Утром туман рассеялся, и тут обнаружилось, что «Байкал» плотно сел на мель. Отлив оказался столь велик, что тяжело нагруженному транспорту не хватило глубины под килем. Попытки верповаться ни к чему не привели. Надо было снимать часть груза, чтобы уменьшить осадку. Мацкевич и Невельской совместно решили подойти к «Байкалу» как можно ближе, чтобы облегчить и ускорить перегрузку. Но произошло совершенно неожиданное. Из трюма примчался посеревший от страха матрос-индеец с воплем:

– Вода! Вода! – и потащил вниз старшего офицера Лозового.

Тот вернулся почти тотчас, взволнованный не меньше матроса, и сразу направился на мостик, к Мацкевичу и Невельскому.

– Господа, у нас беда! – Он говорил негромко, но голос его дрожал. – В носу разошлось несколько досок обшивки, в щели хлещет вода. Мы скоро начнем погружаться.

Мацкевич растерянно взглянул на капитана первого ранга. Невельской мгновенно сориентировался:

– Поднимите сигнал «Ухо»! Выводите барк на мель! Все помпы в действие – откачивать воду! Остальных людей – на спасение груза! Владимир Ильич, вы – капитан корабля, командуйте своими матросами, мои офицеры поднимут пассажиров.

На грот-мачте заполоскался треугольный вымпел с вертикальными красными и белыми полосами – сигнал «Требуется помощь», называемый моряками «Ухо», поскольку соответствует русской букве «У». Послышались пушечные выстрелы – «Байкал» палил холостыми зарядами, видимо, пытаясь подать сигнал бедствия на берег. Петровское было совсем рядом, за мысом, обозначающим вход в залив, но этот мыс перехватывал не столь уж громкие звуки пальбы – на борту «Байкала» были только устаревшие трехфунтовые фальконеты, – к тому же ветер дул параллельно берегу и тоже мешал.

«Шелехов» двинулся на сближение с «Байкалом», медленно оседая на нос. На барке начался аврал, граничащий с паникой. Матросы, не занятые на парусах, часто сменяясь, работали на помпах под командованием судовых офицеров. Бошняк, Попов, Блинников и Боуров, и даже доктор Орлов бросили всех мужчин экспедиции и часть женщин на подъем грузов, в первую очередь продовольственных запасов, из трюма на палубу. Царили толкотня, суматоха, мешанина из людей, тюков, мешков, ящиков; люков было всего два, с талями мало кто умел управляться, на трапах носильщики мешали друг другу; в воздухе висели крики, брань, плач детей, вопли женщин. Растерянности добавляли и низкие серые тучи, из которых непрестанно сыпался мелкий противный дождь.

Екатерина Ивановна выскочила было на палубу, одевшись потеплее и собрав в узелок самое ценное, но старший офицер Лозовой отправил ее обратно в каюту:

– Сударыня, простите великодушно, но вас там затопчут. Ждите, за вами придут.

Она послушалась и сидела в кресле с ногами, как маленькая девочка, с узелком на коленях, и наблюдала, как сквозь стыки досок просачивается вода – каюта была на нижней палубе, ненамного выше дна трюма, – как, намокая, темнеет ковер на полу…

Со стуком распахнулась дверь, и в каюту вошел Невельской. Придавленный его сапогами ковер сразу же скрылся под водой – Катенька успела удивиться, что он, оказывается, уже не лежал, а плавал, – Геннадий Иванович упал во второе кресло и прикрыл глаза.

– Сейчас мы поднимемся наверх, – сказал он, не открывая глаз. – От «Байкала» идут шлюпки, будем перевозить людей и грузы. Какие сможем. Барк весь не утонет, сядет на дно, но груз оставлять здесь нельзя: судно уже начинает разваливаться. Черт знает, кто и как его строил! Руки за это оторвать – и то мало! Конечно, если бы не шторм, он еще проходил бы какое-то время, но вот где затонул бы – вопрос! Может быть, и хорошо, что здесь, а не на глубине…

Катенька молчала, глядя на мужа широко распахнутыми глазами, и он, словно почувствовав ее взгляд, потер ладонями лицо и взглянул ответно:

– Ты не бойся, солнышко мое: все будет хорошо.

– Я и не боюсь, – откликнулась она. – Пока мы вместе, мне ничего не страшно.

– Вот и прекрасно! Пойдем.

На Катеньке были маленькие, по щиколотку, сапожки на шнуровке, которая, конечно же, воду удержать не могла. Она встала, почувствовала, как холодные струйки обволакивают лодыжки и ступни, и невольно поморщилась. Геннадий Иванович мгновенно уловил гримаску:

– Что, промокла? – и, подхватив жену за спину и под колени, понес ее к трапу.

Она впервые оказалась на руках мужа и с удивлением поняла, что, несмотря на его небольшой рост, они сильны и хватки. Ей это чрезвычайно понравилось; забыв на мгновение про серьезность ситуации, она радостно улыбнулась и крепко поцеловала мужа под висячие усы. Он поскользнулся от неожиданности, но удержался и только пробормотал:

– Спасибо, родная!

Наверху Геннадий Иванович опустил ее на палубу и тут же куда-то умчался. Она не обиделась: он начальник, и дел у него – выше головы, не до сантиментов. «Шелехов» уже сел на дно, вода была рядом, сразу за планширем фальшборта, казалось, руку протяни и можно зачерпнуть серо-голубую волнистую влагу, с легким плеском бьющую снизу под руслени [63] .

Шлюпки барка были уже спущены на воду, в них садились женщины и дети. Кто-то плакал – с рыданиями, заламывая руки, кто-то угрюмо молчал. Мужчины грузили в шлюпки «Шелехова» мешки и бочонки. Ругались между собой, не стесняясь в выражениях, и их никто не одергивал.

Бошняк и Орлов подхватили Екатерину Ивановну под руки и повлекли вперед с явным намерением усадить в шлюпку.

– Стойте, господа! – возмутилась она. – Коля, Евгений Григорьевич, что вы делаете?!

– Как – что? – удивился Орлов. – Мы хотим вас отправить на «Байкал».

– Никуда не надо меня отправлять! – решительно заявила юная женщина. – Я знаю, что в случаях несчастья офицеры и командир покидают судно последними. Я – жена командира и уйду только вместе с ним! Помогайте лучше другим женщинам и детям.

Она говорила звонким голосом, его услышали все и, похоже, поразились ее мужественной уверенности. Мужчины перестали ругаться, женщины – рыдать, дети – капризничать. Все как-то сразу успокоились, стали действовать более четко и слаженно, и дело пошло гораздо быстрее.

К вечеру всё, что было возможно, доставили на борт «Байкала». Из продовольствия не удалось спасти лишь половину сахара и соли. На последней шлюпке барк покинули Невельские, Мацкевич, Бошняк и офицеры «Шелехова». Владимир Ильич со слезами на глазах смотрел, как его корабль, потеряв человеческую поддержку, оседает, переставая сопротивляться возрастающему волнению моря.

Ночь прошла в тревоге. Ветер усиливался, волны становились круче. Перегруженный «Байкал» постанывал под их ударами, но держался. Под утро начался прилив – в этом районе Охотского моря он достигал пяти-шести метров, – и вскоре транспорт ощутимо качнуло с носа на корму: это означало, что он снялся с мели. Крики «ура!» отметили это замечательное событие, а заодно и восход солнца, которого так недоставало накануне. Однако радость была омрачена картиной разваливающегося барка: он уже уронил мачты, все, что могло плавать, качалось на волнах, в том числе и мебельный гарнитур Невельских. Катенька горькими слезами провожала постепенное погружение в глубину драгоценных шкафов и комодов: она достойно перенесла катастрофу корабля, но катастрофу уюта ее душа перенести не смогла.

Тем временем на «Байкале» подняли бом-кливер и мидель-кливер [64] , и он начал медленное движение к входу в залив. Невельской в подзорную трубу обозревал мыс и кошку, отделяющую залив от моря, но зимовья видно не было. Однако он заметил нечто другое.

– «Охотск»! В заливе стоит «Охотск»! Значит, его не сожгли!

Мацкевич тоже схватился за трубу и подтвердил:

– Точно, там корабль. Хотя, может быть, не «Охотск», а кто-то другой?

– Может быть, – неохотно согласился Геннадий Иванович. – Но будем надеяться на лучшее.

И, словно в подтверждение его надежды, из-за мыса вывернулись две шлюпки, летящие, как на крыльях, на мерных взмахах весел. В первой на носу стоял Дмитрий Иванович Орлов, во второй – незнакомый Невельскому лейтенант, как выяснилось чуть позже, когда они поднялись на борт «Байкала», – командир «Охотска» Петр Федорович Гаврилов.