Еще когда император осаждал столицу герцогства, генералы доложили ему, что, судя по плотности огня, горцы имеют гораздо больше автоматического оружия, чем они отбили у стрельцов во время первого похода, и недостатка в патронах не испытывают. Император пожелал выяснить, откуда у них оружие и патроны: то ли самодельные, то ли ворованные. Для этого он вызвал к себе главного конструктора с группой экспертов; они должны были после взятия столицы осмотреть оружейные мастерские горцев и доложить императору свои выводы.

Главный конструктор был рад этой поездке. Его замучили дрязги и нездоровый моральный климат в коллективе. Референт, похоже, метил на место начальника полигона, поэтому собирал про него самые грязные сплетни и регулярно сообщал все главному; тот, конечно, ни на грош не верил, но референт все не унимался. Последняя сплетня была та, что начальник полигона, тайком сговорившись с комендантом тюрьмы, испытывает оружие на заключенных, приговоренных к смертной казни, а когда таких нет – на каких подвернутся, а комендант оформляет их как застреленных при попытке к бегству.

Эксперты прибыли в лагерь императора вечером, когда горцы получили ультиматум, а на следующее утро, вступив вместе с войском в столицу, сразу устремились в мастерские, но попали на пепелище. Впрочем, поковырявшись в обломках, они пришли к однозначному выводу: оружие горцы делали сами, а патроны откуда-то завозили. Главный конструктор доложил императору, а после ему было нечего делать, и он стал слоняться и маяться и ждать оказии, чтобы ехать домой. Поспешное бегство в почтовом фургоне оказалось ему настолько кстати, что он даже не поинтересовался причинами такой спешки.

Дома главный конструктор ушел в работу с головой, ничего не замечая вокруг; в столице же между тем ползли слухи о том, что император учинил в горах. Наконец вернулись фотографы, посланные начальником полигона, отпечатали фотографии, а референт позаботился о том, чтобы главный их увидел.

В то день у главного на 4 часа дня было назначено совещание. За полчаса до него он решил просмотреть папку с почтой. Фотографии лежали в папке сверху.

Герцогиню он узнал сразу, хотя видел ее только один раз, мельком, когда казаки вернули карету. Дочку он тогда вообще не разглядел, но догадался, чей труп на снимке. Главный конструктор закурил (хотя обычно не курил в кабинете перед совещаниями, щадя легкие своих сотрудников), поднялся из-за стола и подошел к окну. Он стоял у окна, курил, зажигая одну сигарету от другой, и вспоминал все слухи и сплетни, отголоски которых доходили до него в последнее время.

Занимаясь разработкой оружия, он никогда не думал о тех, в кого из этого оружия выстрелят. О них обычно не думает ни конструктор, рисующий чертеж затвора, ни токарь, вытачивающий этот затвор на станке, ни слесарь-сборщик, собирающий готовое изделие из деталей, ни сторож, охраняющий склад с готовой продукцией вместе с собакой Жучкой. Вот о Жучке он думает и каждый день несет ей из дома каких-нибудь объедков. А потом приходит фургон, готовую продукцию увозят, и уже совсем другие люди решают, когда и в кого из нее выстрелить, но и они не думают о тех, в кого собираются стрелять. Для них это просто живая сила противника, которую надо уничтожить. О них могли бы подумать разве что те, кто непосредственно стреляет, потому что сами в таком же положении – в них тоже стреляют; но под пулями работают рефлексы, а не мысли.

«Для чего он все это снимает? Нравится ему, что ли, на это смотреть?» – такая была первая мысль главного конструктора, которую сразу же вытеснила вторая: «Зачем они это сделали? Ведь глупо же с любой точки зрения!» И сразу за ней третья: «Но ведь я же не для этого сделал автомат!»

«А для чего?» – спросил сам себя главный конструктор и не нашел на этот вопрос прямого и однозначного ответа. Он погасил недокуренную сигарету об подоконник, вернулся к столу и посмотрел на фотографии, как будто за это время на них могло что-то измениться, но на них, конечно, все было по-прежнему. Посмотрел на часы – была уже четверть пятого, давно пора начинать совещание.

А в приемной в это время начальники подразделений ОКБ, приглашенные на совещание, и с ними вместе секретарша с референтом гадали, что произошло с главным, который всегда отличался пунктуальностью. Вдруг заработало переговорное устройство – главный вызывал секретаршу к себе. Она зашла в кабинет, через минуту вышла, морщась от табачного дыма, и объявила: все свободны, совещание переносится на завтра на 9 утра.

Дома главный конструктор всю ночь ходил по комнатам, курил и спрашивал себя: «Для чего я это сделал?» – и сам себе отвечал: «Для чего, для чего! Чтобы было что кушать! Работа у меня такая.» – «Значит, я ничем не лучше какого-нибудь аборигена с людоедских островов. Ему, чтобы покушать, тоже надо кого-то убить.» – «Зачем так передергивать? Я никого не собирался убивать.» – «Правильно, я не собирался. Заказчики мои собирались, которым я оружие делаю. Не собирались бы – не заказывали бы оружие.» – «Не для убийства его заказывают, а для защиты своей страны.» – «Ну да! Особенно наш император…» – И так он спорил сам с собой, а истина все не рождалась, потому что с помощью формальной логики можно оправдать все, что угодно, хоть людоедство.

Утром он приехал в ОКБ, прошел к себе в кабинет через приемную мимо собиравшихся уже участников перенесенного совещания, и в кабинете ему вдруг сделалась до такой степени противна его работа, что он снова вызвал к себе секретаршу. Та зашла, через полминуты вышла в приемную и объявила: все свободны, совещание переносится на неопределенный срок. Участники несостоявшегося совещания разошлись, остались только секретарша и референт. Минут через десять главный конструктор вышел из кабинета, отпустил и их, и сам тоже в неурочное время, без охраны, пешком домой пошел.

Он шел по улицам, по которым привык ездить рысью в персональной карете, и вдруг заметил ворота, а за ними в глубине, за деревьями небольшую церковь, которую он раньше не замечал; да много ли разглядишь из мчащейся кареты? Главный конструктор зашел в ворота, поднялся на крыльцо и заглянул внутрь. В церкви никого не было: служба или давно кончилась, или еще не начиналась, – только старенький попик зачем-то поправлял свечки у икон. Обернувшись на скрип двери, он с минуту смотрел на главного конструктора, подслеповато щурясь, затем сказал:

– Вот так встреча! Не зря, видать, Господь меня надоумил зайти сюда в неурочный час. Здравствуй, мастер!

– Здравствуйте, святой отец, – ответил главный конструктор.

– Я, однако, слышал, что ты неверующий, – продолжал священник. – Что же привело тебя сюда?

– Это так, святой отец, не верю я ни в бога, ни в черта, ни в бессмертие души, но о спасении последней забочусь; потому и пришел сюда, что никакое другое ведомство, кроме вашего, душой не занимается.

– Что же, рассказывай, что у тебя на душе, – сказал священник и приготовился слушать.

Главный конструктор рассказал ему все, начиная со встречи с царем у стены и кончая вчерашними фотографиями, и в конце говорит:

– И выходит, святой отец, что из-за моей глупости и бахвальства (захотелось самому царю помочь!) такая масса народа погибла. Я и думаю сейчас: а если бы я и вправду отнес автомат на базар и продал бы его какому-нибудь разбойнику? Он бы грабил себе потихоньку купцов на большой дороге, и не случились бы все эти зверства.

– Разбойники тоже разные бывают, – ответил священник, – и купцы, случается, с детьми путешествуют. – Помолчал и добавил: – Грехи твои я тебе отпускаю, и Господь тебя простит: Он вообще все прощает, кроме разве что благих намерений.