Сидни снял ботинки и выразил соболезнование родителям Зафара — Васиму и Шакси. Их дети — Ааквил, Мунир и Нуха — растерянно смотрели на него. Они не проронили ни слова и молча двинулись за родителями, которые повели Сидни в небольшую комнату, где стоял низкий диван и деревянные стулья. Шторы были закрыты, горела свеча; единственным украшением оклеенных крашеными обоями стен было изречение из Корана в раме. Жизнь словно остановилась, и помещение казалось таким же пустым и одиноким, как бассейн, из которого в конце сезона спустили воду.

Васим и Сидни сели, а остальные остались стоять, недоумевая, зачем к ним пришел чужой священник и как долго он пробудет в их доме. Шакси спросила, не желает ли гость закусить, но было очевидно, что ей не до угощений. Сидни ответил, что выпил бы воды. Он не хотел обременять несчастных родственников умершего — понимал, что все их мысли сейчас о Зафаре. Наверное, корят себя за то, что переехали в Англию. Думают: остались бы дома, и сын был бы жив. Вслух никто ничего не сказал, хотя мысль эта витала в воздухе, и молчание было проникнуто неподдельным горем.

Сидни спросил, не заметили ли они чего-нибудь необычного в дни перед смертью Зафара. Васим ответил, что сын жаловался на металлический привкус во рту. На ногах и руках возникли припухлости, его мутило, рвало, мучили спазмы желудка и головокружение. Единственное, что облегчало состояние, — чай «Эрл Грей», который приносила им из магазина Рози Томас. Остальные пили индийский «Дарджилинг», а Зафар предпочитал более тонкий аромат китайского чая и шутил, что надеется, что это не будет расценено как измена родине.

— Ужасный поворот событий, — произнес Сидни, собираясь прощаться. — И это после такого успеха. Раньше мне ни разу не приходилось видеть шапочного трюка. Невероятно! А Зафар проделал его с легкостью и изяществом. Его итоговая апелляция была на удивление спокойна и корректна, хотя я понимаю, что внутренне он торжествовал. Зафар принес домой мяч, которым играли в тот день?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Обычно в крикете, если боулеру удается шапочный трюк, он оставляет мяч у себя.

— Ему было не до того. Зафар находился в таком состоянии, что едва переставлял ноги.

— Странно, что мяч вообще пропал. Я не могу этого объяснить.

— Все это вообще необъяснимо, каноник Чемберс. Остается только молиться.

— Мы можем помолиться сейчас. Без слов.

— Хорошо, каноник Чемберс. Давайте так и поступим. Я вам благодарен. Да пребудет с вами милость Аллаха.

Сидни решил, что ему необходимо поговорить с Энни — обсудить похороны и задать несколько вопросов, чтобы выяснить, не случилось ли с Зафаром в последние дни чего-нибудь необычного. Но мать сообщила, что ее дочь пока не готова ни с кем разговаривать. С момента смерти возлюбленного она не проронила ни слова, заперлась в своей комнате, отказывалась от еды, лишь пила воду. Не одевалась, ходила в пижаме только в ванную, лицо побледнело, распухло. Навестивший ее доктор Робинсон сказал, что снотворное давать опасно — как бы не вызвать передозировки. Требовались покой и время, чтобы Энни оправилась от горя.

Сидни все же настоял, чтобы ему разрешили повидаться с девушкой, и мать Энни нехотя показала ему дверь в ее спальню. Он тихо постучал и, назвавшись, объяснил, зачем пришел. Добавил, что ему не под силу изменить того, что случилось, но он хочет помочь ей занять подобающее место на предстоящих похоронах. Пусть люди, ради ее любви к Зафару, узнают об их отношениях.

Дверь открылась не сразу. А когда на пороге появилась Энни, Сидни заметил ее печальный взгляд. Она потупилась и отступила назад. Комкая платок и не говоря ни слова, вернулась на кровать, натянула на себя простыни и одеяла, отвернулась от гостя и уставилась в стену.

Сидни присел на кровать. Он понимал, как тяжело Энни сейчас, и приготовился к тому, что она вообще не проронит ни звука. Сидни предложил ей помолиться. Она не захотела.

— Тогда скажи, чего ты хочешь?

— Чтобы он снова был жив. Но это вам не под силу.

— Да.

— Если я закрою глаза и сюда никто не придет, если останусь одна, то, может, проснусь и обнаружу, что ничего не случилось?

— Твоя потеря ужасна. — Сидни не знал, что сказать. Оставалось ждать, когда Энни обретет способность говорить.

Судя по всему, это будет не скоро.

— Он был такой добрый, — наконец промолвила она. — Никому не причинил зла. Хотел стать врачом.

— Он не сказал, чем объясняет свою болезнь?

Энни лежала к Сидни спиной. Но в этот момент повернулась и села, однако голову не подняла.

— Зафар не хотел никого винить, но считал, что его недуг от лимонада. Кувшин, насколько я знаю, успели вымыть, поэтому не осталось никаких улик, и мы ничего не сумеем доказать.

— Родители знали о ваших отношениях?

— Им было известно, что мы дружим.

— Но они не в курсе, что вы собирались пожениться?

— А вы откуда знаете?

— Зафар сказал.

— Зачем он это сделал?

— Вам требовалось согласие родителей. Я предложил помощь.

— Вы готовы были пойти на это? Мне только девятнадцать лет.

— Сначала я бы серьезно поговорил с вами обоими. Мне надо было убедиться, что вас связывают искренние отношения и они основаны на взаимном уважении. А затем я бы побеседовал с вашими родителями.

— Вряд ли они когда-нибудь согласились бы.

— Родителям всегда кажется, что их дети слишком молоды, чтобы распоряжаться своими жизнями.

— А вам известно, что, когда я родилась, мать была на год моложе меня? Родители стараются это скрыть, утверждают, будто я недоношена. Но они женились только потому, что она забеременела. А теперь указывают, как мне жить.

— Наверное, мать не хочет, чтобы ты совершила такую же ошибку.

— Родные Зафара очень трудолюбивые люди. Они целеустремленнее многих живущих здесь семей. И в отличие от нас, анличан, не требуют легкой жизни.

— Да, да, — кивнул Сидни. — Мысль, что человек выиграл главный приз в лотерее, потому что тут родился, я всегда считал опасной.

— Не надо делать только то, что от тебя ждут. Иногда случается нечто неожиданное, и это намного лучше. Приходится рисковать и верить, что человек, которого любишь, предназначен для тебя. Правда?

— Да. Хотя сам я не всегда руководствовался данным принципом. Наверное, в молодости люди смелее.

Энни улыбнулась:

— Вы не старый, каноник Чемберс.

— Мне тридцать восемь.

— Вам надо себя расшевелить.

— Мне многие говорят.

— Но вы не слушаете советов. Вроде меня. Я всегда поступала не так, как мне велели. И вот результат.

Энни снова резко отвернулась к стене, по-детски вообразив, что если не станет смотреть на Сидни, то его вообще не будет рядом. Она слишком отдалилась от своего горя и теперь хотела одного — вернуться к нему и наполнить сердце неизбывной печалью.

В понедельник утром Сидни решил поддержать себя чтением крикетных новостей. «Таймс» сообщала, что Англию на лондонском крикетном стадионе «Лордс» будут представлять те же одиннадцать игроков, которые на «Трент бридж» в Нотингеме победили Индию в одном иннигсе, и состояние площадки вполне достойное. Корреспондент высказывал мнение, что домашней команде неплохо бы подумать об альтернативе своим мастерам крученой подачи, а Тейлору и Баррингтону подработать удар с отскоком влево.

Упоминание о финтах вернуло Сидни к мысли о смерти Зафара Али и напомнило, что ему необходимо встретиться с коронером. Когда он явился к Дереку Джарвису, тот уже ждал его и успел напечатать протокол вскрытия:

«Слизистая оболочка передней части надгортанника и примыкающей области зева подверглись некрозу. Изъязвление затронуло верхнюю часть пищевода, слизистые глубиной примерно на дюйм омертвели и покрылись язвами, обнажился слой круговой мышечной оболочки. На границе пораженной области язвы имеют продолговатую форму, наблюдаются участки омертвевшей слизистой. В желудке очаги воспаления, покраснение и припухлости. В ротовой полости язвы и гнойники. В легких отмечается присутствие крови.