– Ой как хорошо! – захлопала в ладоши Катенька. – Теперь у меня будет о чем мечтать.

Невельской усмехнулся:

– Ты еще совсем ребенок, моя милая: все дети мечтают жить в деревне. А мне вот хочется, чтобы в следующую навигацию к нам пришел пароход и остался в распоряжении экспедиции. Но, чтобы эта мечта сбылась, надо заранее найти каменный уголь для паровой машины. Не везти же его из Забайкалья.

– Каменный уголь? – наморщила чистый лобик Катенька. – А как он выглядит – я никогда не видела?

– Ну-у, такой черный-черный камень. Матовый, а на сколе блестящий, словно полированный. А зачем тебе это?

– Сейчас… сейчас… – Катенька задумалась, потом достала из комодика жестяную коробку из-под немецкого печенья, в которой хранила принадлежности для шитья – иголки, нитки, пуговички, ножницы, – порылась в ней и извлекла большую черную пуговицу с двумя дырками, в каждую из которых мог бы войти ее мизинчик. – Такой, да?

Геннадий Иванович взял пуговицу, повертел между пальцами, потер и удивленно уставился на почерневшую кожу. Потом, приложив небольшое усилие, разломил пуговицу пополам, как раз по дыркам, – в сколе искоркой мелькнуло отражение горящей свечи.

– Солнышко, откуда она у тебя?

– Помнишь, незадолго до Нового года Соня с мужем привели к нам четырех гиляков с Сахалина? Они приехали посмотреть на русских…

Катенька рассказывала, а Невельской вспоминал этот слегка забавный и одновременно печальный случай. Забавный по форме и печальный по содержанию.

Действительно, молодая гилячка Соня, та самая, которая первой из аборигенов помылась в бане, а потом и мужа уговорила, и они вместе построили у себя в деревне русскую баню, – так вот, она (муж только сопровождал) буквально за руку привела в дом Невельских родственников, приехавших с острова, из селения Дуэ, и узнавших, что на Амуре теперь начальники – русские.

Екатерина Ивановна уже привычно усадила их на ковер посреди комнаты, угостила ячменной кашей и чаем со сладким печеньем (из заготовок к Новому году), слушала их разговоры – она уже неплохо понимала гиляцкую речь. Гости хвалили дом, хозяйку, удивлялись чистоте и порядку. Особенно им понравилась печь. Они рассказали, что в их селении долго жили пять русских матросов. Их «большая лодка», на которой было много людей, разбилась во время бури; все погибли, а они спаслись. Построили дом, а в нем – такую же печь, большую и горячую. Возле этой печи собирались мужчины селения, курили трубки и слушали рассказы матросов про далекую страну Россию. Матросы очень скучали по своей российской земле, а потом построили новую лодку и уплыли. Но, говорят, лодка тоже утонула. Жалко русских, очень жалко!

– Так вот, когда я, как обычно, убирала после того, как они ушли, тогда и нашла на ковре эту пуговицу, – закончила Екатерина Ивановна. – Наверное, оторвалась у кого-то из гостей.

– Дмитрий Иваныч, – громко позвал Невельской. Поскольку они делили на две семьи и этот новый дом, как прежде маленький флигелек, Орлов, конечно, услышал и через кухню прошел на половину капитана. – Гляди, что Катюша нашла в нашем доме. Это я уже разломил.

Орлов взял обломки пуговицы, посмотрел, потом поднес один из них острым уголком к пламени свечи. Невельские с любопытством следили за его действиями. Уголок задымил и стал раскаляться.

– Уголь, – уверенно сказал Орлов. – Каменный уголь. Откуда?

– Я же говорю: Катюша нашла. После гостей с Сахалина. Кажется, из деревеньки Дуэ.

– Их тогда Соня привела, – добавила Екатерина Николаевна. Ей тоже захотелось как-то поучаствовать в, кажется, важном событии.

– Соня… – задумчиво сказал Орлов. – Она живет в Пуире. Знаете что, Геннадий Иванович, сгоняю-ка я завтра на всякий случай в Пуир, до него всего-то верст двадцать. Вдруг эти гости еще не уехали – там и порасспрошу их.

– Нет, Дмитрий Иванович. Сахалином займется Бошняк. Вам пора снова отправляться в верховья Тугура, Уды, и их притоков. Надо еще раз определиться по тем пресловутым миддендорфовским столбам. Мы должны поставить жирную точку в отношении так называемой китайской границы по Становому хребту. И потом – гиляки говорили о неких плохих русских, которые поселились где-то в тех краях. Наверное, это беглые каторжники, с ними надо быть осторожными. Если станут с нами сотрудничать, им простятся все прошлые грехи. А если – нет, они могут стать очень опасными. Тогда придется поступать с ними по обстоятельствам.

– Понятно, – усмехнулся Орлов. – Вести речь о мире, но порох держать сухим.

– И наготове, – добавил Невельской.

Орлов ушел на двух оленьих нартах с двумя гиляками в середине января. Через месяц Бошняк в сопровождении толмача Позвейна и казака Семена Парфентьева направился на Сахалин с главной целью – найти месторождение каменного угля возле селения Дуэ и выяснить, возможна ли его добыча и удобная погрузка на суда. Ему вменялось также собрать сведения об острове и его населении, в первую очередь, как оно относится к Японии и Китаю; дознаться, жили ли действительно на Сахалине русские моряки и не поднимали ли они российский флаг. Гости с Сахалина упоминали большую реку Тымь – значит, надо осмотреть и ее.

Ну и, разумеется, нужны сведения о появлении иностранных судов.

Буквально на другой день после Бошняка Невельской отправил на собаках мичмана Чихачева и тунгуса Афанасия на реку Горин и далее к селению Кизи. В Кизи он должен был встретиться с приказчиком Березиным и топографом Поповым, которые с тремя казаками ушли на двух нартах вверх по Амуру проводить расторжку с аборигенами, передать с Березиным донесение о проделанной работе, а самому с Поповым идти к заливу Нангмар – уточнить, действительно, тот ли это залив, который Лаперуз назвал Де-Кастри, весновать там, дождавшись открытой воды, купить у гиляков лодку и на ней вернуться в Петровское.

Таким образом, четырьмя группами Геннадий Иванович охватил огромную территорию Нижнего Приамурья и Сахалина. Каждая из них, в соответствии с заданием, вела скрупулезную съемку местности, наблюдение за ледовой обстановкой на Амуре и море, общалась с населением, знакомясь с их образом жизни и выявляя возможные случаи появления чужих кораблей и, разумеется, китайцев и маньчжуров.

И только-только ушла последняя группа, как прибыла первая зимняя почта из Аяна, которая добиралась до Петровского аж больше восьмидесяти дней. И с ней пришли письма: из Петербурга (от 4 июля) и Иркутска (от 15 сентября). В обоих был запрет на исследования края дальше Николаевского поста.

Генерал-губернатор гневался.

Весь красный, взъерошенный, он молча бегал по гостиной, а Екатерина Николаевна сидела в стороне, на диванчике, с вышиваньем в руках – с некоторых пор ей понравилось возиться с иголкой и цветными нитками – и, посматривая на мужа, всегда готовая откликнуться на его обращение к ней, занималась своим нехитрым делом.

Она очень не любила, когда муж молчал, переживая какие-то неприятности внутри себя, и его метания при этом называла «беганьем по потолку». Когда она впервые так ему сказала, он очень удивился:

– Почему по потолку?

– Потому что ты в такой момент все видишь… как это сказать?.. вверх торьмащками.

Катрин выговорила слово так смешно, что Муравьев захохотал:

– Хорошо, хоть не тюрьмашками, – а, просмеявшись, еще прыская, пояснил: – Вверх тор-маш-ками, Катюша, это значит – вверх ногами. А если я бегаю по потолку, то вверх ногами-то именно я, а не то, что вижу.

– Какая разница! – Катрин махнула на него рукой. – Все равно ты видишь не так, как на самом деле.

– А ведь и верно: главное при этом – как вижу я, а не как на самом деле, – задумчиво сказал Николай Николаевич. – И получается – вижу неправильно. Да-а, здорово ты меня приложила!

Катрин смутилась:

– Прости, я не поняла – куда тебя приложила. Или – к чему? Русский язык иногда бывает очень трудный.

Муравьев улыбнулся:

– Ну, ты с ним неплохо справляешься. Куда лучше, нежели Элиза. А я выразился иносказательно. Приложила – значит, пояснила, что я не прав.