С тех пор стало казаться, что львы нарочно дразнят его. Хотя им, должно быть, доставалось не больше дичи, чем нам, поэтому они вынуждены были охотиться на овец, служивших легкой добычей. Уезжая в пустыню, он каждый раз возвращался с львиной шкурой. Мне они нравились безмерно. Они были такими мягкими и так приятно пахли дикой природой. Силы тогда уже покидали меня, неуклонно истаивая под палящим солнцем, и шкуры, которые привозил мне сын, были одной из немногих радостей, какие у меня остались.

Говоря это, она провела пальцами по своему парику, улыбаясь приятному воспоминанию.

– А потом он отправился за последней шкурой, – улыбка исчезла с ее лица. – А что было дальше, тебе известно.

Мы сидели, слушая журчание фонтана, а солнце над нами поднималось все выше.

– Госпожа матушка, – медленно проговорила я, и мне вовсе не показалось странным обратиться к ней так же, как к матери моей сестры. – Зачем вы рассказываете мне все это?

– Я хочу, чтобы ты знала, что за человек твой муж, – ответила она. – Нехорошо, чтобы ты видела в нем только чудовище. Придворные сказали бы тебе, что он сделал для нас много хорошего и что твоя жизнь и жизни остальных девушек – это цена, которую мы должны заплатить. Я же хотела рассказать тебе, что когда-то он был хорошим человеком, каким мы с мужем надеялись вырастить его. Он больше не тот человек. Но каждый день, пока ты жива, я буду молиться божествам своей семьи, чтобы он снова стал тем человеком.

С этими словами она оставила меня, а я сидела в саду, пока солнце не распалилось настолько, что я была вынуждена искать тень. Для меня по-прежнему не имело значения, что Ло-Мелхиин когда-то любил свою мать и своих подданных. Он проливал кровь и поддерживал мир, но люди помнили только про мир. Меня же это не устраивало, хоть я и не хотела бы, чтобы вместо меня жизнь отдала какая-то другая девушка. Проведя в касре семь дней, я твердо решила продержаться еще семь, а потом еще. Теперь у меня была карта торгового пути – во всяком случае, я знала дорогу лучше, чем до того, как мать Ло-Мелхиина рассказала мне о своем сыне. Быть может, у него есть какое-то слабое место, которым я смогу воспользоваться.

Но думала я и о том, что она сказала под конец и о чем говорилось во всех историях, – что он уже не тот человек.

В тот день я не пошла в мастерскую. Вместо этого я стала гулять по саду, рассматривая великолепные статуи, сделанные скульпторами Ло-Мелхиина. Вновь увидев изваяние его матери, стоящей на спинах пары львов, я остановилась. Когда я увидела статую впервые, она показалась мне поразительной и прекрасной. Теперь, повидав эту женщину вживую, я уже была не столь уверена в своем мнении. Статуя казалась жестче и холоднее, и не потому, что была сделана из камня. Черты лица были острее, линия губ – жестче, а плечи – шире, чем в жизни.

Но хуже всего были глаза.

Такие же были и у остальных статуй в садах касра. Все изваяния – неважно, мужчины, женщины или дети, – отличались неестественной красотой, с которой не могло сравниться ни одно живое существо. И у всех в глазах было что-то не то: они неподвижно взирали перед собой, будто ожидая увидеть неведомые ужасы. Смотреть на них слишком долго было чревато безумием.

– Вам нравится статуя? – раздался голос у меня за спиной. Я обернулась и увидела стражника, который угостил меня солью в пустыне. На этот раз он был одет не в кожаные доспехи, которые отражали удары клинков и стрел – и в которых, должно быть, было невыносимо жарко на солнце, – а в льняные штаны и тунику, перехваченную поясом. На поясе, рядом с ножом для еды, висела деревянная шкатулка.

– Она поразительна, – сказала я. – Но повстречавшись с той, кого она изображает, я уже не уверена, что она мне нравится.

– Мне она тоже не нравится, – признался он, подойдя ближе ко мне. – Полагаю, мне позволительно так говорить, ведь это я ее сделал.

Я опешила. Мне никогда еще не доводилось встречать скульптора, тем более столь прославленного, как Фирх Камнедар.

– Прошу прощения, господин, – извинилась я. – Я не хотела вас обидеть.

– Я никакой не господин, – ответил он. – И я не солгал, сказав, что статуя мне не нравится. Мне не нравятся многие из статуй, что я сделал для Ло-Мелхиина, хоть он и оказывает мне великую честь, выставляя их в столь дивном окружении в собственных садах.

– Но я думала, вы стражник, – сказала я. Не в первый раз за свою жизнь я пожалела, что не обладаю словесным даром сестры. Я умела интересно рассказывать истории, которые как следует выучила, но не была одарена способностью находить нужные слова, когда говорила от себя.

– Я и есть стражник, – подтвердил он. – Я пришел сюда, чтобы служить отцу Ло-Мелхиина незадолго до его смерти, а потом стал служить самому Ло-Мелхиину.

– Так, значит, резьбой вы занимаетесь для развлечения? – спросила я. Моя мать не одобряла праздности, а поскольку мои братья не желали опускаться до шитья, многие их них, сидя по вечерам у огня, высекали из камня разные полезные вещицы.

– Поначалу так и было, – ответил он. – Я вырезал древки стрел, колья для шатров – ничего сложного. Это помогало скоротать время, когда приходилось сидеть в карауле холодными ночами.

Я взглянула на статую. От стрел и колышков, вырезанных от скуки у костра, несказанно далеко до каменных изваяний, украшающих сады Ло-Мелхиина.

– Что же заставило вас обратиться к камню? – спросила я. По лицу его пробежала тень.

– Однажды я поехал с Ло-Мелхиином за невестой, – сказал он, забыв на мгновение, с кем говорит. Спохватившись, он резко дернул головой и с тревогой глянул на меня.

– Все в порядке, – успокоила я его. – Пожалуйста, продолжайте.

– Что ж, как скажете, – не стал спорить он. – В эти поездки Ло-Мелхиин берет с собой мало людей, и сам, чередуясь с остальными, стоит в карауле и седлает лошадей, будто обычный стражник. Он беседовал с нами и наблюдал, как я вырезаю по дереву. Он сказал, что у меня хорошо бы вышло работать с камнем, если бы я попробовал. А когда мы вернулись, для меня была приготовлена огромная каменная глыба.

Я долго не брался за нее. За это время сменилось, должно быть, шесть жен. Или даже восемь. Прошу прощения, госпожа. Иногда я стараюсь не вести счет.

Мне не в чем было винить обитателей касра. Жены Ло-Мелхиина исчислялись сотнями, а некоторые из них едва ли прожили здесь достаточно, чтобы оставить след в жизни касра. Было бы жестоко ждать, что они станут оплакивать каждую.

– Каждый раз, как мы отправлялись в путь, Ло-Мелхиин смотрел, как я работаю, и говорил, что у меня есть дар резьбы по камню. И каждый раз я не внимал его словам, – рассказывал он. – А потом однажды ночью мне приснился сон – яркий, как никогда прежде. Мне приснилась статуя, заточенная в огромной каменной глыбе – статуя матери Ло-Мелхиина, стоящей на спинах двух львов.

Когда я проснулся, инструменты оказались у меня в руках, и я принялся за работу, не успев сообразить, в чем дело. Я никогда раньше не вырезал по камню, а статуя, что явилась мне во сне, была прекрасна. Я понимал, что глупо надеяться сделать что-то столь прекрасное с первой попытки. Даже вырезание стрел требует навыка.

Я не прерывался ни на еду, ни на питье, даже когда солнце надо мной разгорелось в полную силу. Руки у меня потрескались и кровоточили, меня мучала жажда, но я не останавливался. Солнце жарило меня живьем, но мне было все равно. Я думал только о статуе, которую надо освободить из ее каменного плена.

Если отлучить барана от овец в течке, он обезумеет, стараясь добраться до них. Неважно, как крепко его привязали. Почуяв их запах, он переломает кости и себе, и всем вокруг в попытках вырваться. Похоже, скульптором овладело безумие того же рода.

– Наконец статуя была готова. Когда я пришел в себя, Ло-Мелхиин стоял рядом со мной. Мне показалось, что он давно наблюдал за мной, хотя я был столь увлечен работой, что не заметил его, – продолжал стражник. – Он осмотрел статую сверху донизу и объявил, что она совершенна. Он поблагодарил меня за великолепную работу во имя своей матери и нарек меня Фирх Камнедар, ибо когда я коснулся камня, у меня открылся дар. Он спросил, каких почестей я желаю в награду, но я сказал, что счастлив быть стражником. Больше всего я люблю не камень, а солнце и песок. Мне не хотелось разлучаться с ними.