— Ты чересчур скромничаешь. Следопыт. А сколько раз бывало, что в других руках «оленебой» давал промах, тогда как ты отлично стреляешь из любого ружья! Нет уж, позволь тебе не верить! Мы на этих днях устраиваем состязание в стрельбе, ты покажешь свое искусство, и Мэйбл еще лучше тебя узнает.

— А честно ли это, сержант? Ведь всем известно, что «оленебой» редко дает маху, надо ли устраивать состязание, когда можно сказать наперед, чем дело кончится?

— Полно, полно, дружище! Нет, видно, придется мне самому взяться за это сватовство. Для человека, который не вылазит из пороховой копоти, ты на редкость смирный поклонник, как я погляжу. Не забывай, что у Мэйбл храбрость в крови Ей, надо полагать, приглянется настоящий мужчина, как когда-то такой приглянулся ее матушке.

На этом слове сержант встал и без дальнейших околичностей перешел к своим неисчерпаемым делам и обязанностям. Проводник был свой человек в гарнизоне; по отношению к нему такие вольности были в порядке вещей, и он на них не обижался.

Из приведенного разговора читатель поймет, какие планы строил сержант Дунхем, когда он звал Мэйбл приехать к нему на границу Хотя он отвык от дочери, которую ласкал и холил малюткой в первые два года своего вдовства, однако привязанность к ней всегда жила в глубине его сердца Он так привык отдавать приказы и выполнять их, ни перед кем не отчитываясь и ни у кого не спрашивая мнения об их разумности, что ни минуты не сомневался в покорности Мэйбл, хотя отнюдь не намерен был насиловать ее волю. Надо сказать, что все знавшие Следопыта видели в нем человека превосходных душевных качеств Неизменно верный себе, чистосердечный, преданный, не ведающий страха и вместе с тем осмотрительный и осторожный, он со всей душой брался за любое справедливое дело — или такое, какое считалось в то время справедливым, — и никогда не участвовал в том, за что ему пришлось бы позже краснеть или выслушивать заслуженные порицания Нельзя было, соприкасаясь изо дня в день с этим человеком, которого при всех его слабостях и недостатках можно было уподобить Адаму до грехопадения, не исполниться к нему уважения, как бы мало оно ни вязалось с его скромным положением и занятием. Нетрудно было заметить, что ни один офицер не проходил мимо Следопыта, не отдав ему чести, словно равному, как и ни один человек простого звания не упускал случая при встрече перекинуться с ним словами доверия и благожелательности. Удивительной особенностью самого Следопыта было полное пренебрежение к чинам и рангам, не основанным на личных достоинствах и заслугах. По привычке он был почтителен к начальникам, но нередко позволял себе указывать им на их ошибки и выговаривать за упущения с бесстрашием, ясно свидетельствовавшим о душевном бескорыстии и природном уме, который мог поспорить с образованностью. Тот, кто не верит во врожденную способность человека отличать добро от зла без поучения, стал бы в тупик перед этим самобытным мудрецом с отдаленной окраины. Его чувства, казалось, обладавшие свежестью девственного леса, где протекала его жизнь, позволяли ему так четко разграничивать правду и ложь, добро и зло, что перед ним отступил бы самый изощренный казуист Впрочем, были у Следопыта и свои предрассудки и предубеждения, носившие отпечаток его личности и навыков и укоренившиеся так прочно, что они стали его второй натурой. Но над всем этим возвышалось ею неподкупное, безошибочное чувство справедливости Эта благородная черта (а без нее ни один человек не может быть поистине велик, тогда как с ней любой человек заслуживает уважения), видимо, незаметно влияла на тех, с кем он общался; не раз бывало, что какой-нибудь гарнизонный буян возвращался из совместного похода со Следопытом другим человеком, — с душою, смягченной, облагороженной и преображенной его словами, чувствами и личным примером Как и должно ожидать от человека таких высоких правил, верность ею была нерушима, как скала. Предательство и Следопыт были несовместимы, и если ему редко приходилось отступать перед врагом, то никогда не оставлял он в беде друга, когда для этого представлялась хоть малейшая возможность. Естественно, что такой человек сближался только с родственными натурами. При всей случайности его встреч и знакомств он всегда тяготел к людям с незапятнанной совестью; какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, кто достоин его дружбы. Некий наблюдатель людского рода говорил о Следопыте, что это прекрасный образчик того, чем может стать человек чистой и правдивой души, находясь среди великого уединения, испытывая благотворное влияние девственной природы и не зная соблазнов и заблуждений, порожденных цивилизацией.

Таков был человек, которого сержант Дунхем прочил в мужья своей Мэйбл. Впрочем, сделав этот выбор, он руководствовался не столько ясным и отчетливым представлением о достоинствах друга, сколько личной к нему симпатией: никто не знал Следопыта ближе, чем сержант, хотя он меньше ценил в ней как раз его самые лучшие качества. Старому солдату было невдомек, что у дочери могут быть серьезные возражения против его избранника; с другой стороны, отец усматривал в этом браке много преимуществ для себя лично заглядывая в туманное будущее, он видел себя на закате дней окруженным внуками, которые будут ему вдвойне милы и дороги по обоим их родителям.

Когда сержант впервые заговорил об этом браке со своим другом, тот выслушал его благосклонно, и теперь отец с удовольствием убедился, что Следопыт душой был бы рад жениться на Мэйбл, если бы его не тревожили сомнения, что он ее недостоин.

Целая неделя прошла в обычных, повседневных занятиях. Мэйбл постепенно освоилась со своим положением, которое хоть и забавляло ее новизной, но уже слегка наскучило томительным однообразием; да и офицеры и рядовые гарнизона стали привыкать к присутствию цветущей молодой девушки, чьи одежда и манеры носили отпечаток скромного изящества, приобретенный нашей героиней в доме своей покровительницы; гарнизонная молодежь уже меньше докучала Мэйбл плохо скрытым восхищением и скорее радовала подчеркнутой почтительностью; наша скромница неизменно относила ее за счет популярности своего отца, но то была скорее дань ее собственному сдержанно приветливому и располагающему обращению, нежели авторитету, каким пользовался сержант.

Знакомства, завязавшиеся в лесу или в какой-нибудь другой такой же не совсем обычной обстановке, очень скоро исчерпывают себя. Недели пребывания в крепости оказалось достаточно, чтобы Мэйбл решила, с кем она не прочь сойтись поближе и кого ей лучше избегать. То промежуточное положение, какое занимал ее отец, который, не будучи офицером, все же значительно возвышался над простыми рядовыми, держало ее на отшибе от двух больших каст, на которые делится военная среда, и это, естественно, сужало круг людей, с коими ей приходилось общаться, и значительно облегчало ей выбор. И все же она скоро заметила, что даже кое-кто из тех, кто мог претендовать на место за столом самого коменданта, был склонен закрыть глаза на разделяющие их условности ради удовольствия созерцать изящную женскую фигурку и очаровательное личико. Не прошло и двух-тpex дней после ее прибытия в крепость, как у нее завелись поклонники и среди офицеров. В особенности квартирмейстер гарнизона, мужчина средних лет, не раз уже связывавший себя узами брака, но недавно вновь овдовевший, явно старался поближе сойтись с сержантом, хотя они и без того постоянно встречались по службе; даже самые молодые его сотрапезники вскоре заметили, что этот напористый человек — кстати, шотландец, по фамилии Мюр, — что-то зачастил к своему подчиненному. Однако, кроме безобидной шутки или намека на очаровательную «сержантову дочку», никто ничего не позволял себе по его адресу, хотя Мэйбл Дунхем вскоре стала признанной «богиней» молодежи и в офицерской столовой за нее постоянно поднимались бокалы.