После разговора с Сибель Уолтер посетил мессу, а затем уединился в своей комнате для необходимых молитв. Спустившись довольно поздно в зал на завтрак, он увидел, что Мари и ее сестра уже сидят за высоким столом. К счастью, Уолтер заметил Мари на долю секунды раньше, чем она его, поэтому он уже был в дверях, собираясь выходить, когда та окликнула его. Это позволило Уолтеру притвориться, будто он не услышал ее. Он не хотел причинять Мари боль сильнее той, что уже причинил.
Поскольку Сибель, похоже, отбросила все, что могло вызвать у нее сомнения, злость Уолтера на Мари исчезла. Он считал, что причина ее намеков заключалась в ее собственном страхе, что она опорочила себя, но он не знал иного способа сгладить это чувство, кроме как посвятить себя ей, что являлось невозможным. Однако в данный момент Уолтер считал, что любые его слова и действия причинили бы ей боль, если только он не выразил бы глубокого горя, сказав, покидая ее, что в нем все еще пылает неугасимая любовь, а это, в конечном счете, было бы куда более жестоко. Таким образом, Уолтер собирался избегать Мари и ради самой же Мари, и ради Сибель, поскольку Сибель была, вероятно, единственной, на кого могла наброситься Мари.
Побег Уолтера от Мари лишил его завтрака, хотя он предпочел бы остаться и поесть. Но упоминание Сибель о Жервез и Мари напомнило ему, что он не мог себе этого позволить. Он побледнел от мысли, что они все – единственные оставшиеся в Билте знатные гости – сидят вместе за большим столом. Тем не менее, он был голоден и злился на то, что придется удовлетворять аппетит походным пайком в дороге, а не пробовать вкусные блюда, спокойно сидя за столом.
– Нет, мы не станем задерживаться на обед, – сказал он несколько более взволнованно, чем следовало бы. – Я распоряжусь седлать лошадей и выводить вьючных животных. Пока конюхи будут справляться с этим, я поговорю с воинами. Вы же прикажите слугам вынести все, что хотите взять с собой, и не задерживайтесь в зале, болтая с этими дамочками.
Резкий протест Сибель, который она собиралась было высказать, так и не вырвался из ее уст, как только смысл последней фразы Уолтера обнаружил связь с прежним пристрастием Мари к нему, с намеками на интимность, которые она расточала всем присутствующим два последних дня, с его выражением неприязни, когда Сибель намекнула, что ее задержали Жервез и Мари, с этим поспешным отъездом, с его нежеланием отобедать с теми, кто остался в Билте, с его отсутствием в зале, с долгим промежутком времени, проведенном в конюшне, во время которого, похоже, ничего не было сделано. Как только все эти факты соединились в голове Сибель в одно целое, она поняла, что Уолтер пытается избегать Мари и в то же время удержать подальше от Мари и ее саму. За этой мыслью последовала другая: почти наверняка намеки Мари, были правдивы – она была любовницей Уолтера.
Сибель вышла из конюшни, не обронив ни слова. К счастью, чувство собственного достоинства не позволило ей побежать. Необходимость контролировать движения и короткий период, потребовавшийся для того, чтобы добраться до той части замка, где находилась ее комната, предоставили ей время успокоить порыв ревности и передумать относительно своего отказа вообще ехать с Уолтером куда бы то ни было. Затем она распорядилась вынести уложенные корзины вниз, где должны были ждать лошади, и обсудила последние детали со служанкой своей матушки Эдвиной, которую тоже оставили в интересах Сибель. На этот раз Сибель решила не поддаваться мыслям об Уолтере и Мари. Однако внутренний голос твердил ей, что все стоит хорошо обдумать и не спешить с выводами. И за то время, пока она обувала сапоги, искала перчатки и застегивала пряжки плаща, она сделала некоторые весьма утешительные заключения.
Во-первых, по мнению Сибель, Уолтер не мог иметь никаких отношений с этой женщиной с тех пор, как прибыл в Билт. Во-вторых, она сама видела, как Уолтер оттолкнул Мари в тот самый день, когда просил руки Сибель у отца. В-третьих, сама злоба Мари в тот момент, когда Уолтер отсутствовал, а следовательно, не мог ничего слышать, явно указывала на то, что он, вероятно, порвал эту связь. Если бы он до сих пор ухлестывал за ней, Мари вела бы себя высокомерно и снисходительно, желая сохранить свою связь в тайне.
Эти выводы не уничтожили ревности Сибель, но они придали ей новую окраску. В конце концов, Сибель учили, и она сама неоднократно говорила это Рианнон прежде, чем та согласилась выйти замуж за Саймона – жена не имела права критиковать мужа за то, что он делал до брака. Права жены начинали действовать только после установления связи, и жена сама должна была сделать себя настолько интересной, чтобы у мужа и мысли не появлялось искать удовольствия и развлечения на стороне. Не матушка ли напоминала ей, что Уолтер не зеленый юнец, а мужчина со всем опытом жизни?
Затем Сибель вспомнила его взгляд нынешним же утром, когда он сказал: «Я люблю вас», да и раньше – его лицо, тон голоса, уверенные прикосновения всегда говорили о любви, даже если он говорил о делах. Сибель все еще ревновала потому, что Мари насладилась телом Уолтера, чего так жаждала и хотела она сама. Сибель сказала себе, что, если она не станет делать глупостей, Уолтер никогда больше не допустит о Мари и мысли.
Безусловно, все во время поездки в Клиро лишь подкрепляло этот вывод. Догадываясь, что Уолтер пропустил завтрак, не желая встречаться с Мари, Сибель очень скоро предложила остановиться и поесть. До этого Уолтер был молчалив, а если она заговаривала с ним, в его ответах чувствовалось раздражение. После сытной трапезы (а Сибель позаботилась, чтобы их снабдили по возможности вкусной пищей: никакого черствого походного хлеба и соленого мяса, если в наличии имелось что-либо лучшее), его настроение смягчилось. Он начал поддразнивать ее и шутить с людьми. По сути дела, Сибель решила, что еще ни разу не видела его таким веселым, словно он сбросил с плеч неприятную ношу.
Единственные сомнения, возникавшие у Сибель в течение последующих нескольких дней, пока они ждали ответа сэра Гериберта на вызов в Клиро, явились результатом того, что Уолтер отказывался оставаться с ней наедине. Он мог посидеть с ней немного в зале, но вскоре находил предлог и просил сэра Роланда или его жену или их обоих присоединиться к ним. На третий день, ближе к вечеру, когда сэр Роланд оставил их, чтобы ответить на сообщение стражи у ворот, Сибель прямо спросила Уолтера, не находит ли он ее разговоры глупыми и скучными.
– Не смешите меня, – ответил Уолтер. – Я боюсь оставаться с вами наедине. Даже здесь, где кругом снуют слуги, я не могу положиться на то, что не прикоснусь к вам. Когда рядом с нами никого нет, я начинаю желать того, на что не имею права, пока мы не поженимся.
Сибель не ответила ему тотчас же, но, когда он начал подниматься, торопливо начала:
– Моя бабушка говорила... – и тут же замешкалась. Она оказалась меж двух огней. Уолтер мог неправильно истолковать слова Элинор. Но, даже невзирая на это, повторение подобного утверждения зрелой женщины стало бы нелепым и вульгарным в устах невинной девушки. Сибель не сильно-то переживала за грех добрачной связи, но свобода плотского наслаждения после брака являлась той желанной вещью, с помощью которой она надеялась склонить Уолтера поехать в Англию, а не вернуться немедленно к Ричарду. С другой стороны, если Уолтер испытает разочарование, не станет ли он снова тосковать по тем дням, когда мог удовлетворить свою потребность с любовницей?
При ее словах Уолтер перестал подниматься и снова опустился в кресло, но не с тем спокойствием, что подразумевало долгое праздное времяпрепровождение. Когда Сибель так и не закончила фразу, он пытливо наклонил голову. Одна бровь приподнялась, а в глазах сверкнул озорной огонек. Сибель подумала, сколько же раз Саймон рассказывал Уолтеру о леди Элинор, а затем, приняв во внимание его оживление, поняла, что это случалась очень часто. Если бы она попыталась сказать какую-нибудь банальность или же призналась в том, что действительно говорила ее бабушка, Уолтер рассмеялся бы ей в лицо.
