Умиротворенно сложив руки на огромном животе, она руководила обустройством детской. Бледно-зеленые стены и белые кружевные занавески. Лошадка-качалка из Парижа, колыбелька ручной работы из Италии.

Она убирала в маленький гардероб крохотные одежки. Из ирландских и бретонских кружев и французского шелка. С изящно вышитыми монограммами – инициалами ребенка. Она назовет его Джеймс Реджинальд Коннор.

У нее будет сын. Наконец-то у нее будет что-то свое! Кто-то, кого она сможет любить. Они будут путешествовать вместе: она и ее прекрасный мальчик. Она покажет ему мир. Он будет учиться в лучших школах. Он – ее гордость, и радость, и любовь.

Тем жарким летом Реджинальд приезжал в ее дом на Саут-мейн все реже и реже, и ее это вполне устраивало. Он был всего лишь мужчиной, а в ней рос ее сын. Она никогда больше не будет одна.

Когда начались схватки, Амелия не испытала страха. И все долгие мучительные часы она мысленно видела только одно – свое дитя. Сына. Джеймса.

Она обливалась потом, изнемогая от жары, – огнедышащий монстр почему-то мучил ее больше боли, – и в какое-то мгновение сквозь туманившую глаза пелену заметила взгляды, которыми обменялись доктор и повитуха. Тревожные, мрачные взгляды. Вапрочем, она молода и здорова. Она выдержит.

Время словно застыло в свете газовых ламп, наполнявших комнату колеблющимися тенями. И наконец сквозь волны изнеможения она услышала тонкий плач.

– Мой сын… – по ее щекам заструились слезы. – Мой сын.

Повитуха не дала ей приподняться, снова уложила на подушки, утешая, нашептывая:

– Полежите спокойно… попейте немного… отдохните…

Она пригубила какую-то жидкость, надеясь смягчить саднящее горло, почувствовала, что это настойка опия, и, не успев возразить, провалилась в глубокий, глубокий сон.

Когда она очнулась, шторы были плотно задернуты и в комнате царил полумрак. Она пошевелилась. Доктор поднялся с кресла, подошел, взял ее руку и стал считать пульс.

– Мой сын. Мое дитя. Я хочу видеть мое дитя.

– Я попрошу принести вам бульон. Вы долго спали.

– Мой сын… Он голоден! Принесите его мне.

– Мадам. – Доктор присел на край кровати. Его глаза казались очень светлыми, очень обеспокоенными. – Мне жаль. Ребенок родился мертвым.

Горе и страх впились в ее сердце острыми обжигающими когтями.

– Я слышала его плач! Вы лжете! Почему вы говорите мне такие ужасные слова?

– Она не плакала. – Доктор ласково сжал ее пальцы. – Вы рожали долго и мучительно. В конце родов вы бредили. Мне жаль, мадам. У вас родилась мертвая девочка.

Она не поверила. Она кричала, металась, рыдала, и ей снова дали опий. Проснувшись, она опять рыдала и бушевала.

Когда-то она не хотела этого ребенка. Теперь она хотела только его и ничего больше.

Ее горе было бескрайним, невыразимым.

Горе свело ее с ума.

2001 год, сентябрь

Саутфилд, Мичиган

Стелла сожгла соус. Она навсегда запомнит эту маленькую досадную подробность, как запомнит громовые раскаты внезапно налетевшей бури и раздраженные голоса детей, повздоривших в гостиной.

Она запомнит резкий неприятный запах подгоревшего соуса, пронзительный вопль пожарной сигнализации, запомнит, как машинально схватила с плиты кастрюльку и бросила ее в раковину.

Стелла не считала себя хорошей поварихой, но привыкла дотошно следовать рецептам. К возвращению мужа из командировки она решила приготовить курицу под соусом «Альфредо» – одно из любимых блюд Кевина. Никаких полуфабрикатов. Она все хотела сделать своими руками: и салат, и песто, чтобы макать в него свежий хлеб с хрустящей корочкой. Не так уж сложно сделать все это на опрятной кухне в красивом доме в тихом пригороде.

Чтобы не испачкать чистую блузку и брюки, Стелла надела темно-синий фартук с нагрудником, а непослушную гриву кудрявых рыжих волос закрутила в узел на макушке. Затем она разложила на рабочем столе все необходимое и пристроила на подставке с прозрачной защитной пленкой раскрытую поваренную книгу.

Стелла собиралась начать пораньше, но завертелась на работе. Выставленные на распродажу осенние цветы и теплая погода привлекли толпы покупателей, превратив более чем спокойный садовый центр в филиал сумасшедшего дома.

Нет, она вовсе не возражала. Она любила свою работу, ей безумно нравилось управлять садовым питомником, тем более полный рабочий день. Теперь, когда Гэвин пошел в школу, а Люк – в детский сад, она могла себе это позволить. Господи, как случилось, что ее первенец уже ходит в школу? Не успеешь оглянуться, и Люк пойдет в подготовительный класс.

Наверное, им с Кевином пора поактивнее заняться… ну, скажем, подготовкой к третьему ребенку. Может быть, прямо сегодня вечером, подумала Стелла с улыбкой… когда дойдет дело до финальной и очень личной стадии праздника в честь возвращения мужа домой.

Она стала отмерять ингредиенты и тут услышала грохот и громкий плач. Поделом мне, решила Стелла, бросив все, что держала в руках. Как можно думать еще об одном ребенке, когда эта парочка способна свести ее с ума!

Стелла влетела в гостиную и увидела двух своих маленьких ангелов. Белокурый Гэвин – физиономия невинная, но в глазах пляшут чертенята – стучал одна о другую коллекционными машинками. Люк, рыжеволосый, как она, рыдал над грудой деревянных кубиков.

Ей ни к чему было видеть произошедшее своими глазами, чтобы знать. Люк построил – Гэвин разрушил.

Непререкаемый закон их маленькой страны.

– Зачем ты это сделал, Гэвин? – Стелла подхватила младшего сына на руки, погладила подрагивающую спинку. – Не плачь, малыш. Построишь другой дом.

– Мой домик!.. Мой домик!..

– Подумаешь! – скривился Гэвин. Чертенята в его глазах подмигнули, и Стелла с трудом сдержала смех. – Авария. Моя машина врезалась в его дом.

– Разумеется. После того, как ты ее туда нацелил. Почему бы просто не поиграть спокойно? Люк же тебе не мешал.

– Я играл. А он малявка.

– Вот именно! Но если ты тоже хочешь вести себя, как маленький, то делай это в своей комнате. Один.

Взгляд у матери был тем самым, и Гэвин потупился.

– Это был глупый дом.

– Нее-ет, мамочка, не-еет. – Люк обхватил ладошками лицо Стеллы, заглянул в ее глаза полными слез, несчастными глазками. – Он был хороший.

– Ты построишь еще лучше, верно? Гэвин, оставь его в покое. Я не шучу. Я занята на кухне. Папа вот-вот будет дома. Ты хочешь встретить его наказанным?

– Нет. Мне просто нечего делать.

– Очень жаль. Очень жаль, что ты не можешь себя занять, – Стелла опустила малыша на пол. – Строй свой дом, Люк. А ты, Гэвин, не трогай его кубики. Если мне придется зайти к вам еще раз, тебе это не понравится.

– Я хочу гулять! – грустно сообщил Гэвин удаляющейся спине матери.

– Идет дождь. Ты не можешь сейчас гулять. Никто из нас не может. Поэтому веди себя прилично.

Разгоряченная улаживанием конфликта, Стелла вернулась к своей поваренной книге и раздраженно нажала на пульт кухонного телевизора. Господи, как же ей не хватает Кевина! Мальчики сегодня раскапризничались, едва переступив порог, и не дают сосредоточиться. Кевина нет в городе всего четыре дня, а она еле справляется с домом, детьми, работой, повседневными делами.

Почему бытовая техника будто ждет не дождется, когда Кевин уедет из дома? Вчера объявила забастовку стиральная машина, а утром покончил жизнь самоубийством тостер, спалив все свое нутро.

Они с Кевином так дружно занимаются домашними делами и воспитанием сыновей, всегда с удовольствием подменяя друг друга, и так счастливы вместе! Если бы Кевин был дома, он сейчас играл с детьми, а она бы спокойно готовила обед.

Нет, еще лучше, он бы готовил, а она играла бы с мальчиками.

Она так соскучилась по Кевину, по его запаху, по тому, как он подкрадывается к ней сзади, когда она что-то делает, обнимает и трется щекой о ее щеку… Как она соскучилась по их долгим разговорам в постели, когда она лежит в темноте, прижавшись к нему, и они строят планы или смеются над чем-то, что мальчики натворили за день.