— Ты грустный.

Я поднял глаза.

— Наша девочка снова в больнице.

Мина вздохнула. И стала следить взглядом за птицей, которая чертила высоко-высоко в небе.

— Может, даже умрет.

Она снова вздохнула.

— Хочешь, я тебя куда-то о тведу? — спросила она.

— Куда куда-то?

— В тайник, о котором никто не знает.

Я оглянулся на дом: папа маячил в окне столовой. Посмотрел на Мину, и ее взгляд пронзил меня насквозь.

— Всего пять минут. Он и не заметит.

Я внутренне сжался и кивнул.

— Пойдем, — прошептала она. Я выскользнул за калитку.

— Быстрее. — Она пригнулась и припустила бегом.

В конце нашей улицы она свернула. Мы теперь бежали вдоль заборов более высоких, солидных и, видимо, старых домов. Участки здесь были шире, деревья в садах мощнее и раскидистее. Воронья улица.

Мина остановилась у темно-зеленых ворот. Достала откуда-то ключ, отперла замок и вмиг оказалась внутри. Я шагнул следом. Что-то потерлось о мою ноту. Кошка. Проникла с улицы вместе с нами.

— Шепоток. — Мина улыбнулась.

— Что?

— Кота зовут Шепот. Он тут повсюду гуляет.

Дом был каменный, почерневший от времени. Окна заколочены. Мина распахнула дверь, на которой крупными красными буквами было написано: «Опасно для жизни».

— Не обращай внимания, — сказала Мина. — Это чтоб хулиганы не лезли.

Она вошла в дом.

— Давай же, — шепнула она. — Быстрее.

Мы с Шепотом двинулись за ней.

Тьма стояла кромешная. Хоть глаз выколи. Мина нащупала мою руку.

— Не останавливайся, — сказала она и потащила меня вперед, по каким-то широким ступеням.

Глаза потихоньку привыкли к темноте, и я уже различал контуры лестничных пролетов. Мы поднялись на три. После третьей площадки лестница сузилась, и мы оказались перед узкой дверью.

— Чердак, — прошептала Мина. — Здесь надо тихо-тихо. А то еще не понравишься им. Могут и наброситься!

— Что? Кто?

— Ты вообще смелый? Меня они знают, с Шепотом тоже знакомы, а вот с тобой… Так ты смелый? Такой, как я?

Я молчал. Откуда мне знать?

— Смелый, — твердо сказала она. — Наверняка.

Мина нажала дверную ручку. Затаив дыхание, она снова взяла меня за руку, втащила за собой внутрь и прикрыла дверь. Потом присела на корточки, съежилась и подергала меня, чтоб сделал то же самое. Кот покорно улегся рядом.

— Не шевелись, — приказала она. — Ни звука. Только смотри.

Мы были прямо под крышей, в просторном помещении со скошенными стенами. Неровный дощатый пол весь потрескался и был усеян отвалившейся штукатуркой. Сквозь полу- круглое окошко в скате крыши проникал свет. Стекла в окошке не было, осколки валялись внизу. Сквозь оконный проем виднелись городские крыши, шпили и облака, розовеющие на закатном солнце.

Я почти не дышал.

Солнце потихоньку садилось, и под крышей сгущался красноватый сумрак.

— Что будет? — прошептал я.

— Ш-ш-ш. Смотри в оба. Сиди и смотри.

Вдруг она вздрогнула.

— Вот! Смотри!

Светлая птица почти бесшумно вылетела из гнезда на окно, выглянула наружу. Следом вылетела другая, покружила по комнате, хлопая крыльями почти у нас перед носом, и тоже приземлилась на окно.

Я не дышал вовсе. Мина крепко держала меня за руку. Мы не сводили глаз с птиц, с их круглых, повернутых друг к другу клювами головок, с их лап, вцепившихся в оконную раму. Но гут они разом сорвались и исчезли в красноватых сумерках.

— Совы, — прошептала Мина. — Бурые совы.

И снова насквозь пронзила меня взглядом.

И засмеялась.

— Иногда они нападают на непрошеных гостей. Но сейчас ты со мной. Они поняли, что ты свой.

Она показала на дальнюю стену, где вывалилось несколько кирпичей и зияла дыра.

— Там у них гнездо. И сейчас там птенцы. Не вздумай подходить ближе. За птенцов они тебя до смерти заклюют.

Я ошеломленно молчал. Она засмеялась.

— Пошли, — шепнула она. — Быстрее.

Мы выбрались с чердака и побежали вниз, по широким ступеням — в сад. Мина заперла дверь и калитку; и мы бросились домой.

— Никому не говори.

— Ни за что.

— Поклянись.

— Как?

— Чтоб мне сдохнуть.

— Чтоб мне сдохнуть.

— Молодец, — сказала она и убежала. Шепот припустил следом.

Я же открыл свою калитку и тут же увидел папу. Он по-прежнему маячил в окне столовой — тянулся малярной кистью куда-то к потолку.

В школу я на следующий день не пошел. Мы с папой сидели, завтракали, как вдруг меня заколотил озноб.

— Может, останешься дома? — папа обнял меня за плечи. — Мне как раз нужна помощь.

Я кивнул.

— Подготовимся к их возвращению, — добавил он. — На пару быстрее получится.

Потом я краем уха услышал, как он звонит в школу.

— Сестренка… Да, так много сразу навалилось… Расстроен… Да-да…

Я переоделся в старые джинсы. Размешал зеленую краску, которую папа приготовил для столовой. Выстелил пол старыми газетами.

Папа полез на стремянку.

— А мне что делать? — спросил я.

Он пожал плечами. Выглянул в окно.

— Может, попробуешь расчистить джунгли? Только надень брезентовую куртку и москитную сетку. И берегись тигров.

Я надел старые перчатки. Если стебли не ломались, я срезал их старыми ножницами. Подкапывал мотыгой, чтоб не оставалось корней. В кожу то и дело впивались шипы. По рукам тек зеленый сок У стены дома потихоньку росли две кучи: сорняков и камней. Приходилось все время стряхивать с себя пауков: они свисали на своих нитях прямо со лба. Черные блестящие жуки разбегались из-под ног.

Взрыхленная почва так и кишела червяками и сороконожками. За утро я расчистил изрядный кусок сада. Потом ко мне вышел папа. Мы вместе попили соку. Сидели, прислонившись к стене дома, и глядели, как на взрыхленную землю слетаются дрозды. Они склевывали всю живность, какая попадалась под клюв, и несли в гнездо, своим малышам — в соседние сады, за соседние заборы.

Мы обсудили, что бы нам хотелось устроить в саду: прудик, фонтан, песочницу для малышки и место, где мама могла бы загорать.

— Когда она начнет ползать, пруд придется огородить, — сказал папа. — Не дай бог…

И мы снова принялись за работу.

Руки у меня уже ломило, кожа горела от царапин и укусов крапивы. В нос набилась пыль и пыльца, в горле першило. Я отчаянно рвал сорняки, вгрызался в землю, резал, рубил, крошил. И представлял, как наша девочка будет здесь гулять, ползать… Она представлялась мне крепенькой, поздоровевшей. Она смеялась в полный голос и тыкала пальчиком в птиц. И вдруг я заметил, что подобрался уже совсем близко к гаражу. Интересно, как он там? Так и сидит целый день? Сидит и ждет смерти…

Я подошел к двери, прислушался.

Никаких звуков, кроме обычного шуршания и шорохов.

— Нельзя так просто сидеть! — окликнул я его. — Нельзя сидеть и ждать, когда умрешь.

Тишина. Я подождал.

— Нельзя! Слышите?

Нет ответа.

После обеда мы с папой поехали в больницу. Проезжая по нашей улице, я заметил Мину — она сидела на дереве у себя в саду и то ли писала, то ли рисовала в альбоме. Она помахала нам, но не улыбнулась.

— Странное создание, — заметил папа.

— Ууу, — пробормотал я.

Малышка снова лежала в стеклянном ящике с трубочками и проводочками во рту и в носу. Она крепко спала. Мама сказала, что все замечательно и врачи обещают через пару дней отпустить их домой. Мы все стояли около девочки, мама обняла меня за плечи и тут заметила, что я весь исцарапан. Она тут же взяла у медсестер какую-то мазь и стала втирать мне в кожу, нежно-нежно.

Тут проснулась девочка, посмотрела прямо мне в глаза и сморщила личико, словно улыбнулась.

— Вот видишь, — сказала мама. — Она хочет нас порадовать, поэтому скоро, очень скоро выздоровеет. Правда, цыпленок?