Нас забавил сказкой вслух;

В этой сказке говорится

О прекрасной Царь-девице.

Вот твой царский стремянной

Поклялся твоей брадой,

Что он знает эту птицу, —

Так он назвал Царь-девицу, —

И её, изволишь знать,

Похваляется достать».

Спальник стукнул об пол снова.

«Гей, позвать мне стремяннова!» —

Царь посыльным закричал.

Спальник тут за печку стал.

А посыльные дворяна

Побежали по Ивана;

В крепком сне его нашли

И в рубашке привели.

Царь так начал речь: «Послушай,

На тебя донос, Ванюша.

Говорят, что вот сейчас

Похвалялся ты для нас

Отыскать другую птицу,

Сиречь[53] молвить, Царь-девицу…» —

«Что ты, что ты, бог с тобой! —

Начал царский стремянной. —

Чай, с просонков я, толкую,

Штуку выкинул такую.

Да хитри себе как хошь,

А меня не проведёшь».

Царь, затрясши бородою:

«Что? Рядиться мне с тобою? —

Закричал он. – Но смотри,

Если ты недели в три

Не достанешь Царь-девицу

В нашу царскую светлицу,

То, клянуся бородой!

Ты поплатишься со мной!

На правёж – в решётку – на кол!

Вон, холоп!» Иван заплакал

И пошёл на сеновал,

Где конёк его лежал.

«Что, Иванушка, невесел?

Что головушку повесил? —

Говорит ему конёк. —

Аль, мой милый, занемог?

Аль попался к лиходею?»

Пал Иван к коньку на шею,

Обнимал и целовал.

«Ох, беда, конёк! – сказал. —

Царь велит в свою светлицу

Мне достать, слышь, Царь-девицу.

Что мне делать, горбунок?»

Говорит ему конёк:

«Велика беда, не спорю;

Но могу помочь я горю.

Оттого беда твоя,

Что не слушался меня.

Но, сказать тебе по дружбе,

Это – службишка, не служба;

Служба всё, брат, впереди!

Ты к царю теперь поди

И скажи: «Ведь для поимки

Надо, царь, мне две ширинки[54],

Шитый золотом шатёр

Да обеденный прибор —

Весь заморского варенья —

И сластей для прохлажденья»,

Вот Иван к царю идёт

И такую речь ведёт:

«Для царевниной поимки

Надо, царь, мне две ширинки,

Шитый золотом шатёр

Да обеденный прибор —

Весь заморского варенья —

И сластей для прохлажденья». —

«Вот давно бы так, чем нет», —

Царь с кровати дал ответ

И велел, чтобы дворяна

Все сыскали для Ивана,

Молодцом его назвал

И «счастливый путь!» сказал.

На другой день, утром рано,

Разбудил конёк Ивана:

«Гей! Хозяин! Полно спать!

Время дело исправлять!»

Вот Иванушка поднялся,

В путь-дорожку собирался,

Взял ширинки и шатёр

Да обеденный прибор —

Весь заморского варенья —

И сластей для прохлажденья;

Всё в мешок дорожный склал

И верёвкой завязал,

Потеплее приоделся,

На коньке своём уселся;

Вынул хлеба ломоток

И поехал на восток

По тоё ли Царь-девицу.

Едут целую седмицу,

Напоследок, в день осьмой,

Приезжают в лес густой.

Тут сказал конёк Ивану:

«Вот дорога к окияну,

И на нём-то круглый год

Та красавица живёт;

Два раза она лишь сходит

С окияна и приводит

Долгий день на землю к нам.

Вот увидишь завтра сам».

И, окончив речь к Ивану,

Выбегает к окияну,

На котором белый вал

Одинёшенек гулял.

Тут Иван с конька слезает,

А конёк ему вещает:

«Ну, раскидывай шатёр,

На ширинку ставь прибор

Из заморского варенья

И сластей для прохлажденья.

Сам ложися за шатром

Да смекай себе умом.

Видишь, шлюпка вон мелькает..

То царевна подплывает.

Пусть в шатёр она войдёт,

Пусть покушает, попьёт;

Вот, как в гусли заиграет, —

Знай, уж время наступает.

Ты тотчас в шатер вбегай,

Ту царевну сохватай

И держи её сильнее

Да зови меня скорее.

Я на первый твой приказ

Прибегу к тебе как раз;

И поедем… Да, смотри же,

Ты гляди за ней поближе;

Если ж ты её проспишь,

Так беды не избежишь».

Тут конёк из глаз сокрылся,

За шатёр Иван забился

И давай диру[55] вертеть,

Чтоб царевну подсмотреть.

Ясный полдень наступает;

Царь-девица подплывает,

Входит с гуслями в шатёр

И садится за прибор.

«Хм! Так вот та Царь-девица!

Как же в сказках говорится, —

Рассуждает стремянной, —

Что куда красна собой

Царь-девица, так что диво!

Эта вовсе не красива:

И бледна-то, и тонка,

Чай, в обхват-то три вершка;

А ножонка-то, ножонка!

Тьфу ты! словно у цыплёнка!

Пусть полюбится кому,

Я и даром не возьму».

Тут царевна заиграла

И столь сладко припевала,

Что Иван, не зная как,

Прикорнулся на кулак

И под голос тихий, стройный

Засыпает преспокойно.

Запад тихо догорал.

Вдруг конёк над ним заржал

И, толкнув его копытом,

Крикнул голосом сердитым:

«Спи, любезный, до звезды!

Высыпай себе беды,

Не меня ведь вздёрнут на кол!»

Тут Иванушка заплакал

И, рыдаючи, просил,

Чтоб конёк его простил:

«Отпусти вину Ивану,

Я вперёд уж спать не стану». —

«Ну, уж Бог тебя простит! —

Горбунок ему кричит. —

Всё поправим, может статься,

Только, чур, не засыпаться;

Завтра, рано поутру,

К златошвейному шатру

Приплывёт опять девица

Мёду сладкого напиться.

Если ж снова ты заснёшь,

Головы уж не снесёшь».

Тут конёк опять сокрылся;

А Иван сбирать пустился

Острых камней и гвоздей

От разбитых кораблей

Для того, чтоб уколоться,

Если вновь ему вздремнётся.

На другой день, поутру,

К златошвейному шатру

Царь-девица подплывает,

Шлюпку на берег бросает,

Входит с гуслями в шатёр

И садится за прибор…

Вот царевна заиграла

И столь сладко припевала,

Что Иванушке опять

Захотелося поспать.

«Нет, постой же ты, дрянная! —

Говорит Иван вставая. —

Ты в другорядь не уйдёшь

И меня не проведёшь».

Тут в шатёр Иван вбегает,

Косу длинную хватает…

«Ой, беги, конёк, беги!

Горбунок мой, помоги!»

Вмиг конёк к нему явился.

«Ай, хозяин, отличился!

Ну, садись же поскорей

Да держи её плотней!»

Вот столицы достигает.

Царь к царевне выбегает,

За белы руки берёт,

Во дворец её ведёт

И садит за стол дубовый

И под занавес шелковый,

В глазки с нежностью глядит,

Сладки речи говорит:

«Бесподобная девица,

Согласися быть царица!

Я тебя едва узрел —

Сильной страстью воскипел.

Соколины твои очи

Не дадут мне спать средь ночи

И во время бела дня —

Ох! измучают меня.

Молви ласковое слово!

Всё для свадьбы уж готово;

Завтра ж утром, светик мой,

Обвенчаемся с тобой