Почти до самого Венеркиного дома они шли вместе. Трофим привычно взял ее под локоть, и Женьке пришлось — так, как она это делала всегда… целую вечность назад! — подстраиваться под его широкий шаг и идти с ним в ногу, прислушиваясь к дружному стуку каблуков по мокрому и грязному асфальту. Снег, падающий сверху мокрыми комками, красиво кружился у них перед глазами, изо всех сил намекая на романтику, но, упав на землю, тут же растекался грязными лужами, и Женьке было неприятно на него наступать. Ее серый костюм влажно прилип к ногам, челка, выглядывающая из-под капюшона, в один момент стала мокрой и превратилась в три тоненькие красные сосульки. Но хуже всего оказалось то, что она не могла никуда убежать от Трофима, и вынужденно слушала все, что он говорил ей, с каждым шагом все больше и больше желая одного — ничего не знать, ни о чем не догадываться, не понимать ни единого слова! Или хотя бы услышать и тут же все забыть! О Трофиме, о Ладе, об истории их внезапной любви, которую — зачем? кому это было надо? — ей только что так подробно изложили!
На троллейбусной остановке они распрощались, Женька свернула через арку во двор, а Трофим, постояв немного и поглядев ей вслед печальными глазами, ушел… Правда, через минуту Женьке пришлось бежать за ним, чтобы забрать свой пакет с подарком и туфлями, которые Трофим чуть не унес с собой… Во второй раз ей было сложнее избежать его настойчивости, но на его предложение «встретиться еще раз» она опять сказала, нет. Зачем? Если им и было что сказать друг другу, то все уже сказано.
Сказать Трофиму «нет» — его фразам и взглядам — было несложно, и Женьке почти ничего не стоило покачать головой, когда он в сотый раз настаивал на чем-то, просил и уговаривал ее, но… Как же тяжело было отказать его рукам, обнявшим ее, погладившим ее плечи, охватившим ее ладонь! И губам, которые как будто забыли о том, что Женька больше не принадлежит им, и целовали ее, и в щеки, и в лоб, и даже почти прижались к ее рту, добиваясь ответной страсти!.. Но Женька вывернулась из объятий Трофима и убежала, нелепо прижав к боку пакет. Неприятно, странно, нечестно! Как будто это не ее предали, а она предала! — так больно и ненужно прозвучало ее «Нет»!
Однако Трофим скрылся из виду, и она тут же успокоилась. Впереди славный вечер, и проведет она его с людьми, которые ни сном, ни духом не ведают о Женькиных проблемах… Как будто в ее жизни нет никакого Трофима. Но ведь и, правда, нет. Он ушел, упрямо уверенный, что они встретятся, как только он этого захочет, и она позволила ему уйти вот так — не бросила напоследок упрека, не припечатала обидным словом. Словно взяла и тихо захлопнула за ним дверь в свою жизнь, в которой его отныне не будет, никогда, она не пустит его. Понять Трофима она сумела, а вот простить… не стоит ждать от нее невозможного.
— А потом, ближе к лету, продадим дачу и разменяем нашу трехкомнатную на две отдельные квартиры с доплатой. Мама хочет, как она выражается, пожить по-человечески, ну и чтобы я была устроена… А мне все равно, — Женька равнодушно поболтала в руке стакан с апельсиновым соком и залпом выпила его, потом подтянула поближе к себе маленькую чашечку кофе. Выхватив из вазы шоколадную вафлю, с удовольствием захрустела ею, глядя на Венеру, сидящую за столом напротив и завершающую утренний марафет. — Нет, за маму я очень рада, конечно, и если она так хочет, то ради бога.
— Ну и зря тебе все равно. Будешь жить отдельно от матери, и ей хорошо — сама подумай, женщина замуж выходит, не просто так тебе, а тут дочь взрослая под ногами путается! Так что все правильно… И у тебя полная свобода — кого захочешь, того в дом и приведешь! — Венера придирчиво глянула в зеркало и слегка подправила карандашом правый глаз. Отражение посмотрело на нее раскосыми черными глазами, и девушка довольно отложила косметику в сторону и присоединилась к Женьке, пьющей кофе с вафлями.
Вчерашний праздник прошел бурно и плавно перетек из камерного действа у Венеры в квартире в глобальное торжество в ночном клубе «Джуманджи». Женьке даже пришлось звонить матери, а то та бы вся извелась, не зная, где дочь и что с ней… Потом они зашли в «Гран Мишель», затем — в «Маргаритку»… Или сперва в «Маргаритку»? Некоторые тонкости праздника наутро вспоминались слабо, однако в одном Женька уверена на сто процентов — давно уже она так не отрывалась! Наверное, с первого курса, когда она только-только познакомилась со своими однокурсниками и они дружно разведывали «горячие точки» родного города.
Правда, у всякого бурного веселья есть обратная сторона — утром ужасно болит голова. Венера как врач выдала им обеим по две таблетки аспирина, но Женьке это средство слабо помогло, да и у самой Венерки, пока она красилась, руки так тряслись, что она пару раз едва не попала себе карандашом в глаз. Но после контрастного душа и двух чашек обжигающе горячего кофе жить уже можно, пусть даже с гудящей головой и вялым телом.
— Да никого я не хочу к себе приводить! Ну, разве что тебя в гости приглашу, а так… Мне и с мамой было неплохо, да я ж весь день на работе! То хоть приходила и меня ждали, вопросы какие-то задавали, а теперь — приходи-не-приходи, а дома тишина будет и темнота в окнах, — если Женька сейчас не оторвется от вафель, то она точно растолстеет, а ей бы этого не хотелось… Вздохнув, она засунула себе в рот еще один лакомый кусочек и решительно отодвинула от себя вазочку.
— Ты неправильно подходишь к жизни. Вот у нас с Гулькой как? Мы с самого начала договорились, что два вечера в неделю — полностью ее, а два — мои, остальные общие. То есть в «ее вечера» я домой прихожу как можно позже, ну, и наоборот… С ней-то понятно все, у нее есть парень, а мне, казалось бы, что? А все равно. Просто приятно сознавать, что если у меня кто-то появится, то я буду иметь возможность привести его к себе. А ты говоришь, — Венера хмыкнула и сладко потянулась, показав Женьке язык, потом они обе прыснули и хохотали до тех пор, пока Венерка не размазала тщательно накрашенный глаз, а Женька не пролила остаток кофе на пол… Хотя и после этого смех нет-нет, да прорывался наружу, то одна закатывалась, то другая, потому что, оказывается, это удивительно здорово — сидеть полуодетыми на кухне на высоких зеленых табуретках, поджав ноги и болтая ни о чем, ощущая себя при этом невероятно молодыми, беззаботными, глупыми!..
Это к вечеру, когда длинный воскресный день подойдет к концу, Женька вспомнит обо всем, что так тревожило ее вчера, и может быть, ей опять станет тоскливо и одиноко, захочется завыть на луну или засунуть голову под подушку и заснуть. Но пока ей спокойно и уютно в обществе Венеры, и можно сидеть непричесанной и нырять ложкой прямо в банку с клубничным вареньем, не вспоминая ничего такого, что способно испортить им их расслабленно-приятное настроение. К тому же она уже почти обо всем успела рассказать Венере вчера, когда они дружной толпой из «Джуманджи» перебирались в другое местечко, — не удержалась, не смогла промолчать про встречу с Трофимом.
И после «Джуманджи», в «Гран Мишеле», переобуваясь в кроссовки со скользящей подошвой, и потом, болтая с Венеркиными приятелями и ожидая за столиком с пивом, когда освободится дорожка, она вспоминала все новые и новые подробности, и как-то незаметно заводила саму себя, и если бы не Венера с этим ее ледяным спокойствием во взгляде, то Женька бы сорвалась с места посреди ночи и унеслась бы!.. Куда-нибудь, лишь бы каким-то образом радикально расправиться с несправедливостью в этом мире!
— И все это время она ему звонила, представляешь? Расспрашивала меня о Трофиме, а потом писала ему милые эсемески, и по телефону говорила ему, что он — тот единственный, кто ей нужен… Венер, я бы могла понять, если бы она в него влюбилась и сходила по нему с ума, всякое бывает, но чтобы так… Оказывается, Лада ему сказала, что я завела себе роман тут, — тут Женька чуть не заплакала, но официантка со стуком поставила перед ней блюдце с чипсами, и слезы каким-то чудом не пролились. — А хуже всего… для меня, я так Трофиму и сказала — то, что он ей поверил. У меня роман? Что ж, он решил все очень просто, взял да бросил меня, а чего проверять? И так все ясно. Да просто все потому, что ему хотелось, чтобы не он был виноватым, а я! А я все голову ломала над эсемеской, которую он мне прислал, — ты, мол, сама этого хотела, пусть все так и будет! А все оказалось предельно просто… как ты и говорила!
