Сегодня Антона ждал все тот же легкий ореховый аромат с примесью цитрусовых. Из динамиков звучала не музыка, а потрескивание костра в камине. Горячев прислушался. Где-то в комнате раздался шорох. Шаги хозяйки по паркету отозвались глухим стуком, словно ее обувь была на довольно плоском каблуке. Антон улыбнулся, развернулся боком по направлению к источнику звука и взялся за края толстовки.
— Ты только посмотри, в каком состоянии добрался, — смешливо заметил он, стягивая с себя теплую кофту. В процессе и футболка, надетая под нее, задралась до груди. Ниже открылось то, что Горячев столь тщательно прятал под полой. Даже под плотной тканью брюк заметно проступал крупный ком. Натянулся, врезался в пах вещевой шов. Уже медленнее, блаженствующе Антон оголял развитый торс до конца, переминаясь с ноги на ногу. А затем одежда упала на пол. Горячев сунул ладони в карманы и усилием оттянул штаны немного ниже, чтобы ослабить свои мучения. — Даже январь не помешал…
Антона поприветствовали с ощутимой усмешкой и сладким вздохом; теплые ладони прижались к щекам, оглаживая прохладное с мороза лицо. От перепада температур приятные мурашки поползли по телу, проступили гусиной кожей. Мягкий, но требовательный, уговор рук заставил Антона двинуться следом, пока его собственные не настигли какую-то кожаную мебель. То был, по ощущениям, высокий массажный стол с подобием подушки в изголовье. Горячева заставили сесть, упираясь ему в живот, потом плавным жестом увели руки за спину и связали, но на сей раз наручники были мягкие.
— Это чтобы я не стер себе запястья, как в тот раз? — Антон захохотал, пробуя на прочность новые оковы. Послышался щелчок пальцев. На поверку наручники и правда казались надежнее: широкие, из плотной кожи, с короткой перемычкой. Но в них было удобно — насколько вообще может быть удобна ограниченность в движении. Опершись ладонями позади себя, Антон уселся поглубже. Раздвинул бедра, едва заметно (но невероятно ощутимо) ерзая на месте. Долгожданная ручка приземлилась на пах, мучительно стиснув в пальцах напряженный член. Горячеву расстегнули брюки, вынудили приподняться, чтобы стянуть их вместе с нижним бельем. Тот облизнул пересохшие губы, подставляясь, показывая, что давно уже готов. Он слышал, как хозяйка удовлетворенно вздохнула, и было в том дыхании сладкое предвкушение и удовольствие. Да и движения ее, Антон заметил, стали мягкими и тягучими.
Щелкнул невидимый колпачок, послышалось бульканье какой-то жидкости, затем влажный звук растираемых ладоней. Нетрудно догадаться — масло. Горячев сразу узнал нотки цитруса, что послышался ему при входе в комнату. Ладони плавно скользили по коже, и казались еще более нежными, чем прошлый раз. Горячев выгибался и жмурился (обычно он рефлекторно держал глаза открытыми, даже несмотря на повязку), вздрагивал, когда прикосновения оказывались чересчур манящими. Соски — Антон подавил стон и стиснул бедра, пронзенный чувственным импульсом, — живот — снова развел колени, призывно раскрываясь, — и все оборвалось, но через мгновение и три медлительных шага началось на стопах, которые богато сдобрили маслом. Массаж ног — странная нота в ласке для женщины, ибо многие из них обычно избегают всего неэстетичного в сексе. Антона упрекнуть было нельзя — он отличался особой чистоплотностью.
Постепенно Горячев расслаблялся. Непривычное теплое ощущение поднималось по усталым ногам, наполняло стопы, оседало рыхлым удовольствием внизу живота. Ласка шла вверх, как мох прорастает по стволу дерева, пробиралась от корня к кроне. Антон дрожал, тихо постанывая под нос и извиваясь — издевательские прикосновения к эрогенным зонам накапливали желание, фокусировали его будто бы в одной точке, но не давали ни облегчиться, ни отдохнуть. Его гладили, мучили, терзали; масляный палец постучал Антону по виску, оставляя пряный влажный след. Тот мотнул головой, сперва инстинктивно определив это как попытку сдвинуть его — мол, так метался, что оказался на краю. Но после уворота хозяйка повторила жест. Пришлось очнуться.
— Что?.. — улыбнулся Горячев сквозь сладкую дремоту, усмехнулся. — Проверяешь, живой ли я? «Есть кто дома?» Пока да…
Два щелчка. Нет, явно не в этом убеждалась хозяйка. Руки пошли вниз, пальцы едва касались члена, ходили по стволу, но нажатие их было до дурноты невесомым. Антон опять начал отключаться, чувствуя, как с новой силой разливается в расслабленном теле томление. Он улавливал знакомый почерк — хозяйка всегда больше внимания уделяла головке и яйцам, нежели стволу. Но все глубже погружалась вторая рука под ягодицы. Секунда — и уже между них Антон ощущал масленую дорожку. Непривычные прикосновения зародили сперва в теле, а потом и в голове подозрение. И только нежный палец направленно мазнул вокруг ануса — так Горячев чуть не подскочил, с хлопком сводя колени. Несчастная рука оказалась зажатой между бедер, как в медвежьем капкане, и если бы не масло — не выскользнуть было бы ей против воли Антона.
— Не-не-не! Мы же договаривались! — почти жалобно выдохнул он. Впервые — красный до самых кончиков ушей.
Вот тебе и «есть кто дома».
Странно, но на фоне инстинктивного страха за собственное достоинство возбуждение Антона ничуть не померкло. Не оглушил и не отвлек его прилив адреналина. Стыдно стало не только за собственную полную доступность еще минуту назад, но и за то, что восприимчивое тело благосклонно отреагировало на покушение. Рефлекторно Горячев сжался, прессуя внутри вожделение и желание разрядки. И снова расслабился, осторожно разводя ноги снова…
— Не так глубоко… Я раскрепощен, конечно, но не настолько, — он выдавил усмешку и качнул бедрами навстречу наглым рукам. — Сделай лучше, как до этого… Я уже очень близко…
На последних словах голос Антона просел, а тяжелый член качнулся от случайного прикосновения к промежности. Послышался разочарованный вздох и недовольное сопение, но ласки вместе с тем продолжились. Продолжились и стали агрессивнее, вероятно, потому, что теперь хозяйка оставалась обиженной непослушанием подопечного. Плюс был в том, что сказать этого она не могла. Минус — Антон был связан.
Раздражение — за неимением лучшего — заговорило жужжанием вибратора, который вдруг был включен где-то близко к Горячеву. И скоро пиарщик почувствовал, как жгуче целовала его машина. Сначала зарумянившиеся соски, которые топорная ласка круглой головки лизала с особенным остервенением, когда сама хозяйка оставалась безучастна к томлениям молодого мужчины. Он заныл, вывернулся, подставляя измученное ожиданием тело. Затем — все ниже, ниже, ниже… И вдруг укус вибрации в самую сердцевину удовольствия — едва ощутимо водила мучительница по стволу члена потеплевшим от ласки помощником. Антон думал, что ему позволят кончить… Но он был слишком шумным, чтобы смочь утаить приближающийся оргазм, который у него намеревались вырвать прямо из-под носа. Слишком — Горячев резко охнул, почти вскрикнул, когда в резонанс с его собственной дрожью вступил пронзающий механический зуд. Засучил ногами, вскидываясь словно в попытке вытолкнуть из себя передержанное напряжение. Назойливое жужжание резко потухло, погасло последнее касание руки. Антона лишили сразу всего, чем он владел, жестоко и бескомпромиссно.
— Нет… Черт, блядь, господи! — взвыл Антон, скорчившись в неестественной позе и лишь чудом не упав со стола. Он повернулся набок, сжался чуть не в позу эмбриона; бедра забила крупная судорога. Не оргазм, а лишь эхо. Горячев мог бы этим наслаждаться, если бы не распирающая тяжесть в яйцах и еще где-то в глубине его тела. Если бы не становилось так дурно. Тяжелое дыхание раскачивало Антона на кушетке. Он кусал губы, но не решался ничего сказать. Возбуждение, еще господствующее в нем, забирало все силы, всю кровь — смешивало в одну неясную кашу растерянность, гнев, мольбу. Послышавшийся сверху смешок казался до отвратительного издевательским, но еще больше уязвляло то, что Горячева решили привязать; развернуть, разворошить, растормошить и приковать ноги ремнями к кушетке. Антона отчего-то пробило на смех — и в то же время под непроницаемой повязкой глаза стали влажными. Его душила истерика.
