— И пистолет, стреляющий пробками!

— Ладно, ладно!

— Папка, вот эта настоящая принцесса. Она пахнет ландышами и… розами. Ну, она сама меня попросила… подлей да подлей немножко маминых духов… Всё равно мама умрёт, и я буду королевой… Пристала ко мне… А мне что? Мне-то всё равно… Ну я и подлил ей немножко!..

— Держите её! — заорал Хранитель Запахов и, как огромная жаба, прыгнул на принцессу, которая пахла одними ландышами.

Он схватил её за плечи и затряс изо всех сил.

На пол упал колпак с красной кисточкой.

И все увидели Матю.

Матя стояла посреди зала и вся серебрилась, как будто была покрыта инеем.

На светлых волосах Мати был венок из ландышей. Ландыши падали на румяные щёки и горячие уши. Ландыши висели на шее как ожерелье. Они выглядывали из рукавов и торчали из карманов её старого передника… Даже к единственному башмаку длинной болотной травой были привязаны пучки ландышей.

Ландыши были свежие и упругие. Кое-где на них ещё блестели капли росы.

И ландыши пахли.

Они пахли немного сырой землёй и немного лесными озёрами.

Щётка так загляделся на Матю, что забыл обо всём на свете. Он даже забыл, что висит в воздухе и его держат грубые руки невидимых стражников.

— Какая ты красивая!.. — прошептал он. — Какая ты красивая…

Но тут все зашевелились.

Женщины зашипели как кошки, а мужчины зарычали как собаки.

— Не надо было этого делать, — прошептал Щётка. — Ты попалась потому, что хотела мне помочь…

Матя тряхнула светлой головой. Ландыши от этого запахли ещё сильнее.

— Ерунда, — сказала она. — А ты попался потому, что хотел помочь мне…

Цеблион от ярости кусал себе руки.

На руках оставались полукруглые следы зубов, похожие на собачьи укусы.

— Из-за такой жалкой, ничтожной девчонки… — стонал он. — Всё погибло! Такой великий замысел! Такая идея! А я так долго ждал! Почему я не выпрыгнул тогда из окна? Я бы раздавил, задушил эту девчонку! О… мой сын!..

— Мы тебя казним!!! Слышишь, мерзкая девчонка??? — заорал Министр Войны. — Мы тебя казним!!!

— Ну и пусть! — сказала Матя своим ясным, звонким голосом. — А может быть, я хочу, чтобы меня казнили?

Конечно, ни одна девочка на свете не хочет, чтобы её казнили. Это Матя просто так сказала. Она просто надеялась, что кто-нибудь из невидимок лопнет от злости.

— И войны не будет! — крикнул Щётка.

— А тебя мы тоже казним!

— Ну и пожалуйста! Подумаешь! Плакать не буду!

— А я спасла своих Братьев, — сказала Матя. У неё в этот момент было такое счастливое и любящее лицо, что у Цеблиона от ярости по лицу поползли красные пятна, похожие на каких-то красных насекомых. — Я знаю, они всё равно ни за что не согласились бы ткать для вас материю, а теперь…

— Дура!!! — рявкнул Министр Войны. — Твои братья согласились!!!

— Врёшь, — закричала Матя, поворачиваясь к нему, — я тебе не верю! Это ты нарочно врёшь, чтобы меня…

— А вот посмотри!

Главный Хранитель шагнул к ней, на ходу расстёгивая карман своей куртки. Он достал из кармана какую-то бумагу и развернул её перед Матей.

— Видишь, что здесь написано? Видишь, вот тут: «Для нового станка нужно…», а здесь «кузнечные мехи», а здесь «длинная труба». А вот их подписи. Видишь, глупая девчонка?

Матя ничего не могла прочесть.

Буквы разбегались в разные стороны, как муравьи в муравейнике, развороченном палкой.

Но почерк… Она не могла его спутать… Она узнала почерк своего Старшего Брата.

Матя страшно побледнела. Она стала белее ландышей. Весь зал поплыл у неё перед глазами. Негритёнок Щётка стал каким-то маленьким и уплыл куда-то в сторону.

— Если это так, — тихо сказала Матя, — если это правда, то мне больше не нравится жить… Мне всё противно…

Матя села на пол и закрыла лицо руками. Венок съехал ей на одно ухо. Потом она ещё ниже опустила голову и уткнулась лицом в колени.

Вид у неё был такой жалкий, что невидимки захихикали от злорадства и удовольствия.

Матя сидела скорчившись. Она поджала под себя голую маленькую ногу. Лица её не было видно. Теперь она была похожа на холмик, сплошь заросший ландышами.

— Возьмите эту девчонку и этого мальчишку и бросьте их в тюрьму!!! — приказал Министр Войны.

Камера помещалась в нижнем этаже Чёрной башни.

Если бы она была повыше, то она оказалась бы как раз под камерой, где сидели Братья. Тогда Матя слышала бы их шаги, слышала, как иногда что-то тяжёлое падает на пол. Она слышала бы скрежет металла и сосредоточенные голоса Братьев.

Но даже хорошо, что она всего этого не слышала. Ведь она огорчилась бы тогда ещё больше.

В камере было сыро, холодно и неуютно.

По стенам бегали разные сороконожки и ползали пауки. Им-то, конечно, здесь очень нравилось. Они даже не знали, что живут в тюрьме. А для людей здесь было самое плохое место на свете, потому что они никуда не могли уйти отсюда, ни убежать, ни уползти.

В углу камеры прямо на полу стояла короткая свеча. В другом углу на соломе сидели Матя, Щётка и Великий Садовник. Около них тихо вздыхал Невидимый Трубач, которому и в тюрьме не разрешали снять колпак-невидимку.

— На это у нас есть свои невидимые соображения! — сказал ему капитан невидимых стражников. — Вот отрубим тебе голову, тогда…

Перед каждым из узников стояло что-то похожее на чёрный гриб. Это была кружка с водой, покрытая куском сухого чёрного хлеба.

Щётка быстро съел свой хлеб и выпил воду. Ведь он никогда в жизни не ел ничего другого.

Хлеб и вода, стоящие перед Невидимым Трубачом, тоже постепенно исчезли. Даже Великий Садовник отломил от своей корки несколько кусочков.

И только Матя ни к чему не притронулась.

— Неужели ты ничего не будешь есть? — ужаснулся Щётка. — Ведь нас казнят только завтра утром. Неужели ты и на казнь пойдёшь голодная?

— Она разочарована, — прошептал Трубач. — О, это ужасно — быть разочарованной в таком нежном возрасте!..

Щётка придвинулся к Мате.

— Ну, Матя, ну поешь… — прошептал он, стараясь заглянуть ей в глаза. — Ты что, плачешь?

Матя подняла глаза. Её светло-зелёные глаза стали совсем тёмно-зелёными. Они были сухими и горячими.

— Я больше никогда не буду плакать, — сказала она. — Я плакала, когда мне было чего-нибудь жалко. А теперь мне больше ничего не жалко. Мне всё противно.

— И я? — прошептал Щётка и опустил голову.

— Не спрашивай меня. Я не буду тебе отвечать. Потому что я не хочу тебя огорчать.

Но Щётка огорчился.

Он ужасно огорчился. Он упал на пол, и руки его мяли солому. Рыдания просто разрывали ему грудь.

Он уткнулся лицом в солому, задыхаясь и кашляя от соломенной трухи и пыли.

Великий Садовник положил руку на его худое плечо. Рука у Великого Садовника была тяжёлая и древняя. По ней, как корни, извивались синие и коричневые жилы.

— Ты не права, девочка! Ты поступаешь слишком жестоко… Так нельзя…

— А они? Они не поступили жестоко? Я им так верила. Больше, чем себе. Я была хорошей… Ну, может быть, я не была уж такой хорошей… но я хотела быть хорошей, потому что они были такие хорошие! Я хотела, чтобы все люди на земле стали похожи на них… А они… Лучше бы их…

— Ох!.. Ты бы предпочла, чтобы Братьев казнили?!

— Да! — в запальчивости закричала Матя, вскакивая на ноги. Ландыши посыпались на солому. — Да! Хотела бы! Я бы тогда тоже умерла от горя. Но я умерла бы от хорошего горя. Я бы всё равно не могла без них жить. А теперь пускай меня казнят. Я всё равно умру от плохого горя. Мне всё противно! Мне всё отвратительно!

— Странная девочка, — прошептал Великий Садовник. — Ты ещё ничего не знаешь и знаешь слишком много. Но в жизни так много прекрасного…