На второй раз было уже просто неуютно, а на третий раз ничего так, пообвыкся. Теперь и вовсе чувствовал себя здесь… ну, ни как дома, но что-то около того.
Ну да, атмосфера там гнетущая, звяканье каталок и инструментов, специфический запах, стерильность и гробовая тишина… Но, как говорит Харлей: «Фигня война! Главное манёвры!».
Правда, на сей раз привычный распорядок оказался нарушен. Что-то явно пошло не так, Лёха это понял, едва оказавшись в прозекторской.
Во-первых, на кой-то хрен были убраны и расставлены по углам все банки с органами и частями тела, хранящиеся в растворе формальдегида. Во-вторых, оба металлических стола для вскрытия были заняты, и отнюдь не хрупкой, чуть ссутуленной фигурой интерна, которая обычно встречала их кислой миной… А затем присаживалась на краешек и, жуя бутерброд, вдохновенно рассказывала о последствиях неправильного оказания помощи, убийственно-спокойно, даже с какой-то искоркой, махая руками, активно язвя и демонстрируя увеличенные фотографии.
Народ обычно передергивался еще в самом начале речи. На первой фотке мужчины, погибшего в результате ДТП, которого на какой-то хрен пытались вытащить из покореженной машины своими силами, доломав позвоночник и те кости, которые еще можно было спасти, будущих охранников начинало заметно передергивать. На фотке замерзшего насмерть старика, коему, не разобрав жив он или нет, пытались сделать массаж сердца и проломили грудину, всех уже конкретно колбасило. А когда доходила очередь снимка чувака, которому неправильно наложили жгут, а потом красочно и подробно запечатлели процесс ампутации руки… короче, особо слабонервные только до этого момента и дотягивали!
А уж что бывало, если тут труп оказывался, подходящий под тему препода и его штрафников… Усё! Пиши-пропало.
Но вот странность: куда ж сегодня подевался уже знакомый и почти что родной язвительный патологоанатом, почему в прозекторской сразу два тела под простынями, и чего это санитар, притащивший студентов сюда, спешно покидает помещение, как-то слишком гадко улыбаясь? И, кстати, где еще два таких же больших по габаритам, но совершенно идентично тугодумных товарища?
Шут, чующий неприятности за версту, плюс воспитавший паранойю и интуицию за месяц на курсах и в клубе, предусмотрительно отошел подальше, замерев у дальней стены, покрытой светлым кафелем.
– Что-то Евгении сегодня не видно, – озадаченно произнес Лаврентий Евгеньевич. – Я же с ней по телефону заранее договорился… Ну, да ладно. Подождем пять минут и, если что, начнем без нее. Что надо, я вам могу сам объяснить и рассказать.
Ага. Пацаны щас итак при виде двух жмуров в одеялках по соседству инфаркт от страха заработают и инурез на нервной почве, а он им в этой обстановке язву-патологоанатома дождаться предлагает!
Добрый дядя… ну прям слов нет!
Ну, что делать, ждать, так ждать.
Шут привалился к стенке, разглядывая помещения прозектория, машинально отмечая в некоторых местах следы крови, которых, в принципе быть не могло, отсутствие учебных плакатов и следы какой-то былой активности… А когда на дальнем столе вдруг зашевелилась простыня, удивленно выгнул брови.
О, как, млять. Дождались!
С диким, могильным воем на столе внезапно сел огромный жмур.
Милый мальчик Владичек взвизгнул от страха и, естественно, покойничек повернулся в его сторону. Медленно так, показательно, неспешно стягивая ткань со своей бледной рожи. Широкой рожи, покрытой яркими трупными пятнами, и залитой кровью бычьей шеи, на которой красовался шикарнейший разрез. Короткие волосы, потемневшие от кровушки, стояли дыбом, в перекошенном рту торчали острые длинные клыки, а распахнутые глазищи были абсолютно белыми, без малейших признаков зрачка и радужки.
Народ стал активно пятиться назад, а Шут, изобразив фейспалм, наоборот, подошел поближе.
Новоявленный оживший жмурик, бледный до синевы, скинул босые ноги в рваных штанах на пол. Звучно шлепнула по кафельному полу заполненная бирка… Нервный Владик ушел в обморок первым.
Издав странный булькающий звук, трупешник встал, оскалившись в кровожадной, жутковатой улыбке, явив взору скальпель, торчавший то ли из груди, то ли откуда-то из района подмышки… Из-под драной, окровавленной рубашки вывалилось что-то похожее на кишки.
С трудом наклонив голову, мертвец озадаченно оглядел шлепнувшуюся на пол связку «колбасок» в крови и хрен пойми в чем еще, и перевел грустный взгляд на замерших и побледневших охранников во главе с трясущимся преподавателем. А затем, кивнув каким-то своим мыслям, оскалился в улыбке и шагнул вперед, вытягивая покрытые грязью и сажей руки…
Два молодца с истошными криками унеслись куда подальше, едва не вынеся крепкие, в общем-то, даже на первый взгляд двери.
– Ы? – обиженно молвил обломившийся на две жертвы покойничек.
Препод вместе с оставшимися двумя учениками брякнулись в банальный, но спасительный обморок.
– М-да-а… – озадаченно потирая затылок, негромко протянул оставшийся в одиночестве Лёшка.
Он-то, млять, рожу пропавшего, второго из компании местных санитаров, которых уже видел раньше и пять раз подряд, признал моментально, невзирая на весь этот маскарад и допотопный грим!
Кровь явно была обычной краской, кишки на деле скатанными и испачканными тряпками, клыки накладными, а про линзы уж и говорить нечего…
Не, ну вроде взрослые мужики… Но местами как дети, ей-богу!
А вот сам санитар Шута, похоже, не запомнил, потому как снова вытянув грабли, стал продвигаться в его сторону, кровожадно и многозначительно улыбаясь.
Шут машинально отступил на шаг. Потом еще и еще, раздумывая, что ему со всей этой клоунадой делать… И, едва почувствовав прикосновение к своему плечу, вырубил подкравшегося к нему со спины, почти на него не оборачиваясь.
– Жорик! – моментом взвыл труп уже вполне нормальным, человеческим голосом. На пол со звоном упал зажимаемый подмышкой скальпель, и разукрашенный санитар взволнованно бросился вперед, поднимая распластавшегося на полу товарища, почти идентично расписанного под хохлому в стиле а-ля восстание мертвецов, сезон первый или второй на выбор.
О да. Как могут звать эту великовозрастную детину под два метра ростом и с косой саженью в плечах, как не трогательно и немного по-детски, нежно «Жорик»?
Какая ж… прелесть, мать твою!
Ругнувшись, Шут обошел одного кретина, переступив через ноги второго, активно стонущего и, добравшись до коллег по цеху. Быстро проверил их состояние, почти что не злорадствуя, когда настал через доставшего до самых печенок препода.
Ну что, обморок у него или таки потеря сознания?
Особо разбираться парень не стал, действуя скорее по наитию, чем вспоминая хоть строчку из конспекта. Уложил пострадавших ровно, ослабил воротники, чтобы стало легче дышать, обвел взглядом прозекторскую, пытаясь отыскать хотя бы банальный стакан воды, не говоря уж о нашатырном спирте… и наткнулся на двух мрачных и злых, нависающих над ним «мертвяков».
– Чувак, ты попал, – красочно и многозначительно похрустывая кулаками, выдал один из них. До сих пор шатающийся и слабо соображающий Жора поддержал собрата по разуму мрачным кивком.
– Да ты чё? – Шут машинально встал, беззаботно улыбаясь и потихоньку отступая, понимая, что на данный момент силы не равны, а тесное пространство не очень располагает к серьезной потасовке.
Надо было увести этих двух умников чуть подальше от столов и обморочных товарищей, а уж потом, с чувством, с толком, с расстановкой объяснить, кто тут конкретно, в чем и когда был не прав…
Но, как говорят, мы предполагаем, а судьба располагает. Или бог располагает – Лёха не очень разбирался в поговорках и уж точно в данный момент не собирался вдаваться в подробности.
И меньше всего он ожидал, что в повисшей тишине вдруг раздастся тот самый, что называется «глас небесный», но со стороны входной двери:
– Я сейчас конкретно не поняла… Какого икса в мою вахту покойнички бегать изволят, да еще так бодренько, так живенько? Трупаки мои замшелые, с отсутствием интеллекта на обезображенных лицах, а ответьте ка мне на вопрос… какого лешего вы тут делаете, покуда бедный патологоанатом на обед отлучиться изволит? И какого игрика вы, зомбаки мои несвежие, бедного студентика в угол зажимаете? Мозги сожрать пытаетесь? Так нет их – я его моську симпатяшную имею сомнительное счастье пятый раз тут лицезреть!
