Расслабуха удалась на славу. Для начала Данилов загрузился в кафе к Вазгену, где под сочные, брызгающиеся обжигающе горячим бульоном хинкали выпил изрядно водочки.

— У вас сегодня лицо уставшего человека, — посокрушалась знакомая официантка.

— Я с дежурства, — Данилов провел по лицу рукой, словно желая стряхнуть печать усталости, но только укололся об отросшую за сутки щетину.

— Тогда подкрепитесь и спать! — посоветовала добрая женщина.

— Так я и сделаю, — пообещал Данилов.

Из кафе он вышел сытым, без головной боли и, как ни странно, трезвым. Водка не брала его сегодня. Причина, вне всякого сомнения, крылась во взвинченном состоянии. Если во время дежурства помогала отвлечься работа, то во время отдыха спасаться было нечем.

— Ну, погоди! — пообещал себе Данилов. — Будет и на твоей улице праздник!

Праздник сам по себе не приходит, его надлежит выстраивать и выстраивать грамотно. В пивном ресторане, расположившемся на «насиженном» месте (еще с советских времен на этом месте существовала пивная, отчего-то прозванная в народе «Три поросенка»), он выпил две кружки пива, снабдив каждую рюмкой кедровой настойки.

Выйдя из прокуренного зала на свежий воздух, Данилов всей душой и всем своим телом ощутил приближение праздника. Радость проявлялась во всем — в улыбках девушек, в слабом ласковом ветерке, в солнечных бликах, прыгавших повсюду. Даже милицейский патруль, проверявший документы у двух среднеазиатской наружности гостей столицы, делал это как-то добродушно, если не гостеприимно.

Приветствуя мир все увеличивающейся в размерах улыбкой, Данилов дошел до остановки и сел в тут же подкативший троллейбус.

Не доезжая одной остановки до дома, он вышел из троллейбуса, свернул с шумного Рязанского проспекта за угол ближайшего дома и наискосок, дворами, вышел к еще одному заведению — пельменной, в которой всегда был хороший выбор напитков.

Сто пятьдесят грамм коньяка, выпитые прямо у барной стойки, сделали свое дело. Праздник пришел, и, как всегда казалось поначалу, пришел, чтобы остаться с Даниловым навсегда.

В ларьке возле своей семиэтажки Данилов купил эскимо и с наслаждением уплел его, укрывшись от солнца под раскидистым кленом. За едой он прикидывал, сколько лет может быть этому, знакомому ему еще с детских лет дереву, и наконец решил, что не менее семидесяти.

Ровно в полдень перед Светланой Викторовной предстал сын, которого она уже собиралась разыскивать. Сын был нетрезв и перепачкан мороженым.

— Извини, ма, батарейка у мобильника села… — привычно соврал Данилов.

Телефон он на дежурстве обычно оставлял в шкафчике выключенным и сегодня попросту не захотел его включать.

— Детский сад! — высказала свое неодобрение Светлана Викторовна, поворачивая ручку замка.

— Почему? — решив, что нагибаться в таком состоянии не стоит, Данилов освободился от кроссовок, не помогая себе руками, повесил сумку на вешалку и посмотрел на мать взглядом человека, которому нечего скрывать.

— Потому что в твоем возрасте полагается быть перемазанным женской помадой, а не мороженым.

— Сейчас помада не мажется, — с наигранным сожалением ответил Данилов. — Я проверял.

— Завтракать будешь?

— Обедать, — поправил Данилов и добавил. — Как проснусь, но вот кофе конечно же выпью.

Он долго стоял под душем, чередуя холодную и горячую воду, затем побрился, почистил зубы и появился на кухне, сияющий, как только что отчеканенная монета.

— Тебе дали премию? — спросила мать, снимая с плиты джезву.

Джезвы у Данилова были правильные — медные, вылуженные изнутри. Алюминиевых посудин для варки кофе он не признавал.

— Мне дадут выговор, — ответил сын.

— За что?

— За драку на подстанции.

— О, господи! — Рука, наливавшая кофе в чашку, дрогнула, и несколько капель темно-коричневого, почти черного, напитка пролилось на деревянную столешницу. — За что подрались-то?

— Да, собственно и не подрались, — Данилов придвинул к себе чашку, — просто я дал в морду одному из коллег, чье поведение меня раздражало.

— Учись себя сдерживать, — посоветовала мать. — А то… Знаешь, как говорят: «Лиха беда начало». Привыкнешь выражать свое мнение подобным образом и сорвешься с катушек.

— Не сорвусь. — Кофе разлилось внутри живительной влагой, Данилов даже простонал от блаженства. — Мне этот метод самому не нравится, но что поделать, если некоторые… Впрочем, ладно.

— Ладно — прохладно, — поколебавшись, Светлана Викторовна налила и себе кофе, ровно столько, чтобы прикрыть дно чашечки, и уселась напротив сына. — И на радостях после драки ты напился? Или напился, а потом подрался.

— Фу, как это банально — пьяная драка, — Данилов скривил губы. — Я дерусь только на трезвую голову. Напился я совершенно по другому поводу.

— Какому?

— Секретному! — Данилову еще в семь лет надоели материнские допросы, устраиваемые по любому поводу. — Давай перестанем играть в «Следствие ведут знатоки», а? Хватит вопросов!

— Еще кофе? — неисправимая Светлана Викторовна задала новый вопрос.

— Давай, — согласился сын. — Гулять так гулять!

После кофе он ушел в свою комнату, распахнул двери, ведущие на балкон, впуская свежий воздух, взял в руки футляр, в котором хранилась скрипка, сел на диван и долго не открывал футляра, предвкушая любимейшее из развлечений и размышляя о том, что бы сейчас сыграть. Наконец открыл, достал скрипку со смычком и за полчаса исполнил несколько отрывков из «Времен года» Вивальди, сознательно выбирая места потруднее.

Окончив играть, Данилов убрал скрипку и растянулся на диване, намереваясь хорошенько, как сам выражался, «задать Храповицкого», но сон его был недолгим.

— Володя! — Светлана Викторовна старалась не будить сына после суток, а если и делала это, то только по серьезному поводу. — Володя! Тебе с работы

звонят!

— Кто? — не разлепляя век промычал Данилов.

— Ты считаешь удобным спрашивать? — Светлана Викторовна ткнула его трубкой радиотелефона. — Ответь и узнаешь!

Поняв, что насилие неизбежно, Данилов смирился и взял трубку.

— Да! — сказал он, поднося ее к уху. — Данилов слушает.

Светлана Викторовна ушла к себе.

— Идиот! Скотина! Сволочь! — Он не сразу узнал, кому из женщин принадлежит этот голос.

Ничего не шелохнулось в душе Данилова, и призраки прошлого не начали рваться на свободу. Было только удивление — за что его так ругают? Что он мог сделать?

«Сафонов умер от кровоизлияния в мозг, вызванного Ударом, и это звонит его жена!» — обожгла было безумная догадка, но Данилов сразу вспомнил, что Сафонов холост.

— Ты всю жизнь вынуждаешь меня совершать идиотские поступки! И в молодости, и сейчас!

Картина прояснилась.

— Чего еще можно ждать от идиота, Елена Сергеевна?

Данилов был воплощением хладнокровия.

— Ты не мог сказать, как было дело?! Рассказать мне про жалобу?! Почему я должна узнавать подробности от Оксаны Даниловны?! Почему ты передал мне свою объяснительную через кого-то?! Почему не пришел сам?!

— Я теряюсь от такого обилия вопросов, — вздохнул Данилов. — А заявление вам Люся передала?

— Я порвала и объяснительную, и заявление!

— Жаль, — Данилов снова вздохнул. — А я только нашел себе непыльную работенку в нашей поликлинике! Там очень вежливый главный врач. Мне он понравился. Никогда не тыкает подчиненным и не хамит им. Весьма достойный человек!

— Да катись ты к…! — назвав один из самых распространенных, известных всем в России адресов, который тем не менее нельзя найти на карте, Елена Сергеевна отсоединилась.

— Года меняют лица… — сказал трубке Данилов. — Или как там было у классика?

— Ту-ту-ту… — отвечала трубка.

Данилов нажатием кнопки отключил ее, положил на пол рядом с диваном и снова заснул.

Проснулся он через три с половиной часа, свежим и бодрым, впору снова на работу идти.