Говорил он ровно, даже торжественно, размеренно, оттого слова его звучали весомо и независимо, хоть и с уважением к князю.

Князь поднял голову, посмотрел внимательно на Рыка, тот взгляда не отвел.

Глаза князя расширились, будто удивился он сильно, но себя сдержал.

– Оставьте меня с ними, – приказал князь.

Дружинники переглянулись.

– Мне повторить? – спросил князь, глядя перед собой и стукнув кулаком по столу так, что чашка подпрыгнула.

Дружинники торопливо вышли, прикрыв за собой дверь.

– Ты знаешь, что я могу тебя повесить? – спросил князь Рыка. – Вместе с сыном твоим названым и добрым прохожим.

Ага, подумал Кривой. Сейчас. Остался один и храбрый такой… Если у меня ножа нет, так я уж и до горла не достану?

Кривой осторожно двинул рукой Хорька в сторону, освобождая себе место для броска.

– Ты почему розыск не объявил? – спросил Рык. – Сколько дней уже прошло. Не боишься, что дочка погибнет?

Кривой замер.

Это что такое происходит? Это Рык с князем разговаривает? Выговаривает ему так, будто право имеет.

– Ты откуда узнал про дочь? – спросил князь.

– Мне похититель рассказал, – не меняясь в лице, ответил Рык.

– Кто? – выдохнул князь. И вроде тихо спросил, а только мороз по коже у Кривого и Хорька пробежал, и свечи вокруг померкли.

– Он уже умер.

– Кто?!

– Он умер, а больше тебе знать не нужно.

– Под пыткой скажешь…

– Может, скажу. Только зачем? Я пришел сам на княжий суд, другим путем к тебе сейчас не попадешь. А ты мне пытку сулишь?

Князь вскочил, одним прыжком перелетел через стол и схватил Рыка за грудки:

– Где она?!

– Я думаю, она сейчас в пути, – Рык отодрал от себя руки князя, оглянулся на закрытую дверь и врезал Оплоту.

Удар отшвырнул князя на стол – полетела посуда, опрокинулся кувшин, заливая скатерть пурпурным вином.

Князь сполз на пол и замер.

Кривой оттолкнул Хорька, метнулся к столу, нашел среди посуды запримеченный нож, пощупал на ходу пальцем острие – лезвие хлипкое, но какое есть – и сунул за пояс…

Ну, Рык, и заварил кашу!

Сам Кривой не испытывал особого уважения к княжескому званию, но князя по роже, вот так просто, да еще в его собственном доме, в трапезной. Вот сейчас дружинники сбегутся на грохот…

Кривой схватился за лавку и поволок ее к двери. Неподъемная, зараза!

– Помоги, – крикнул он Хорьку.

Тот бросился к ватажнику. Вдвоем кое-как дотащили.

– Дверь вовнутрь открывается? – спросил мальчишка.

– А ты не посмотрел, когда мы проходили? Вот дал бы тебе сейчас по роже, чтобы смотрел по сторонам и запоминал. Вовнутрь она открывается, вовнутрь. Чтобы в случае чего закрыться можно было.

– Как мы сейчас?

– Как мы сейчас. Засов хлипкий…

Конец лавки они уперли в дверь.

– Еще бы чего… – пробормотал Кривой, оглядываясь по сторонам, мельком глянул в сторону князя, хмыкнул, сплюнул себе под ноги и сел на лавку. – Вот так всегда с вами…

Князь лежал на полу, рядом сидел Рык, печально глядя князю в лицо.

– Вот не поверишь, – сказал Рык. – Пятнадцать лет мечтал дать ему в рожу. Пятнадцать долгих лет.

– Так ведь и дал, – Кривой вытащил нож из-за пояса, бросил его в угол. – Сказал – сделал.

– А радости нет.

– Так ты хотел в рожу князю съездить, да еще и радость от этого получить? – уточнил Кривой. – Вот так, значит, в рожу шмяк – и радость с блаженством, как в храме… Спокойствие тоже хотел обрести? Мне по малолетству тоже разного хотелось, так настоятель храма, бывало, поймает меня за ухо, лупит по роже справа налево, слева направо и все приговаривает: «Нет выше счастья, чем обретение спокойствия». Я и запомнил. Дом ему спалил, из города убежал, а запомнил – обретение спокойствия. У князя, кажись, синяк будет знатный, на половину княжеской… княжеского лица. Уж ты мне поверь!

Князь застонал, открыл глаза.

– Ну извини, – сказал Рык. – Нехорошо вышло. Я не хотел вот так, до беспамятства.

– Где она? – спросил князь; левой рукой он шарил возле себя по полу, пытаясь найти хоть какую-нибудь опору. – Жива?

– Думаю – жива.

– Помоги встать…

Рык помог князю подняться, подвел к столу.

– Лавку на место поставьте, – приказал он Кривому.

Кривой снова сплюнул, оглянулся на Хорька. Тот стоял неподвижно и смотрел как зачарованный на князя и на Рыка, который, намочив край полотенца в вине, приложил его к княжескому лицу.

– Да, – усмехнулся Кривой, – смотри, такого больше не увидишь. А увидишь, не переживешь. Такое, брат, пережить трудно. Князья – люди обидчивые. Потащили лавку.

Они отнесли лавку обратно к стене, Хорек по-быстрому подобрал с пола уцелевшую посуду и поставил на стол.

Рык что-то тихо рассказывал князю, тот прижимал к лицу красное от вина полотенце, слушал, не перебивая.

Кривой поманил мальчишку к двери:

– Выйдем, им поговорить нужно вдвоем.

Они вышли. Дружинники, стоявшие в другом конце коридора, дернулись, двинулись было на них, но Кривой махнул рукой:

– Погуляйте, служивые. Князю поговорить нужно, велел не мешать.

Огляделся – сесть было некуда, и Кривой примостился на ступеньке лестницы, что шла на второй этаж. Мальчишка сел рядом.

Кривой с удивлением глянул на свои руки, а потом перевел взгляд на Хорька. Тот потрясенно смотрел на дрожащие пальцы разбойника.

– Скажешь кому – порву в клочья! – предупредил Кривой.

Хорек кивнул.

– Не поверишь, – Кривой сжал кулаки, разжал, снова посмотрел на свои пальцы. – Меня два раза казнили. Один раз огнем, другой в петле. И ни разу так страшно не было. Думал, что страшнее, чем с голыми руками и без порток в лесу перед медведем не бывает. Так я тебе скажу – бывает. Точно скажу. Ты уж мне поверь. Я теперь уже ничего бояться не буду.

– А ты боялся?

– Само собой, – ответил Кривой. – И сейчас боюсь. Но ничего – вот сейчас добоюсь и больше никогда уже не буду.

– А я – не боюсь, – сказал Хорек.

– Ну и дурак, – ответил Кривой. – Ничего, жизнь научит.

И подумав, добавил:

– Или убьет.

Княгиню звали Ласка. Чужаки, попавшие в Камень издалека и ничего о княгине раньше не слышавшие, могли подумать, что назвали ее так за ласковое отношение к людям княжества… Ну или хотя бы к своим близким.

А вот сами жители Камня таких иллюзий не питали. Ласка – это маленький, красивый ловкий зверек, лютостью своей превосходящий многих хищников покрупнее. Если ласка решит что-то заполучить, то остановить ее сможет только смерть.

Княгиня так же умела добиваться своего, будь то порядок в доме или наказание неугодных.

Князю проще было сделать так, как хочет супруга, чем день изо дня выносить упреки или даже прямые оскорбления. Не убивать же ее, в самом деле.

Супругу князь любил.

И она его тоже любила. Когда привезли его как-то из похода полуживого, она неделю не смыкала глаз, никого к нему не допускала, меняла повязки, промывала раны и выходила мужа.

Одного она не могла для него сделать вот уже десять лет – подарить наследника. И молилась, и жертвовала, и знахарок приглашала – ничего не помогало. Когда три года назад, наконец, понесла, Ласка даже переменилась: улыбалась людям, простила девке кухонной небрежность, а швее – загубленный кусок заморской ткани, который бестолковая извела, пытаясь скроить княгине рубаху.

Но родилась дочь.

Любимая, кровиночка, радость ненаглядная, но… дочь.

Князь слова не сказал в упрек, да и какие тут могут быть упреки? Приходил на женскую половину, играл с дочерью, баловал подарками и даже, кажется, был счастлив. Но Ласка…

Прислуга выла в голос, дружинники, услышав издалека голос госпожи или заприметив ее тонкую девичью фигурку, словно дети нашкодившие разбегались кто куда. Некоторые, застигнутые врасплох, даже в окна вылезали или под столом хоронились.

И только воевода Пересвист приободрился. Будучи человеком верным и на предательство не способным, он все-таки мечтал возвысить свой род. А тут такая возможность.