Разглядеть такое непросто. Вальдшнеп — птица стремительная, любит густые заросли. Поэтому редко кто такое видел. И вот те, кто не видел, не верят. Не может быть, заявляют они, только звери способны своих детёнышей переносить, да и то в зубах, а не в лапах. Птицам такое не по уму, не по силам!

И верно: ни одна птица птенцов своих в лапах не переносит. Крохали иногда носят в клювах. Чомга на спине катает. А вот чтобы в лапах — никто.

Никто… кроме вальдшнепа! Это уж я своими глазами видал.

Давайте, наконец, решим этот спор: переносит или не переносит? А решить его мы сможем только тогда, когда многие это увидят. Только знайте: это не просто. Было бы просто, давно бы всё было решено.

Звонкоголосую и белощёкую нашу синицу называют большой или обыкновенной. Что большая, я с этим согласен: она больше других синиц: пухляков, московок, лазоревок. Но что она обыкновенная, с этим я не могу согласиться!

Она поразила меня с первой же встречи. А было это давным-давно. Она попалась в мой западок. Я взял её в руку, и она… умерла! Только что была живая и резвая, щипала с вывертами за пальцы — и вот умерла. Я растерянно разжал руку. Синичка неподвижно лежала на раскрытой ладони вверх лапками, и глаза затянулись белым: Я подержал её, подержал — и положил на пенёк. И только руку отвёл — синичка вскрикнула и улетела!

Какая же она обыкновенная, если такая необыкновенная обманщица! Захочет — умрёт, захочет — воскреснет.

Потом я узнал, что многие птицы впадают в какое-то странное оцепенение, если их положить спинкой вниз. Но у синички это получается лучше всех и часто спасает её от неволи,

— Слушай, объясни ты мне, как сову от филина отличить?

— Это смотря какую сову…

— Какую сову… Обыкновенную!

— Такой совы не бывает. Бывает сова-сипуха, сова-неясыть серая, сова ястребиная, сова болотная, сова полярная, сова ушастая…

— Ну вот ты — какая сова?

— Я-то? Я неясыть длиннохвостая.

— Ну вот как тебя от филина отличить?

— Это смотря от какого филина… Бывает филин тёмный — лесной, бывает филин светлый — пустынный, а ещё рыбный филин бывает…

— Тьфу ты, нечисть ночная! До того всё запутали, что и сами, поди, не разберётесь, кто у вас кто!

— Хо-хо-хо-хо! Бу!

— Что за птица?

— Козодой.

— Козодой? Она коз доит?

Каждый так непременно спросит. А как же иначе: мухолов мух ловит, мухомор мух морит, осоед ест ос. Значит, козодой коз доит!

А козодой не доит. И не доил никогда. И молока в рот не брал. Всё на него навыдумывали. Всё потому, что любит он над стадом кружить.

Вечером, когда гонят коз доить, кружит над ними козодой. Не молочка ли парного захотел, — вон рот-то какой большой!

И верно, рот у козодоя необыкновенный. Не рот, а сачок. Клювик маленький, а рот разинет — страшно прямо. Таким ртом без труда можно всё молоко высосать.

Но не зря у него рот сачком! Ловит им козодой ночных жуков, бабочек, комаров. Козы вспугивают их из травы, а он и рад. Помногу ловит. Ловкий у него рот.

Молока не пьёт. Коз не доит. И всё равно козодой! Козодой так козодой! Синица вон тоже не синяя, заяц совсем не косой, а глухарь не глухой. Бывает, и люди ошибаются.

Какое дело воронам до рыб? Какое дело рыбам до ворон?

А рыбакам — тем до всего дело. Назначили рыбаки ворон в сторожа — рыбу караулить. Давно замечено, что нельзя доверять козлу капусту, а коту сметану. Но рыбаки рыбу воронам доверили. Дошлые эти рыбаки.

В подлёдном мире сейчас темно — чёрная там зима. Холодно и душно. Сонные рыбы лениво шевелятся и разевают рты. Им нечем дышать. Запас кислорода подходит к концу; свежему воздуху не просочиться под лёд. Того и гляди начнётся рыбий замор. Гляди… а кто же будет глядеть?

Сторожа-рыбака, что ли, к каждой проруби сажать?

А сажать надо. Прозеваешь начало замора — останешься летом без рыбы.

Выручают рыбаков вороны. Рыбы, когда начнут задыхаться, собираются к прорубям и высовывают из воды губы. Вороны сейчас же всё замечают, поднимают крик и слетаются к прорубям со всех сторон. Знают рыбаки: коли кружит над прорубью вороньё, — значит, пришла беда. Хватают они ломы, топоры, пешни и спешат спасать рыбу. Рубят большие проруби, чтобы в них, как в широко раскрытые окна, ворвался свежий и чистый воздух. По первому вороньему сигналу все спешат, как один.

Зорок вороний глаз. Сторожа это надёжные и бесплатные. Им можно рыбу доверить. Они не проворонят!

Клад я нашёл там, где кладу и должно быть, — в папоротнике. В сказках клад скрывается под цветущим папоротником. Мой папоротник не цвёл, да и не может папоротник цвести, но клад под ним сказочный. На чёрной земле под зелёной замшелой корягой лежали драгоценные камни, золото и серебро.

Когда солнце пробивалось сквозь резные листья, то золото становилось золотистее золота, серебро — серебристее серебра, а драгоценные камни горели ярче радуги. Несмотря на то, что это было совсем и не золото, вовсе не серебро и тем более не драгоценные камни. На чёрной земле под корягой лежали цветные стекляшки, «золотые» и «серебряные» бумажки от конфет. Лежали пуговицы, бусины, разноцветные камешки. И даже железный перочинный нож.

Это, конечно же, был чей-то клад. Какого-то жителя леса.

У жителей леса бывает гнездо или нора, где они растят детей. Бывает спальня, где они спят. Бывает, наконец, кладовая, где хранятся запасы еды. Но у них не бывает потайных сундуков с украшениями и безделушками.

Кому понадобился этот хлам: ни съесть его, ни выпить, ни сделать подстилку.

Но кто-то живёт в этом овраге, кому дороги яркие никудышки.

Ночью никто не пришёл. Мерцали в кустах гнилушки, уныло скулили комары да перешёптывались листья осины. Днём проползла змея — чёрная, с красным глазом. Потом послышался шум и выскочила сорока! В клюве она держала ложку. Знакомая ручная сорока. Она жила у соседей. Вот чей это тайник.

Ни гнездо, ни спальня, ни кладовая, — а шкатулка с яркими безделушками!

Я попробовал взять — она подняла крик.

Тогда я взял только ножик и ложку. Остальное оставил сороке. Мне стекляшек не нужно. Но зачем всё это ей?

Боятся птицы человечьего глаза. Я сам проверял. Стоит посмотреть на птичье гнездо — и кончено: птица яйца и птенцов унесёт, а гнездо бросит.

Я фотографировал птичьи гнёзда. Сегодня сниму — завтра гнездо пустое. До чего доходило: снимал птенцов в отсутствие стариков. И всё равно старики узнавали, что я на их птенцов глядел! К утру в гнезде ни птенцов, ни яиц.

Наметились три загадки. Как птицы узнают, что я их гнездо видел? Куда переносят своих птенцов? И, главное, почему боятся человеческого глаза? Что это за глаз такой роковой?

Но разгадка на три загадки получилась одна.

Человеческий глаз совсем ни при чём.

Виноватым оказался вороний глаз.

Пока я копошился в кустах, наводя аппарат на гнездо, за мной следила ворона. Слышала ворона тревожные крики птиц. И только я уходил, она летела в кусты. Не напрасно ведь тревожилась птичка, когда в кустах копошился человек.

Вот помятая трава, вот пригнутые ветви, а вот и гнездо.

Пяток птенцов вороне на один глоток.

Так чаще всего и бывает. Найдут люди гнездо, поднимут шум, траву и ветки вокруг помнут и погнут. Птичек-родителей растревожат. А ворона в сторонке сидит и всё замечает.