— Ур… — крик еще не успел начаться, как люди в ужасе позажимали себе рты — мужчина в гробу пошевелился, вздохнул и, перекатившись на бок, затих. — …а. — добавили крестьяне уже шепотом. Мало ли?

— А если не поможет… — Священник, не договорив, вытащил из-за спины широкий нож и, плотоядно облизываясь, подошел к девочке. Та отступила на один шажок и всхлипнула. — То-то. — Довольно хохотнул священник. — Будешь знать, как противиться воле Церкви. А ну, кто у нас тут самый смелый?

«Самым смелым» оказался тоненький, как тростинка, паренек из «свиты» старосты — Яло. Его просто вытолкали в центр, не обращая внимания на вопли, вручили связку чеснока и, подпихнув к гробу, «любезно» напомнили:

— Если струсишь — жертвой тебя сделаем.

Паренек на дрожащих ногах проковылял к гробу. Говорила мать вечером: «Не к добру этот жирнопузый монах к нам в деревню заглянул» — так нет же! — надо было ему спорить, что-то доказывать, в нос ей упырьем всяким (для пущих фактов) тыкать… Дотыкался. Схарчует его щас адское отродье — не подавится. А девчонку жалко…

«А молодой-то какой! — подумал Яло, завистливо оглядывая проклятого кровопийцу. — Ведь и не скажешь, что стране нашей великой ровесник! Красавец! Не люблю я красавцев! Но силы немереной в нем явно — ишь, как святошу подкинул! И ведь так и не проснулся…»

Силы Яло подпитались ненавистью, и паренек, пару раз глубоко вздохнув, на вытянутой руке покачал связкой чеснока прямо перед точеным носиком вампира. Ничего не случилось. Яло с остервенением тряс еще раз и еще… Он знал, что если сейчас он не разбудит эту проклятую соню, девчонке не жить. Жалко дурочку… Такая мелкая еще, чтобы умирать… Да проснись же ты!

Яно не заметил, как связка опустилась на лицо вампира, как тот судорожно втянул воздух носом, и его тонкие брови построились «домиком». Отдернул он чеснок, услышав странное сопение, доносящееся из гроба. Внимательно вглядевшись в лицо монстра, Яно отметил, что изящные ноздри кровососа мелко подрагивают, а чистый лоб разделила морщинка.

Паренек удивленно отступил, поняв, что сейчас произойдет. Вампир пару раз глубоко вздохнул, потом на секунду задержал дыхание и…оглушительно фыркнул, как простуженный лев, резко сев в гробу!

Староста и Фана заорали от страха и ринулись к выходу. Налетев на своих подчиненных, мужики, одновременно спотыкнувшись, повалились на пол, подмяв своими габаритными телами внушительную массу вопящих и отбрыкивающихся людей. Началась самая настоящая давка — люди кричали, дергались, носились по залу, натыкались на колонны и падали друг на друга, бросались на стены и материли все вокруг. В зале царил хаос…

За этим бедламом наблюдал немного удивленный вампир, еще не до конца проснувшийся, но уже начинающий разъяряться. Перед его глазами зачем-то месили друг друга смертные, нос отчего-то ужасно чесался, глаза слипались (такое бывает, когда разбудили не в срок — ему оставалось спокойно спать еще около двухсот лет), а их дикие вопли резали уши. Хотелось спать, голова была тяжелой, страшно хотелось чихнуть, но получалось какое-то кошачье фырканье… Вампир медленно, но верно входил в бешенство.

Их страх разжигал его желание, но что-то останавливало вампира, чьи-то глаза, в которых не было страха. Он повернул голову и увидел маленькую человеческую девочку, смотревшую на него с искренней радостью и надеждой. Это его остановило. Надеждой на что? При чем здесь радость?

Что он — пасхальный кролик, приносящий удачу?! Это, а точнее эти глаза опять разъярили вампира, и он тихо спросил, обращаясь ко всем и ни к кому:

— Что за шум?

Мертвая тишина в зале оповестила о том, что он услышан. Люди одновременно поворачивали головы и замирали в священном ужасе. Все молчали.

— Что вам надо, смертные? — Устало спросил вампир, старательно сдерживая рвущийся через рот зевок.

Смертные отшатнулись, когда он все-таки протяжно зевнул и блеснул великолепными белоснежными клыками. Это начинало раздражать (а вместе с той гремучей смесью, что уже накопилась за короткий этап бодрствования — и вовсе лишало смертных надежды). Видимо это как-то отразилось на его лице, потому что вперед вышел полный смертный в рясе священника, трясущийся от страха, но тем не менее сказавший:

— Мы пришли за твоей головой, мерзкий кровосос! Мы разбудили тебя, чтобы пронзить твое проклятое тело Божественным колом правосудия!

«Хорошо я его!» — гордо думал Фана, видя, как прекрасное лицо монстра мрачнеет.

Эта малая словесная победа прибавила Тику храбрости, и он воодушевлено продолжил:

— Ты, и весь твой поганый род обречен на вечные муки! Готовься же принять свою жалкую участь, тварь!

— Вы это серьезно? — удивленно переспросил вампир, задумчиво потирая зудящую переносицу.

— Конечно! — с воодушевлением откликнулся хор дрожащих голосов.

Наступило звенящее молчание. Вампир пригладил растрепанные со сна волосы, поднялся и, тяжело вздохнув, выскользнул (по-другому не скажешь) из гроба. Для него это движение было сонным и замедленным, но для людей, скопившихся подле его ложа, оно было подобно мазку краски — секунду назад демон сидел, откинувшись на подушки — миг! — и он уже рядом, в нескольких метрах, стоит и хмуро потирает левый глаз. Люди подавили нарастающий вопль.

— А вот теперь поговорим, — Тихо начал вампир. — Вы, чудные смертные, разбудили меня — это три. Вы осмелились сюда заявиться — это два. И первое…

— Не гневайтесь, господин! — Не выдержал обратного отсчета староста.

«Что же делать, что делать? — лихорадочно размышлял Фана. — Начудили мы — ясно. Надо исправлять положение. А может…» — он кинул заинтересованный взгляд на девочку. — «Конечно! Жертва! Как я сразу про это не подумал!»

Он схватил девчонку за лапку и, ухмыляясь, швырнул ее в ноги вампира со словами:

— Не гневайтесь, Господин! Мы, Ваши верные слуги, принесли к Вашему пробуждению прекрасный подарок! Вот эта девчонка — дар от нашей деревни, можете делать с ней все, что захотите. Надеюсь, она утолит Ваш голод. — И, гадко улыбаясь, отполз в защиту спин своих монахов.

Вампир медленно опустил глаза. Человеческий детеныш… Худая, как щепка, избитая, покорно ожидающая своей участи. А в глазах такая радость… Вампир не понимал, что видит в нем она, но внезапно ему стало противно — за нее, за мужиков, которые враньем и кровью, детской кровью, прикрывают свои погрязшие во зле спины, за диких людей с их животными повадками… Он не Ангел. Он ночной ужас во плоти, Древнейший, рожденный вампиром, Прародитель, никогда не знавший, что значит быть человеком. Но даже его сердце, бившееся лишь иногда и еле-еле, загорелось гневом, екнуло от жалости! Жалость?! К человеческой девчонке?! Невозможно! Но это было так…

— Кто… — Начал он, и его тихий низкий голос разнесся по залу, — Кто привел сюда ребенка?

Люди задрожали от ярости, скрытой в этом вопросе.

«Ну что ему не нравится! — внутренне заламывал руки староста. — Да, девчонка не красотка, но какую нашли… Ему-то какая разница, во что свои зубы вставлять!»

«Что теперь будет… — с тоской оглядываясь на дверь, стенал отец Фана. — Щас выдадут, что это я малявку взять предложил! Зачем я вообще в эту деревню завернул!? Куры тут несут мало, скотина дохлая, жены уродливые… Вот если выберусь живым, пошлю сюда целый полк из столицы — пущай хоть камня на камне не оставит, а нечистое гнездо выжгут!»

Но его планам не удалось сбыться. Вампир вдруг резко вскинул голову и плавно повел рукой, словно обводя невидимый круг, а глаза его при этом светились в тон коже — голубым лазерным светом, слегка посверкивая зелеными сполохами. Староста и Фана почувствовали, как их тела каменеют, сознание затуманивается, а дышать становится все тяжелее. Хотелось переступить с ноги на ногу, но ноги словно отказались повиноваться, хотелось закричать, но рот не открывался…

Вампир осмотрел зачарованных людей и, поморщившись, спросил:

— Кто виновен в этом?

— Я. — В один голос откликнулись староста и священник.