Обрадовался доктор. «Немножко, — говорит, — полстакана или чуть больше».

«Бери», говорит Андрей.

А другой доктор говорит: «Как же насчет Янского?»

А первый ему отвечает: «Что ж делать? Сами видите, определять сейчас некогда. Другого нет выхода. Да и выбора нет».

Принесли такой прибор особый и стали у Андрея кровь брать. Он ничего, только морщится. «Мне хоть немного оставьте», говорит. И сразу от него в меня впрыснули. На пробу, немножко. И стало мне, понимаешь, легче. Тогда еще взяли у него, побольше. А он не отказывается, руку подставляет и на меня смотрит: дескать. своему парню не жалко. А через три дня еще впрыснули, и стал я совсем молодец, поправился и через месяц выписался.

А с Андреем у нас вроде кровного родства получилось. Я с ним в деревню поеду. — Беломестнов совсем по-детски кулачками потер глаза. — Спать охота! — И повернулся на другой бок.

Короткая летняя ночь кончалась. Окна посветлели.

Ермолин встал, погасил лампочку, потянулся и вдруг стал будить Беломестнова.

— Музыкант, а чего это она про Янского говорили?

Сигналист уже засыпал.

— Кровь-то не у всех одинаковая, — сонно отозвался он, — ее четыре сорта бывает. Это Янский, такой ученый, что ли, определил. II если кому влить кровь чужого сорта, то тот человек помрет.

— Погоди спать, доскажи: а тогда знали, что у вас с Андреем один сорт?

— Не, — говорит сквозь одолевавший его сон Беломестнов, — а испытывать некогда было, — и с головой покрывается шинелью.

— Значит, на счастье? — спрашивает Ермолин.

— Угу! — буркнул из-под шинели Беломестнов и стал ровно дышать, засыпая.

Ермолин вышел из штаба. Песок и хвоя захрустели под ногами. Палатки блестели, влажные от росы. Потускневшая луна уплывала к горизонту, цепляясь рогами за далекие сопки. Огромной палаткой раскинулось над спящим лагерем светлевшее небо…

В старых английских противогазах ноздри закрываются двумя зажимами, в рот надо брать очень невкусный конец выдыхательной трубки, на голову надеваются какие-то неудобные тесемки… То ли дело наш советский противогаз «ТТ5»! Мы радовались, как дети, когда нам наконец вместо английских выдали новенькие противогазы «ТТ5» с большой банкой в зеленой сумке, с маской из цельной резины и со смешным красным рожком вроде носа.

Ребята бегали по казарме, напялив на себя маски, и не узнавали друг друга. Все вертелись у зеркала, откуда их прогонял наш ротный парикмахер Сережа. Он там брил командира отделения Матвеина.

— Уйдите, — сердился Сережа, — загораживаете! Поднимите голову… Да отойди же, чорт! Усы сбрить?

Сережа торопился, бритва порхала блестящей бабочкой.

— Разберут все с кнопками, останутся только с ремешками. — ворчал Сережа.

Ему очень хотелось сбегать за противогазом, но нельзя же было оставить недобритого командира.

— Ну, как «ТТ5»? — спросил сквозь мыло Матвеин.

— Красота! — глухо из-под маски отвечали ребята. — Дышать можно сколько угодно.

Противогазы всем понравились.

Но летом, когда мы стояли в лагерях, они нам одно время очень надоели. Вот как было дело.

Чьи-то шаги скрипят но песку второй линейки и словно царапают тишину мертвого часа. Через минуту в палатку всовывается стриженый затылок и блестящие хромовые сапоги штабного писаря Васи Березовского.

Ребята, развалившись на нарах, отдыхают после тяжелого учебного дня. Горячее солнце просвечивает сквозь брезент. Командир отделения Матвеин, босой, в одних штанах, выгоняет мух из палатки. Мухи назойливо жужжат вокруг шеста, поддерживающего полотнище. Убитые мухи сыплются на спящих ребят. Матвеин яростно размахивает полотенцем и неожиданно для самого себя шлепает по голове Васю, когда тот сунулся в палатку.

— Нечаянно, — извиняется Матвеин, — отбиваю воздушное нападение. Их тут целая эскадрилья! — И Матвеин снова бросается в наступление.

Вася косится на полотенце.

— Это твоя зенитная артиллерия? Неплохо бьет! — Он потирает затылок.

Ребята высовывают заспанные лица из-под простынь.

— А, Береза пожаловал?! Чего в штабе новенького?

«Береза» садится на нары, достает из кармана галифе кисет с надписью «бойцу ОДВА», свертывает огромную козью ногу, вставляет ее в камышевый мундштук, стряхивает с колен махорку и, затянувшись, выдувает густой столб дыма в «дверь» палатки.

— Есть новости, — наконец говорит Вася и хватает лежащую на борту палаточного гнезда сумку с противогазом. — Вот эту штуку, — Вася энергично потряс сумкой, — вам придется таскать на себе неразлучно пять дней.

— Да ты что?

— Факт! В штабе, уважаемые бойцы, только что вывешен приказ, а в нем говорится: «С 10 по 15 июля с. г. объявляю по Н-скому лагсбору пятидневку химической обороны. Ежеминутно можно ожидать учебно-химической атаки, преимущественно с воздуха. Приказываю: усилить наблюдение за воздухом. Всему личному составу лагсбора, кроме тяжело больных в госпитале, иметь постоянно на данный период противогаз при себе. Начальник Н-ского лагсбора…»

— Березовский, — подсказал Апанасенко, и ребята засмеялись…

Мертвый час кончался.

Сигналист у штаба заиграл «подъем». По лагерю прокатились крики дневальных: «Первый батальон, подымайсь», «Второй батальон, подымайсь», точь в точь так перекликаются утренние петухи.

— Это что же, все время на себе таскать? — сокрушался Апанасенко.

— Будешь таскать, как миленький, — ответил Березовский, сплюнув, и стал хлопать по мундштуку ладонью, выбивая окурок.

— Апанасенко, — сказал Матвеин, — сбегай к штабу, посмотри там насчет приказа.

Апанасенко натянул сапоги и встал смирно перед Матвеиным, который в свою очередь тоже вытянулся.

— Товарищ командир отделения, разрешите сходить в штаб.

— Идите. Когда вернетесь, доложите.

— Есть! — И Апанасенко с Березовским вышли из палатки.

— Апанасенко! — вдруг крикнул вдогонку Матвеин. — Надень, знаешь, противогаз. На всякий случай.

Апанасенко повесил через плечо сумку и, придерживая ее левой рукой, побежал к штабу.

…Березовский не врал. С самого «подъема» и до «отбоя», в жаркие июльские дни, когда хочется скинуть с себя последнюю потную рубашку, противогазы висели на нас не очень тяжелым, но лишним, стесняющим движения грузом. Время тянулось медленно-медленно, точно под команду «на месте шагом марш».

Зеленые брезентовые сумки постоянно болтались на левом боку, натирая лямкой плечо сквозь тонкую, летнюю гимнастерку. В конце концов противогазы надоели нам до чорта. Особенно тяготился Апанасенко, который старался избавиться от противогаза, как, скажем, собака от намордника.

Но Матвеин зорко следил за бойцами своего отделения.

— Апанасенко! — окликает он Сеню, когда тот потихоньку, как кошка, пробирается к выходу. — Куда без противогаза?

Сеня делает невинное лицо:

— Забыл, товарищ командир отделения, понимаете, совершенно забыл.

Прошло длиннейших четыре дня. Противогазы сопровождали нас во время купанья, умыванья, занятий, обеда и т. д. На ночь мы ставили их но примеру Матвеина у изголовья.

— Зря только таскаешь, — ворчал Апанасенко.

Мы возвращались с купанья. Солнце садилось. Наши тени протянулись через весь луг. Тень Апанасенко не похожа на остальные, потому что на нем нет противогаза. Ему удалось все-таки проскользнуть мимо командира.

Он очень доволен.

Медленно бредут ребята, усталые после купанья. На головах и спинах сохнут только что постиранные носовые платки и портянки.

Жара спала. Над лагерными кухнями вьется дым — дело идет к ужину.

Вдруг из-за леса с оглушительным жужжанием и треском вынырнули три самолета. Звон и грохот поднялись в лагере.