Про русских также пытались упоминать клеветники Симода. Но, как уверяли переводчики в один голос, после того, как русские строят для Японии корабль, а матросы выказали много человечности, дно морей и земля Японии успокоились и долго не будет землетрясений и цунами.

– Как вы думаете, все эти названия, о которых вы нам рассказывали, Эйноскэ, не задевают ли достоинства женщин? – спрашивает Посьет, идя с адмиралом и офицерами через город.

– На японских женщин... совершенно не имеет влияния. Они этих названий не знают, – отвечал переводчик. – Вы полагаете, будет впечатляюще для европейских женщин?

– Европейские дамы не узнают ничего подобного и не обратят внимания.

– О-о! Совершенно как японские дамы!

– А когда, вы полагаете, западные дамы ожидаются в Японии?

– Это-о... еще очень не скоро...

– А Гошкевич слыхал на днях, что японки пели непристойную песню.

– Где это произошло? – встрепенулся переводчик.

Посьет расхохотался и взял японца под руку.

– Какой вы шустрый, Мориама-сан! Много будешь знать – скоро состаришься.

– Что значит это выражение?

– Это стихи, посвященные японской тайной полиции.

– Приятно. Можно ли выразить иероглифами на шелковой картине, сворачивающейся как свиток?

– Да, как знатное посвящение.

– Тут все, как в парижском кабаре, – сказал Сибирцев, – рассчитано на провинциалов и иностранцев.

– Бывали в парижском кабаре, Алексей Николаевич? – спросил Посьет.

– В хорошем, старинном театре, – уклончиво ответил Сибирцев, знавший больное место Константина Николаевича.

– Какие предметы расставлены по городу, – сказал Посьет, глядя на две горки, между которых посольство проникало дальше. Шли по направлению храма Чёракуди под соломенной крышей.

– Горы красивые, как гейши, – заметил по-голландски Шиллинг.

– Про все достоинства Симода невозможно рассказать во время дипломатической прогулки на переговоры, – сказал переводчик.

– Например, о чем же еще?

– Например, когда высаживаешься в бухте Оура, идешь вверх, то проходишь заставу береговой охраны, где с саблями находятся самураи. Они обычно получают с моряков плату и проверяют, действительно ли море съело и смыло больше продуктов и товаров, чем дозволяется по норме, назначенной с ведома береговой охраны. Если чиновники не верят, а моряки доказывают недостаточно убедительно, то все вместе отправляются на корабль для изучения обстоятельств. Около таможни всегда стоял, но недавно обломился каменный столб.

– Ну, и что в этом особенного?

– Например, здесь, в бухтах и в заливе, во время ветра в море скопляется очень много японских кораблей в тысячу коку и больше. Симода – главная морская станция на морском торговом пути между двумя величайшими и богатейшими, самыми торговыми городами государства – купеческой Осака и чиновничьим сиогунским Эдо с его замком и дворцами. При этом Симода, небольшой городок, по оригинальности своей незабываемой красоты превосходит оба великих города. Морской путь из Осака в Эдо является важнейшим, как железная дорога между двумя столицами, которая проектируется в Петербурге.

...Глаза разбегаются, когда в бухтах Оура и Набета, а особенно в большой бухте Симода накапливается до тысячи кораблей, бежавших от морского ветра. Это чудесное зрелище. Много хозяев и шкиперов ожидают счастливой перемены ветра. Тогда можно перейти с берега до острова Бегущая Собака по этим кораблям. И не только до острова, но и до храма Гёкусэнди в деревне Какисаки можно дойти, не замочив ног, пешком через все море, по сплошным палубам, по тысяче палуб, как по деревянной мостовой в столице Эдо. Так не только в шторм. Дойдя с попутным ветром до Симода, на самой оконечности огибаемого полуострова, шкипер должен переменить курс и ждать другого благоприятного ветра, чтобы идти в противоположном направлении. Иногда дней по десять в гавани стоят сотни кораблей, и моряки ходят по берегу и меняют направление все время.

Маленькая Симода становится сама как одурманенная, очень расцветает, украшается и гостеприимно приглашает. В фонарях и маяках, она днем и ночью зовет корабли в гавань, а уставших матросов в семейные дома, рестораны, обжорки, сады и гостиницы.

Симода с неизменным успехом, очень вежливо и умело справлялась, как победитель и герой, с нашествием тысяч этих буйных пьяниц на берегу, с грузом риса и товаров на кораблях, которые именно здесь, в Симода, пережидают терпеливо. В маленьком городке, который разбросан среди холмов и садов, в этом хаосе изобилья и полусгнившей зелени, на каждом шагу ступаешь как по горячим углям. Взгляд все время ловит что-то чудесное, как в волшебных зеркалах из меди.

Поэтому около здания береговой охраны, на некотором от нее приличном расстоянии, у входа в город стоял до землетрясения круглый каменный столб с вырезанной наверху слепой головой, как узкий гриб. Но это неопределенной формы столб. Неясной. На этом столбе выбиты и до сих пор целы стихи:

Эта песня очень серьезная и благородно остерегает, но производит на некоторых людей по их невоспитанности иногда совершенно обратное действие. Каждый человек, кто ее прочтет, зажигается огнем любопытства, и заранее пьянеет, и обязательно хочет узнать, что же такое скрывается за терракотой с цветами. Но, пройдя через горы, он видит только задумчивые храмы. Тогда разъяряется и быстрей движется дальше, и на улице смотрит по сторонам – кто бы поскорей осмелился вывернуть у него карманы.

Любопытно, что надпись предназначена для трудящихся японцев, чтобы они помнили об опасностях и по призыву городских властей охраняли бы свои карманы. Но теперь оказалось, что американские и русские карманы, которые устроены совершенно не так, не в рукавах халатов, а в глубине брюк, оказались под таким же сильным действием слабого электричества Симода, как и японские карманы в халатах. Русские и американские матросы что-то сумели прочесть и поняли и подчинились общим правилам еще охотней, чем сами японцы.

– Да, право, так! – полагал Посьет. – Ничего не возразишь.

Букреев, Сизов и Маслов попросили Гошкевича списать и перевести надпись на столбе. Объяснили при этом, будто бы японцы показывали на памятник, поминая при этом Перри, – значит, как можно предположить, столб воздвигнут для всеобщего обозрения недавно, в честь Америки и как знак уважения ее посла.

Американцы же уверяли, что этот столб стоял и прежде, до их прихода, но они желали знать, что за стихи выбиты на камне. Американские миссионеры отказывались подъезжать близко, возможно зная что-то. Загадка была предметом почти научных дискуссий в смешанных матросских компаниях из экипажа «Поухатана» и будущей «Хэды». Друг другу на песке и на бумаге рисовались детали столба до и после падения.

Модный молодой Гошкевич хотя и семинарист, и бывший поп, но все разобрал, прочел, объяснил, и матросы успокоились[37].

Прежде по Симода нельзя было ступить шага. После цунами люди ходили по городу свободно, если их посылали за чем-нибудь посол Путятин, капитан или служащие им офицеры. В этом главная достопримечательность Симода.

– Какие картины открываются! – сказал Посьет. – Через две горки вид на древнейшее кладбище с плакучими зарослями над фаллическими каменными изваяниями надгробий. Это очень старинные и стойкие памятники, не треснули и не упали под воздействием землетрясений и цунами.

Вот и три больших храма из отесанных в виде брусьев красных бревен дерева хиноки. Храмы стоят в ряд, под грядой трех гор, в парковом, но непроходимом лесу. К этой короткой гряде под прямым углом подходит другая, еще более живописная, – цепь кудрявых холмов, то почти смыкающихся вместе и всплескивающих в небо свои сдвоенные и строенные лесные волны, то расступающихся и рассыпающихся на мелкие и мельчайшие холмы, за которыми открываются долины и над ними нагромождения гор, кажущихся далекими, дикими, девственными и громадными, уходящими в самое небо вулканами, хотя все это создано искуснейшими божественными декораторами на маленькой площади. Вдали, там, где горная дорога уводит из города в леса Идзу, панораму венчает вершина Симода-Фудзи с хорошо видимыми большими деревьями.