он подельнице.

И тут Зульфия эта, вся в разводах и трупных пятнах, жутко завыла и поплыла в мою сторону, выставив вперёд руки с чёрными почему-то ногтями. Я отступил ещё немного назад, угоди ногой в какую-то яму и едва не грохнулся на землю, но удержался.

— Не подходи, — чуть слышно пискнул я, — у меня стрелы серебряные.

— Врёт он всё, не слушай его, Зулька, — подначил сзади атаман.

Ну тут я и выстрелил — стрела, как это можно было бы подумать с самого начала, вовсе не пролетела насквозь через практически бестелесную атаманшу, а уткнулась ей в грудь и задрожала, издавая неприятный дребезжащий звук.

— Ой, — сказала Зульфия, — он кажись меня прикончил.

— Не может этого быть! — заорал Сулейка, — дай-ка я сам посмотрю.

И он подплыл к ней в горизонтальном состоянии…. а я чего, я жать продолжения этого балета не стал, быстро зарядил вторую стрелу все с тем же серебряным рублёвиков на наконечнике и выпустил её в спину Сулейки, он как раз спиной ко мне повернулся. Сулейка дернулся и упал навзничь рядом со своей подругой. Контуры и того, и другой начали темнеть и расплываться. Я подошёл поближе, присел на корточки рядом с атаманом и спросил у него:

— Слышь, братан, может расскажешь мне перед тем, как пропасть, чего ты от меня хотел и зачем все эти выкрутасы были?

Лицо Сулейки исказилось, он раскрыл рот, но кроме грязных ругательств, я от него ничего не услышал. Через минуту пропали они оба, оставив после себя только свою одежду — шапку, кафтан и сапоги с загнутыми носами.

— Эй, Лёха, выходи — всё закончилось, — позвал я брата.

Тот вылез, наконец, из-за своего дуба, где он прятался всё это время… а сколько кстати времени-то заняла вся эта канитель?… не больше трёх минут наверняка…

— Это что ваще было сейчас? — только и смог спросить брат.

— Смерть это наша была, — устало ответил я, — но нам повезло, поживём ещё чуток.

— А эти вот двое кто такие?

— Ты не понял что ли? Атаман Сулейка и его подельница.

— Они ж мёртвые давно должны быть.

— А они и были мёртвые, но немножечко живые — призраки это были… ну или привидения, если хочешь.

— И чего они от нас хотели?

— Я так думаю, что вернуться в мир живых, для этого им наши души и понадобились…

Лёха некоторое время поразмышлял, разглядывая одежду, оставшуюся от упырей, а потом сформулировал наконец правильный вопрос:

— Ну и чего мы дальше делать будем?

— Ты остаёшься здесь караулить всё это добро… нет, сначала надо ещё одну стрелу выпустить в тот кафтан, который мы притащили и мешок с кошками поближе к ним бросить.

Лёха послушно взял тот кафтан в руки и прислонил его к дереву, а я стрельнул в него последней оставшейся у нас стрелой.

— Отлично, — резюмировал я, оглядев получившуюся картину, — теперь ты сидишь тут на хозяйстве, а я побежал в редакцию.

— Какую ещё редакцию? — изумился брат.

— Известно какую, газеты «Нижегородский листок».

— И зачем нам это?

— Надо выгодно преподнести то, что мы сейчас сделали, а лучше журналистов, это никто не сделает.

— А что мы сейчас сделали? — не унимался брат.

— Больно много у тебя вопросов, — хмуро ответил я, — ладно, отвечаю, но это последний мой ответ — мы сейчас освободили город и ярмарку от страшного бандита и разбойника Сулейки. Больше никто никого убивать и подбрасывать дохлых кошек не будет. Ясно?

Брат молча кивнул и сел на пенёк, приготовившись ждать, но напоследок всё же попросил жалобным голосом:

— Ты уж там поскорее давай, а то вдруг они опять воскреснут, чё тогда?

— Не боись, не воскреснут, — бодро заверил его я и убежал в редакцию.

Она, насколько я помнил, в верхней части города была, надо было подняться по одному из трёх съездов, Похвалинскому, Почтовому или Зеленскому, а там уже на углу Большой Покровки и Грузинской и искать её. Вы наверно зададите вопрос — кто же там сидеть-то будет, в этой твоей редакции посреди ночи и не зря ли ты туда бежишь? А я вам отвечу, что вообще-то ночь это самое время для работы таким службам — утренний выпуск печатается, выпускающие редакторы срочно что-то правят, да и репортёры тоже, бывает, что-то новое приносят. Так что в самый раз, в самый раз…

Покровка была не то, чтобы совсем пустой, но и не как белым днём — с десяток встречных и попутных граждан мне там встретился по дороге от Лыковой дамбы. Так, а вот здесь скоро Госбанк построят, к 300-летию дома Романовых, а пока на этом месте пустырь с бурьяном. А напротив пустыря, аккуратно на углу и оно самое стоит, редакция ежедневной общественно-литературной, а равно политической и биржевой газеты «Нижегородскiй Листокъ» — блин, как же раздражают все эти ненужные яти и еры, вот что не отнимешь у большевиков, так это реформу орфографии, раз, и унификацию календаря с другими странами, два.

Дверь открытая, изнутри свет льётся — заходи, кто хочешь. Зашёл и я… в углу храпел усатый швейцар, так что никто меня ни о чём не спросил. Поднялся на второй этаж, тут кипела работа, в одной комнате стучала пишущая машинка, как пулемёт, из другой раздавались громкие раздражённые голоса, мимо меня раза три уже пробежали люди с гранками в руках, видимо последние правки в утренний выпуск несли. Ну и куда же мне теперь? Махнул рукой и на удачу заглянул туда, где громко ругались — в этой комнате сидели трое достаточно молодых граждан, все с усами, но без бород, один из них, видимо, был начальником, а остальные его подчинённые. А спор у них заключался, как я понял, в том, что острых материалов мало, газета теряет подписчиков, а значит и жалование вам, господа хорошие, будет скоро урезано — это начальник произносил. А подчинённые жаловались на тяжёлую жизнь и объективные обстоятельства, ну какие, мол, острые материалы могут быть в нашей провинции? Всё острое, дескать, в двух столицах осталось, а у нас тут одно уныние и бесперспективность.

Это я удачно зашёл, подумал я, снимая картуз…

— Здравствуйте, люди добрые! — громко сказал я, вступая на порог этой комнаты.

— Тебе чего, мальчик? — спросил старший, бросив на меня мельком взгляд, — не видишь, мы тут делом заняты, не мешай.

— Да я как раз насчёт вашего дела и пришёл, — скромно сказал я, встав по стойке смирно.

— А откуда ты знаешь, что у нам тут за дело? — это уже вступил в разговор один из подчинённых, причём выговор его с жёстким волжским оканьем показался мне отдалённо знакомым.

— Так вы тут громко разговариваете о своих делах, ещё с лестницы всё слышно…

— Ладно, — решил видимо отвязаться от назойливого посетителя начальник, — говори, зачем пришёл, только быстро.