«Японские духи естественней французских», – полагал Кавадзи. Иностранцы являлись в Японию с требованиями заключать договоры, привозили с собой подарки – книги, картины, аппараты, предметы роскоши, машины, вино и парфюмерию – и со всем самонадеянно старались ознакомить, уверенные, что все западное лучше японского.

Кавадзи каждое утро подавали надушенное белье и свежие халаты из превосходного шелка, толстого, как английская шерсть, и тяжелого, как золотая парча.

Да, это средневековые костюмы! Япония от них не откажется!

Кавадзи чувствовал, что проникается западными интересами, западными идеями, так часто и приятно встречаясь с людьми с Запада. Он изучал все западное и прежде. Но он не стыдится своих взглядов, как и своих средневековых одежд. Традиционные дорогие костюмы напоминают в эту пору перелома и сумятицы о великой и единой истории страны. Прошлое сливается теперь, на рубеже двух периодов, с новой, не менее великой, будущей историей Японии. Но лишь немногие так ясно, как Кавадзи, угадывают это.

Тщательно вымытый, как всю жизнь и всюду, причесанный, в белоснежном белье, в крахмальных штанах, в двух халатах – длинном и коротком, мундирном, с белым гербом на груди и со шнурками через накрахмаленную грудь, с большой головой на тонкой, но крепкой смуглой шее, скуластый и в то же время остролицый, с открытым, смелым взглядом больших, чуть выпуклых глаз, японский посол чувствовал себя в этом костюме, при двух саблях рыцарем высшего правительства, исполненным благородства, готовым наказать себя смертью ради долга и чести родины в случае ошибки и всегда готовым выказать рыцарское уважение заморским послам.

Он знал, что мог бы рассуждать гораздо проще и естественнее, не так выспренно, реакционно и самоугрожающе. Гончаров и Гошкевич перевели еще в Нагасаки стихи своих поэтов. Одну замечательную фразу, которая становилась для Кавадзи символом его собственной жизни, он особенно запомнил: «Погиб поэт, невольник чести!»

Вполне можно одеться в западный военный или штатский костюм, со стоячим европейским воротничком рубашки и с такой же крахмальной белоснежной грудью, как у японцев. Стек, цилиндр, монокль! С женой-красавицей он мог бы поехать в Париж. В самом деле! Как советовал ему писатель Иван Гончаров. Но Гончаров не знает, что Кавадзи не только высший чиновник, но и поэт. Кавадзи мог бы изучить языки и читать в оригиналах западные книги. Он и теперь не скрывает, что учит русский и французский. Ежедневно в разлуке с Сато пишет стихи. Его губы шептали:

Ученые и поэты принадлежат в это смутное время к разным партиям в Японии. Гораздо легче на душе, когда тяжкий труд исполняется в ритме хотя бы собственных стихов. Западные войска маршируют под музыку духовых оркестров или под походные песни. Это изучено.

Наверно, японцы, надев шляпы и заведя паровые машины, долго еще не откажутся от старого, не расстанутся с рыцарством и рыцарскими костюмами, как бы ни казались они европейцам театральными и даже маскарадными. Обо всем, что происходит, Кавадзи получает сведения. Докладывается немедленно. Сила власти основана не только на буддийском гуманизме и добром самосознании покорного народа, на верности тенно[33] сиогуну и правительству бакуфу, но и на смертной казни. Во всей стране нет человека, который может быть твердо уверен, что завтра его не казнят. Нет вельможи, который не может ежедневно ожидать повеления о самовспарывании...

Посьет прав. И-чин дурак. Так думает и Кавадзи. Абсолютно никакого отношения не имеет Кавадзи к попыткам полиции и переводчиков задержать сегодня Посьета с офицерами и не пустить их на американский корабль. Это очень глупо. Это сделано по приказу губернатора. Да, И-чин дурак! И-чин! Исава Мимасака но ками. Его подпись стоит на договоре Японии с Перри. Исава теперь губернатор Симода, он действует здесь, как сам находит нужным. Он снова, как и в прошлом году, назначен членом делегации по приему американцев и для переговоров. Ученые – сторонники Перри, согласны терпеть американцев, чтобы выучиться у них всему.

Кавадзи не случайно назначен в позапрошлом году в делегацию для приема русских и с тех пор третий год, как ведет переговоры с Путятиным. Как и Путятин, он полагает, что Япония может выучиться без унижений перед американцами. Исава Мимасака рассуждает, как чувственная кокотка. Он готов унизиться, но выучиться и разбогатеть. Американцы подчеркивают, что богаты, и соблазняют. Они обещают научить, как взять у японского народа побольше энергии и дать ему больше умения и порядка. Но ведь существует закон сохранения энергии, о единстве проигрышей и выигрышей!

Один из покровителей Кавадзи, ныне уже покойный, встречался с русским моряком Лаксманом еще в далекие прошлые времена. Молодому Кавадзи он рассказывал об этих встречах, давал читать книги русских, переведенные с голландского. Об этом горячем стороннике дружбы с Россией потом писали в своих книгах Рикорд и Головнин. Поэтому Кавадзи был избран правительством сначала для приемов русского посольства в Нагасаки, а теперь снова – для переговоров с Путятиным в Симода и для заключения договора с Россией.

Даже сторонник американцев, ученый Кога Кинидзиро, так же как Кавадзи, полагает, что И-чин дурак!

Путятин оставался тверд и верен слову. Он сказал секретарю Накамура в Хэда: «Америка остается Америкой, а Россия – Россией!» И он не пошел на американский корабль.

Путятин пришел в Симода под утро. Он почти не спал.

Кавадзи и старый князь Тсутсуй отправлялись сегодня же к послу Путятину, в храм Гёкусэнди, чтобы выразить в день приезда посла свое искреннее соболезнование и восхищение... Тем, что Путятин мужественно, как герой, пережил катастрофу и спас шестьсот своих моряков. Ему будет передано внимание и сочувствие правительства Японии.

Также надо узнать обстоятельства и определить, как лучше твердо встать на позиции, приготовиться к борьбе с Путятиным, к окончательной схватке перед неизбежным заключением договора. Эта неизбежность понятна и необходима. Но все же она неприятна японскому сердцу. Даже приговаривая дворянина к смерти, его не требуют к палачу, а позволяют исполнить приговор над самим собой. Это мучительно, но не оскорбляет, а возвышает. Но это надо умело самому делать. Для этого тренируются с детства. Воспитывают волю. Подобной тонкости нет в современном мире. Весь мир спешит, всюду суматоха, гонка, война, все декларируют и убивают друг друга. Японии тоже надо спешить.

Не откладывая, немедленно все послы бакуфу – высшего правительства – отправляются к Путятину с приветами и добрыми словами. И с затаенным человеческим сочувствием, с личным расположением к моряку и адмиралу, как к небывалому, невиданному герою и этому уже немолодому человеку, который за 7021 ри от своей столицы так старается исполнить повеление своего государя и не хочет при этом совершать несправедливости. Кавадзи примерно так и записал в своем дневнике. Он охотно повидался бы и поговорил с Путятиным один на один. Но это невозможно по тем законам, которые он сам охраняет. Поэтому едет также Тсутсуй. Как князь и старый чиновник, он еще и назначен высшим государственным мецке и как бы обязан наблюдать за Кавадзи. Но Тсутсуй на самом деле не наблюдает. Он мудрый старичок. Все видит, но не доносчик.

Ехать вдвоем тоже нельзя. Это оскорбило бы других членов делегации. Поэтому приходится брать академика Кога и главнейшего, настоящего мецке, который наблюдает и шпионит, – Чуробэ. И еще едет Мурагаки. И секретарь Накамура. Берем двух переводчиков. И многих подданных.

– Мы поздравляем вас с подвигом и восхищены вашим мужеством, – сказал Кавадзи, прибыв в храм Гёкусэнди.