«Как врут! Как врут! Словно впервые слышат!» – поражался Гошкевич. Он не допускал мысли, что японцы могли не знать.

Посьет заговорил про победу как бы невзначай, когда все уже устали, чтобы проверить, знают ли. Но никто из японцев не поддался. Только вдруг все заметили, что при упоминании о победе в Петропавловске доброжелательный Накамура сильно смутился и покраснел. «И всех выдал! – подумал Посьет. – Еще и сам это понял... И смутился еще сильней. Но смущение неподсудно!»

– Команду я завтра отправлю с грузом продуктов обратно в Хэда, – сказал Путятин. – Американцы дают нам мяса, бочки с ветчиной, муку. Все будут заняты, и о пушках вам надо самим подумать. Уберите их с берега.

– Мы обязательно попросим губернатора прислать в помощь вам своих людей, чтобы часть грузов... помочь везти в Хэда, – сказал Тсутсуй.

– И заодно рапорт о наблюдении составить, – сказал по-русски Гошкевич.

Тут Кавадзи вдруг решился сказать, что Мурагаки и Чуробэ потому включены в делегацию для переговоров, что оба они по поручению японского правительства были на Сахалине.

Теперь Путятин смутился. Он не ждал ничего подобного. Он видел, что в делегации есть новые люди, но не обратил на это внимания. Но у японцев без причины ничего не делается!

– Мурагаки-сама и Чуробэ-сама изучили положение на острове. Они объездили весь Карафуто, – добавил Кавадзи.

Крепость на Сахалине, поставленная Невельским, бревенчатая, не выдержала бы обстрела с английских винтовых пароходов. Но Невельской уверял, что надо при появлении англичан уходить в тайгу, хотя бы и самим зажечь это укрепление. И что англичане тогда этим нападением и блокадой Южного Сахалина лишь помогли бы нам и доказали наши исконные права. Вот как, Геннадий Иванович! Молодо-зелено!

– Что же вы поставили в тупик Америку? – спросил Посьет. – Они почему-то недовольны...

Японцы, казалось, не слыхали.

Разошлись с нетрезвыми головами, со множеством забот, которых в этот вечер необычайно прибавилось у всех.

Путятин много думал о войне в эти дни. Все шло плохо, и сам он немолод. Скоро исполнится пятьдесят. И дело идет нехорошо. Выиграть современную морскую войну с таким флотом из старых линейных кораблей, как у нас, невозможно. В глубину суши французы, конечно, не сунутся, довольно им. Англичане вообще не пойдут драться на берегу. А у нас молодежь довольна американцами, желала бы видеть в них союзников.

Канцлера мало беспокоят наши посты на Сахалине и па Курилах. Он доказывал, что и Амур нам не нужен. Но Муравьев дошел до самого царя и отстоял свое мнение.

Посьет привез новость. Капитан Адамс сказал ему, что губернатор Гонконга летом пошлет корабли и английскую морскую пехоту для занятия Сахалина. Вот до чего разоткровенничались американцы с нашими! Открыли им английские секреты! Надо отблагодарить Америку. Путятин знает – чем. Есть у него для американцев козырный туз.

Вот и сказать бы сейчас Муравьеву, что англичане будут на Сахалине. Да что толку... Молодой адмирал Невельской опять повторит: «Пусть нападают. Пока хватит силы, будем стрелять. Потом все сожжем и уйдем в тайгу! Англичане своим нападением и блокадой Сахалина лишь подтвердят всему миру, что остров наш. Чего нам и надо».

А японцы жмут па Путятина. А у меня нет силы. Да разве это исход, решение дела? Нет, и правительство не согласно будет, чтобы нашему победоносному флагу скрываться в тайге, поэтому я, как умею, решу дело дипломатическим искусством, бескровно, и это понравится государю. Я не дам англичанам никакого права вступить ногой на остров. Знал, знал все эти замыслы врагов Путятин еще прежде, ждал, предвидел, потому и подготовил дело к решению, каким оно представляется нужным с высоты положения посла. Канцлер любезен будет, дипломатическое лавирование оценит! Да кабы можно было поступить по-иному, разве стал бы адмирал Путятин хитрить?

Ну, да как бог даст. Все в руце божьей.

Японцы чувствовали себя голодными, но решили не возвращаться домой, а заехать к И-чину, сказать о фунэ для грузов посла и узнать, какие там новые неприятности и заботы у обоих губернаторов.

Переговоры с американцами вела другая делегация. Там тоже большие осложнения. Для американцев еще нет пока настоящей делегации, три князя, говорят, должны явиться из столицы, пока нет особого мецке. Чуробэ работает по совместительству, а это затягивает дела и затрудняет.

И-чин, которого Посьет метко назвал «дурак И-чин», и другой губернатор Симода назначены сюда как в почти открытый порт, по должности своей обязаны принимать иностранцев и вести с ними переговоры. Они заведуют портом для приема эбису. Поэтому их нельзя считать настоящей делегацией. И-чину приходится вести с Адамсом переговоры о ратификации американского трактата. Американцы любят И-чина, и он их тоже. Но американский коммодор нервничает. Присылка трактата задерживается. Адамс спросил, чья подпись будет на трактате, и остался очень недоволен объяснениями Исава Мимасака, то есть И-чина.

Исава – высокий, еще молодой человек, с горбатым носом и с толстыми, отвислыми губами. Глаза у него очень хитрые и нахальные, выпученные и яркие, как у горного козла. Он при всех недоразумениях с американцами пополнил за эти дни свои запасы шампанского, виски, сигар, приобрел полезные западные вещи, часы и даже револьвер. Но американцам он не уступает ни на йоту.

Он очень внимательно выслушал, что происходило у Путятина. Когда разговор о делах закончился, И-чин сказал, что хочет поблагодарить за спасение матери второго губернатора двух самых лучших матросов Путятина.

– Нет, это сделать уже нельзя, – сказал старик Тсутсуй.

– Завтра матросы уходят обратно в Хэда, – вступил в разговор Кавадзи. – Они приходили только за грузом и продуктами, которые дает американский посол.

– Американцы знают, зачем они приходили на двух баркасах, – сказал И-чин.

– Как же они могут не знать, если с утра начнется погрузка? Капитан Лесовский сказал мне, что твердо объяснил американцам, почему пришел с людьми из Хэда, чтобы они правильно поняли и не сделали упущения. Они приходили за грузом и завтра уйдут. Их дело тут будет закончено.

Исава Мимасака послал переводчика к Путятину. Эйноскэ объяснил, что матросы, как он понял, завтра утром уходят. Второй губернатор Цкуси Суруга но ками желал бы отблагодарить матросов за спасение своей матери во время цунами и просит адмирала прислать двух лучших морских солдат, самого большого роста.

– Кто у нас самого большого роста? – спросил Путятин, отрываясь от текста договора, за который он опять засел с Гошкевичем и Посьетом.

– Сизов спаситель его матери, он и выше всех у нас. Он и Маслов.

– Пусть идут.

– Вы отпускаете, Евфимий Васильевич? – спросил Посьет. – На ночь глядя...

– А почему не отпустить? – ответил адмирал. – Конечно, отпустим. Вы, господа, излишне подозрительны. Но не там, где надо!

Сибирцев нахмурился. Он тоже опасался за своих матросов. Они теперь унтера, но под командой у них нет никого. Скоро все матросы будут у нас унтерами, как у Невельского, дела это не меняет.

– Могут быть неожиданные опасности, – сказал он.

– Какие?! – воскликнул адмирал. – Надо рисковать! Надо показать, что мы доверяем своим людям. Вы японцев не знаете! Вот Эйноскэ уже проговорился, что это не сам губернатор, мол, а его мать... Она же у нас на корабле рыдала от счастья! Мы ее спасли! Да и зачем японцы станут лгать и оскорблять нас? Они никогда ничего плохого нам не сделают. С ними надо на переговорах держать ухо востро, а не в пустяках их подозревать. Нет, я верю японцам. Это даст нам повод завязать дружеские отношения с Исава. Пусть идут. Прикажите, Алексей Николаевич, своим людям – Маслову и Сизову. Скажите Эйноскэ – пусть угостят их, но в меру, может быть, дадут по безделушке. Они скупые на подарки. Они хотят поблагодарить, и я не должен уклоняться.

Сибирцев решил, что Евфимий Васильевич заблуждается. Он вызвал обоих матросов и с досадой велел им привести себя в порядок, одеться почище.