Письмо взбодрило ее. Исчезла слабость, появилось хорошеё настроение. Всем объявила, что получила приглашение от подруги, которая собирается показать её московским врачам. До самого последнего дня не сообщала даты отъезда.

Накануне вдруг почувствовала слабость. Закралось смутное предчувствие, что это последняя в её жизни поездка и что она, наверно, не вернется. Наглоталась лекарств, отлежалась немного и все же решила ехать. И обо всем сказала Алику. Алик нисколько не обиделся, что не едет в Москву, он был даже очень рад за бабу Шуру и горд оттого, что, кроме него, в квартире об этой поездке никто не знал.

Непонятно, как удалось ему вырваться из-под бдительного родительского ока — возможно, сослался на какую-нибудь районную олимпиаду юных математиков. Он встретил Александру Ивановну на углу Бассейной улицы, взял её легкий чемоданчик и пустился в рассуждения о будущих городах — поводом послужила Москва, — о городах сферических, кольцевых, высотных, островных, летающих вокруг Земли, громко кричал, привлекал внимание прохожих. Александра Ивановна слушала его вполуха и озабоченно заглядывала в окна первых этажей, соображая, не очень ли скромно — потертая жакетка, шляпка, туфли на низких каблуках — одета она для столицы.

На вокзал пришли за час до отхода поезда, времени было много, она завела Алика в кафе и накупила разных сортов мороженого, две бутылки фруктовой воды, курила и смотрела на Алика, лизавшего фиолетовые и розовые шарики и не перестававшего рассуждать — на этот раз о будущем транспорта. Припухшие глаза Александры Ивановны подозрительно мигали, она прикладывала к носу платочек и хрипло кашляла, прочищая горло. Она с болью расставания смотрела на этого неумолкающего человечка, который, сам того не ведая, сделал счастливыми последние её дни. Грусть, с какой она смотрела на него, горчила предчувствием, что она уже не вернется и больше но увидит его. И тогда она подумала вдруг, что он, наверно, будет счастлив и без нее, и успокоилась. И мир, в котором она жила, стал удаляться от нее, она знала, что останется сейчас одна, и ей вдруг стало хорошо, потому что уже тогда, когда вызывали ночью неотложку, уже тогда она рассчиталась с жизнью и жила теперь сверх положенного срока, и сейчас поняла, что это состояние снова придет к ней и уже не уйдет. Но оно ещё не пришло, и пока её что-то связывало с жизнью — мальчик, этот философствующий человечек. Она в последний раз дышала его дыханием и ненасытно смотрела на него, единственно дорогое ей сейчас на свете существо. Нет, она жила, ещё жила и наслаждалась, глядя, как работает языком на два фронта Алик, проникаясь его жизнью, сливаясь с ним, и чувствовала, что он навсегда входит в нее, верила, что, может быть, через сто, двести, пятьсот, тысячу лет они ещё встретятся, чтобы уже никогда не расстаться.

— Алики-малики, мы не опоздаем?

Нет, времени было ещё достаточно, но беспокойство подхватило и повлекло её вон из кафе. По платформе расхаживал, вглядываясь в лица, Сергей. Неизвестно, как он узнал о её отъезде. Он подлетел к ней, расталкивая толпу, взял её за плечи, что-то хотел сказать, но бубнил, заикаясь, осевшим голосом.

— Ты не волнуйся, сынок. Серенький мой. Все будет хорошо.

— Как… какая подруга? Зачем неп… правду говоришь?

— Ну, сынок, прости меня, старую дуру, не хотела тебя огорчать. Ты не сердись на меня, милый, не ругай непутевую твою мать… Ты прости меня…

Сергей оглянулся — на него, засунув руки в карманы, странно косил глазами Алик, смущенный нежностью женщины, которую любил больше всех.

— Здравствуй, Сергей, — сказал он, как бы извиняясь. — Я тоже провожаю твою маму.

«Твою маму» — он проговорил эти слова затрудненно и с каким-то удивлением, словно расставаясь с чем-то важным, принадлежавшим только ему, а вот сейчас приходилось делить это с кем-то ещё. Недоумение сквозило в глазах его. От Александры Ивановны не ускользнуло это недоумение, оно обожгло се душу: чужая она, старая, пропасть разделяет их, а ведь он смотрел на неё как на мать, глазастый этот говорун и фантазер, и тихая, подавленная, как глоток рыдания, шевельнулась обида на судьбу.

— её посмотрит хороший московский доктор, — докладывал Алик Сергею, словно тот ни о чем не знал.

— Да что ты мелешь! — вскричал Сергей, поймавший наконец голос, до этого ускользавший от него. — Да она же премию какую-то получила, общественница несчастная!..

— Да? — не очень удивился Алик. — Это, безусловно, интереснее, чем ходить по докторам, — Он ни капли не смутился оттого, что баба Шура бессовестно обманула сына. Видимо, моральные вопросы, цена слов и поступков не занимали его. — В таком случае, баба Шура, ты обязательно должна побывать в планетарии и Зоопарке. Папа обещает меня свозить в Москву,—

Алик вздохнул и отвел глаза в сторону, — если я буду хорошо себя вести и успешно закончу пятый класс…

— Ты должен постараться, Алик.

— Конечно, я буду стараться, но не все зависит от меня, к сожалению. Если учительница не понимает простых вещёй, то сколько ни старайся, а больше троечки у неё не получишь.

Дело в том, что при своем несколько отвлеченном складе ума и интересах, далеких от школьной программы, он порой не понимал простых вещёй, требующих обыкновенного прилежания и внимания, и это прискорбно отражалось на его отметках. Можно было посочувствовать ему: условия перед ним отец поставил чрезвычайно хлопотливые и сложные.

— Вообще говоря, времени у тебя впереди много, в Москве ты всегда успеешь побывать…

— Безусловно, — согласился Алик.

— Милые мои, прощайте, дайте я вас поцелую. Вы здесь постойте, я посмотрю на вас вместе…

Александра Ивановна клюнула растерявшегося сына, прижала Алика и вдруг взяла их руки, сцепила и страстно сжала, словно хотела спаять в любовном порыве собственного сердца все, что осталось, все, что ей было дорого. И от этого внезапного движения Сергей, пришедший с твердым намерением не пустить мать в Москву и вернуть домой, оцепенел и ослаб.

Александра Ивановна поднялась, уже в тамбуре показала проводнице билет и промелькнула в одном, другом, третьем окне. Сергей растерянно огляделся. Какое-то далекое, возможно, детское воспоминание передернуло душу, он стушевался, на миг почувствовал себя маленьким, затерянным и жалким. Увидев рядом Алика, уставился на него, перевел взгляд на свою руку — в ней покорно лежала худенькая смуглая рука, словно он забыл о ней. Алик задумчиво смотрел на вагон, брови его двигались, он хотел вдогонку сказать что-то очень важное и значительное, и досада кривила его губы оттого, что поезд уже отходил. Их толкали, и Сергей чувствовал бессилие его худенькой руки в своей сильной мужской ручище, и что-то теплое окатило его душу и толкнулось к Алику — сам ли он почуял беспомощную доверчивость мальчика, или, может, это внушала ему мать, которая, собрав морщины на лбу, подняв брови, неистово смотрела на них. Она хотела что-то сказать, она говорила что-то, но поезд уносил се. Она тянулась из окна и смотрелась, как уплывающая фотография в рамке. Над вагонами плыл дымок, ветер сбивал его вниз, заволакивая окна.

Сергей очнулся от оцепенения.

— Ты что? Ты сказал что-то?

Алик исподлобья посмотрел на него своими расширенными внезапной мыслью глазами.

— Понимаешь, все шумы, гудки, скрипы, звон и даже то, что говорят люди, это ничего не пропадает, оставляет след, неуловимый никакими сегодняшними приборами, но, вообще-то говоря, нет ничего хитрого в таком аппарате, сверхчувствительном, который мог бы расшифровать следы, оставляемые звуками на стенах, скажем, этой станции. Представляешь, пройдет много лет, может быть, тысячу или больше, включат микрозвуковой магнитофон, настроят его на соответствующую волну, и он воспроизведет все, что происходило сегодня здесь, и даже наш разговор…

Сергей посмотрел на него ошалелыми глазами, напряженно сморщил лоб, продираясь мыслью через эту внезапно возникшую перед ним перспективу. По-видимому, это имело какое-то отношение к тому, что ушел поезд и уехала мать, — да, это было как-то связано с матерью. Он с внезапной жалостью подумал о ней, теперь уже отчетливо понимая, что жить ой недолго, и содрогнулся оттого, что был с нею груб и нечуток. Мать любила черноглазого больше, чем его, Сергея, и он, Сергей, осознав это, не почувствовал обиды. В нем появился вдруг интерес к мальчишке и к тому, что тот сказал, поскольку слова его имели отношение к звукозаписи и радио, в которых он разбирался. Он вытянул Алика из толпы провожающих и повел в кафе, где можно было посидеть и съесть по порции мороженого.