Было решено начать переписку с братом, сначала сугубо личного характера и невинного содержания, но переправлять эти письма в Маньчжурию через проводника почтового вагона экспресса Москва – Маньчжурия, чтобы избежать цензуры и сразу же показать маньчжурскому адресату свои возможности. Постепенно в письмах должны появляться отдельные фразы и мысли, указывающие на тяжесть жизни в советских условиях, на то, что общения с «близкими по духу» затруднены, хотя все же происходят, и эти люди с полуслова понимают друг друга. В письмах должен постепенно проявиться интерес к жизни старых друзей, ушедших в Маньчжурию, и желание обменяться подлинными мыслями. В письмах должно было отразиться, конечно не сразу, и некоторое улучшение материального положения, и что с властью дело обстоит не просто, часть интеллигенции стоит на стороне Советов, но многие терпят через силу.

В разработанной легенде была отражена мысль о том, что старая интеллигенция замкнулась в своем недовольстве и по-прежнему напугана и всего боится. Смакует молча неудачи власти в строительстве народного хозяйства и если может, то не помогает, саботирует, но это опасно – доносчиков хоть пруд пруди, люди друг другу не доверяют. И все же есть люди, которые не теряли надежду на возврат старых порядков. Появилась молодежь, вместе со своими отцами-кулаками недовольная коллективизацией и раскулачиванием. Эта молодежь бурлит, есть смельчаки, готовые на дело, но они разбросаны по глухим местам Забайкалья.

Такая разработка легенды учитывала реальную обстановку, сложившуюся в Восточно-Сибирском крае: трудности и перегибы при коллективизации, большая прослойка зажиточного забайкальского казачества, множество недовольных советской властью колчаковских и семеновских офицеров, имевших родственные связи в Маньчжурии. Работа над письмами должна была быть вдумчивой и осторожной. Особых иллюзий не создавать, но дать понять эмигрантам, что есть еще огонек среди ближних. И если они об этом расскажут японцам, то те могут заинтересоваться такой связью и пойти на ее развитие. На это при составлении легенды и рассчитывали.

Эта легенда должна была обрасти людьми. И теми, кого можно было включить в «контрреволюционную организацию», и теми, кто помогал бы чекистам, оставаясь в тени. Люди не должны были вызывать ни малейших сомнений: ни у руководящих деятелей белогвардейских организаций в Маньчжурии, ни у их хозяев из японских военных миссий. Подбором таких людей и развертыванием мероприятий, по легенде, с учетом меняющейся оперативной обстановки и должен был заняться новый начальник иностранного отделения Особого отдела, приехавший в Иркутск в начале 1932 года.

Когда принялись изучать картотеку учета бывших колчаковских и семеновских офицеров, то выяснилось, что некоторые имеют интересные кастовые и родственные связи с активистами белой эмиграции в Маньчжурии. Этим и peшили воспользоваться, чтобы установить контакт с ними.

Предполагалось, что родственный контакт, установленный не по открытой почте, постепенно перерастет в политический контакт между двумя единомышленниками, находящимися по разные стороны границы. Таким контактом должен был заинтересоваться эмигрантский центр, а следовательно, и японская военная миссия в Харбине, то есть японская разведка. Такова была идея, предложенная Борисовым и использованная при разработке легенды «Мечтатели». Но на пути осуществления этой идеи было много препятствий. Родственный контакт мог и не перерасти в политический. А политический контакт между двумя родственниками мог и не заинтересовать эмигрантский центр. Все зависело от умения чекистов, их мастерства, виртуозности, политической дальнозоркости. Переписка должна была быть вполне естественной, а содержание писем, отправляемых за рубеж с помощью машиниста поезда, идущего в Маньчжурию, не вызывать никаких сомнений. При малейшей ошибке на осуществлении этой заманчивой идеи можно было ставить крест.

При разработке подобной легенды очень важным было установление первых начальных завязок, которые должны быть особенно естественными. Но для успешной работы в такой операции мало было опыта, умения и чекистского мастерства. Нужен был энтузиазм, личная инициатива, умение работать «с огоньком». Нужны были вера в успех именно этой операции и, если так можно выразиться, вкус к ней. Но в этом Борисову не повезло. В течение всего 1931 года найти подходящего сотрудника, который мог бы успешно продолжать разработку «Мечтателей», не удалось.

Была и еще одна причина. Вся «организация», созданная для операции «Мечтатели», состояла пока что из трех человек. Но это были серьезные люди, имевшие большой жизненный опыт и прошедшие суровую школу мировой и гражданской войны. Для успешных контактов с ними, для серьезной совместной работы нужен был человек, не уступавший им и по знаниям, и по интеллекту, и по жизненному опыту. Но свободных опытных чекистских кадров не было – каждый был загружен сверх меры. Поэтому вполне понятно желание Борисова подключить к этой перспективной операции человека, которого он хорошо знал по работе в Москве и который уже имел девятилетний опыт чекистской работы.

Основной фигурой в «организации» был Кобылкин. Его родной брат – полковник Кобылкин – был заметным деятелем в белоэмигрантских кругах в Маньчжурии и правой рукой генерала Шильникова, руководившего отделением РОВС[2] на Дальнем Востоке. После смерти генерала в 1934 году он занял его место. Бывший полковник был связан и с японской разведкой. Прямых доказательств этой связи еще не было, но иркутские чекисты не сомневались в этом. Вот к нему и было направлено первое письмо от его родного брата, проживавшего в Иркутске.

Были у Гудзя опасения, что Ян Зирнис может и не поддержать мероприятия по операции, так как сиюминутных успехов она не давала и была рассчитана на длительный срок. Основания для таких опасений были. К этому времени среди некоторых периферийных руководящих работников, недостаточно хорошо знакомых с контрразведывательными операциями, проводившимися Москвой, установилось такое мнение, что легендирование – это мышиная возня, требующая много усилий и времени и не дающая почти никаких результатов. Борисов заверил его, что Полпред не принадлежит к числу таких руководителей.

Между начальником Особого отдела и начальником отделения установились отличные деловые отношения. Годы работы в Москве позволяли им с полуслова понимать друг друга, и работа по «Мечтателям» могла пойти слаженно и эффективно. К сожалению, Борисов вскоре был переведен на Украину, и они больше уже никогда не видели друг друга.

Начальником Особого отдела был назначен Иван Чибисов. До этого он несколько лет проработал в КРО ОГПУ под руководством Артузова и Пузицкого, занимаясь контрразведывательными операциями против японской разведки. Меня очень интересовал Чибисов, и в одной из бесед я задал вопрос:

– Борис Игнатьевич, какое у Вас сложилось впечатление о Чибисове как руководителе Особого отдела?

– Когда я изложил ему свои соображения по операции «Мечтатели», то он с воодушевлением поддержал их. Чибисов был настоящий мастер агентурных комбинаций. У него был большой опыт в работе по контршпионажу против японцев. Он с полуслова понимал смысл и значение проводимых нами мероприятий по «Мечтателям». У нас была полная поддержка со стороны всех вышестоящих руководителей, и это воодушевляло.

Несколько слов о Полпреде ОГПУ в Восточно-Сибирском крае. Зирнис руководил операцией по поимке Оперпута в 1927 году. На первой странице «Правды» от 6 июня сообщение коллегии ОГПУ: «Подробности последней операции белогвардейцев на советской территории».

В сообщении говорится о переброске в Советский Союз через финляндскую границу группы террористов генерала Кутепова в составе Захарченко-Шульц, Оперпута и Вознесенского. После неудавшейся организации взрыва здания ОГПУ в Москве террористы решили прорваться через западную границу. На территории Смоленской губернии они были обнаружены. Вот короткая выдержка из сообщения, где впервые упоминается фамилия Зирниса: «Руководивший розыском в этом районе заместитель начальника Особого отдела Белорусского округа т. Зирнис созвал к себе на помощь крестьян деревень Алитуховка, Чернаково и Брюлевка Смоленской губернии. Тщательно и методически проведенное оцепление дало возможность обнаружить Оперпута, скрывавшегося в густом кустарнике. Он отстреливался из двух маузеров и был убит». За эту операцию Зирнис был награжден орденом Красного Знамени.