С Ильменя веяло прохладой, обычной для этих мест в конце серпеня. На ветру поскрипывала калитка, ведущая во двор, огороженный высоким тыном. На Причальной улице Городища было пусто. Уже давно отзвонили вечерню, и добрые люди уснули, оставив заботы до утра.

Тишину разорвал густой лай собак, потом послышался топот копыт: по улице рысью проехали вершники. Их было пятеро, все рослые, на ухоженных конях под боевыми седлами и с крепкими сбруями. Темные шерстяные плащи защищали всадников от порывов ветра, а длинные мечи, опоясывавшие четверых из них, — от недобрых людей.

Коней осадили у скрипучей калитки.

— Мы с Дудикой войдем, — сказал тот вершник, что был без меча. — Стерегите ворота, привяжите животин и ждите. Ежели свистнем, немедля рвите к нам.

— Делайте как диакон велит, — подтвердил сказанное самый широкоплечий из ватаги. — И никого не пускать — ни туда, ни сюда.

— Угу, — кивнули здоровяки.

Спешившись, Дудика и диакон уверенным шагом направились к крыльцу большого дома. Оконца не были затворены ставнями, а потому падавший из них свет хорошо освещал натоптанную дорожку. Пахло домашней скотиной и свежей едой. Навстречу гостям выбежал хромой детина:

— Просим, просим! Проходите! Хозяин рад, очень рад.

— Отрадно, — негромко проговорил диакон.

— А ну, с дороги! — Дудика грубо оттолкнул мешавшегося под ногами детину.

Не замедляя шага, приезжие вошли в дом. Внутри было ненамного светлее. В центре клети полыхал очаг, пара лучин освещала длинный стол, поставленный у стены, огарок свечи теплился у образа Богородицы в красном углу. Диакон и Дудика перекрестились. Остановившись у самой двери, осмотрелись.

— Видишь кого похожего?

— Нет.

— Надо искать. Слово было верное. Дурить нас тот холоп не посмел бы.

Углядеть всех, кто находился в доме, было трудно. Мало что некоторые лежали на полу, с головой укрывшись дерюгами, и зычно храпели, так еще сумрак скрадывал закутки и закоулки. Явно бодрствовали только трое. Два мужа, лет по тридцати от роду, сидели за столом и, вяло переговариваясь, хлебали мутноватое пиво из потемневшего, потрескавшегося жбана. Низкорослый толстячок в замасленной рубахе, подвязанной кожаным ремешком, суетился у очага.

— Надо хозяина попытать. Он всех примечать должен. Гостеприимцы — скользкие твари, но мы тоже не лыком шиты.

Диакон и Дудика направились к очагу. Языки пламени лизали нанизанную на вертел тушу кабана. Шипел на углях жир. Пахло так вкусно, что Дудика сглотнул слюну.

— Добро пожаловать, гости дорогие, к Боровичку на роздых и горячую кашу. Рассаживайтесь поудобнее. Могу предложить меда сладчайшего и мясца свежайшего.

— Ты — хозяин? — спросил диакон.

— Да, да, гости дорогие, Боровичок стоит перед вами. Очень рад, что почтили меня своим вниманием. Как величать почтенных господ? Вижу, вы из храбрых мужей. Уж не из княжьей ли дружины?

— Много болтаешь, толстяк. Отвечай, не заходил ли к тебе сегодня скоморох?

— Может, сначала угощенье, а дело потом, гости дорогие? Я тут…

— Отвечай, живо! — вступил в разговор Дудика, хватая Боровичка за горло.

— Хочешь с нами в хитрого и тупого поиграть? — нахмурился диакон. — Не выйдет, заруби себе на носу, толстяк. Мы пока по-доброму спрашиваем. Так видел скомороха?

Шум у очага отвлек мужей, грустивших у полупустого жбана. Они окинули мутным взором грубых гостей и решили вмешаться:

— Эй, вы, лиходеи! А ну пустите Боровичка!

— Щас мы вам накидаем! — пошатываясь, один из мужей поднялся со скамьи и стиснул кулаки.

Как ни высок был Дудика, но тот, кто приближался к нему, почти доставал притолоки. Рука воина стиснула рукоять меча. Со всех сторон зашевелились постояльцы.

— Назад, смерды! — закричал диакон. — Ослепли, что ль? Не видите, кто перед вами стоит? Я — Григорий, диакон Святой Софии! Кто нам поперек пойдет, именем Божьим пойман будет!

Для большего эффекта диакон распахнул плащ, чтобы все увидели богатый золотой крест, висящий на груди.

— Прости, отче! — Мужи повалились на колени. — Не ведали, что творили. Бес попутал, да хмель в голову вдарил. Темно тут… Не приметили…

— Молчать, — коротко ответил Григорий.

— Благослови!

— Молчать!

Дудика пинками погнал пьяниц в угол. Диакон повернулся к Боровичку, продолжая начатый разговор:

— Где скоморох?

Увлеченный расспросами хозяина постоялого двора, Григорий не заметил, как один из постояльцев тенью скользнул под стол. Пока шел разговор, он сидел, прижавшись к стене и стараясь не дышать. Точнее, замер он после того, как вошедшие упомянули скомороха.

— Был тут один. Но уж верно не знаю, скоморох он или кто, — начал Боровичок. — Как мешок свой расшнуровал, так я личину липовую увидел. Может, и не скоморох вовсе.

— Где он?

— Хорошее серебро мне дал. Я ему в своей горнице постелил. Там, верно, и спит. А может, гуляет где. Я его вечор не видел. Эй, Хромец, покажи важным господам, где моя горница!

Хромой детина, глупо улыбаясь, вынырнул из темноты. Он услужливо приоткрыл низкую скрипучую дверь и осветил порог лучиной.

— Пойдешь с нами сам.

— Э-э, милостивые господа. У меня тут хряк добрый на вертеле. Сгорит, вот вам крест, ежели не прослежу. Не вводите в убытки, помилуйте.

— Пусть Хромец последит. Двигай. Дудика грубо толкнул Боровичка в спину, понуждая идти.

— Смотри, Хромец, не подведи!

— Не подведу, хозяин!

Детина и Боровичок многозначительно переглянулись. Потом хозяин, приняв лучину, направился в смежную клеть. Григорий и Дудика пошли за ним.

— Ежели кто из добрых гостей хочет выйти до ветру, то самое время, — негромко пробурчал Хромец. —

Только смотрите, у ворот трое богатырей ждут, никого мимо себя не пускают.

Из— под стола осторожно выглянул человек. Тихо, как мышь, пробрался к выходу. Пьяницы заметили только, как дверь на миг открылась, впуская порыв ветра, и негромко захлопнулась.

Спускаться по ступеням крыльца беглец не стал. Он ловко перемахнул через огородку, приземлившись на раскисшую от дождя землю. Ноги разъехались в стороны, чтобы не упасть, пришлось упереться в грязь руками.