— Пожалуй, мы зря остановилась…

Они вновь припустили бегом.

— Капнуло! — заверещал Юрашка. На плечи капнуло!

Генка тоже ощутил прямое попадание. Туча шла по пятам, как в детской игре в ляпы. То отставала, то вновь настигала. А вот тем двоим у пруда, видимо, досталось по полной программе. Лес даже стал серым, потонув в хлещущих струях…

— Радуга! — крикнул Юрашка и вскинул над собой руку. Прямо как коромысло!

Все трое остановились, и Генка второй раз за день испытал нечто похожее на восторг. Правда, на коромысло радуга, по его мнению, как раз не походила. Но в месте, где она прорастала из леса, сочными разноцветными бивнями возносясь к небесам, казалось, и земля сама должна моментально перекраситься. Конечно, иллюзия, но какая!..

— Первый раз вижу, — признался он.

— Первый? — изумилась Варя.

— Ага. То есть, на снимках и в интернете много раз видел, а вот чтобы так — вживую…

— А я раз сто уже видел! — похвастал Юрашка. — Даже тысячу!

— Да ты еще числа-то такого не знаешь, — одернула мальца Варя. — Не привирай.

— И вовсе даже я не привираю…

Удивительное дело, но до Соболевки туча так и не дошла. Задела краешком и убежала. Может, решила пощадить беглецов, а может, испугалась ямины на въезде. В нее, кстати, тоже не забыли заглянуть. Юрашка даже отважно плюнул, за что получил шлепок от Вари. Генка, шагнув ближе, прикинул глубину воронки и решил, что легковушка сюда запросто влезет. А может, даже и Валерин грузовик.

— Сколько здесь ходим, каждый раз трясусь за них, — призналась Варя. — И ведь никуда она не денется — ямища эта проклятая.

— Да уж, ловушка еще та, — согласился Генка.

— Хуже будет осенью, когда настоящие дожди хлынут. Вот тогда станет, как маленький пруд. Если уж кто свалится, ни за что не выбраться. Стенки-то — вон какие крутые.

Генка немедленно припомнил сегодняшнее свое водное крещение, и спину овеяло холодом. От глубокой ямины действительно тянуло чем-то стылым, недобрым…

Уже на улице, недалеко от продуктовой лавки, они остановились.

— Вот и пришли. Тебе дальше, а мы здесь живем, — Варя кивнула на бревенчатый, потемневший от времени дом.

Генка кивнул, не зная, что сказать.

— Как ты без сахара-то?

— Да никак, снова куплю. Деньги-то при мне, — он пожал плечами. — Слушай, а нога… Нога у тебя сейчас не болит?

— Уже нет… — Варе тема явно не нравилась. Она тут же потянула Юрашку за руку. — Пойдем, пойдем, богатырь. Нас уже и потеряли, наверное.

— Спасибо за торт! — крикнул малец. — Очень и очень вкусный.

— Если понравилось, еще принесу, — пообещал Генка.

— Честное слово?

— Честнее не бывает…

Они помахали ему на прощание и скрылись за заборчиком. А Генка, снова зайдя в лавку, купил сахар и попросил еще одну коробку с тортом. Увы, торт, как выяснилось, был последний, и он огорчился. Вот и давай после этого обещание малышам!.. Пришлось брать пряники, — ничего другого в лавке не нашлось.

Выйдя на улицу, Генка переложил авоську из руки в руку и только тут почувствовал, как здорово он устал за этот день. Непривычное к труду тело ныло при каждом шаге, голову чуть кружило, и даже пыльная дорога уже не утешала.

Добравшись до знакомого дворика, он поднялся по скрипучим ступеням, миновал сени, неловко прошел в дом. Было темно, и он машинально зашарил по стене в поисках выключателя.

— Ты, Геночка?

— Я, бабуль.

— Вот и хорошо. Садись, я сейчас супчику согрею.

— Спасибо, бабушка, — Гена улыбнулся. Слово было столь же непривычным, как и весь его сегодняшний день. И все-таки прошедшие часы что-то в нем изменили. Словоохотливые старики, заросшие чертополохом улочки, дети, на них живущие, — все это уже не было чужим. Да и как могло быть иначе, если он здесь едва не утонул? Мог умереть, но не умер — значит как бы родился заново. И получалось, что Соболевка стала для него родиной.

Мысль показалась Генке забавной. С нею он и уснул, едва прикорнув на лавке. И снилась ему, разумеется, его новая родина. Распластав руки на манер птичьих крыльев, подросток парил над деревней, и удивительным образом у него получалось то, что не выходило у других. При этом ему постоянно приходилось пересекать линию терминатора — того самого, о котором рассказывал Юрашка. Наподобие иглы Генка нырял в темную ткань и вновь вырывался обратно. Погружался в промозглую воду и выгребал на поверхность — словно что-то стягивал и зашивал. Это давалось непросто, но там, где он пролетал, крапива и чертополох расступались, пепел с золой обращались в срубы, накрывались шляпами крыш. Безо всякого дождика избушки грибами прорастали там и тут, сами собой начинали дымить трубы, а во дворики возвращались прежние хозяева. Но он не успокаивался и продолжал парить над деревней, продолжал делать свое непонятное дело. Странно, но впервые в жизни Генка был убежден на все сто, что делает что-то доброе.

Нужное и полезное для других.

Чрезвычайно важное — для себя самого.

Увы, у любых плюсиков найдутся и свои минусы. Обнаружились они и здесь. Во-первых, Генке все-таки пришлось прерывать свои полеты и разок просыпаться, чтобы вымыть ноги. Причем заставила его это сделать сердобольная Федосья Ивановна! Оказывается, каждый вечер старики мыли в тазике ноги. Такая вот у них была железная традиция. Заодно Генка почистил и зубы, хотя этого от него как раз не требовали. При этом зловредный рукомойник лил воду куда угодно, но только не на щетку, а гремел, как средних размеров барабан. Когда же Генка, в конце концов, приноровился, вода в рукомойнике закончилась. А еще в доме обнаружились часы с кукушкой — раритет, о котором Генка прежде только читал. И все бы ничего, но назойливая птаха выныривала из своего скворечника каждые полчаса, однотонно квакая и прячась обратно. «Щебет» этот парнишка слышал отлично даже во сне, отчего тотчас терял высоту и опасно снижался над заборами и зарослями крапивы.

Впрочем, поутру все это вспоминалось как забавный казус. Вставать отчаянно не хотелось, и Генка долго зевал да потягивался на скрипучем диванчике. Но встать все же пришлось, и, поднявшись, он неспешно исследовал дом. Присев, заглянул в печку — на светящиеся малиновым угли. Дед Жора, судя по отдаленным звукам, снова мастерил в своем сарайчике — гремел досками, звонко постукивал молоточком. Бабушку Гена разглядел в окне: Федосья Ивановна вовсю трудилась среди грядок, что-то там выпалывала, прореживала и сажала. Понаблюдав за ней некоторое время, подросток прогулочным шагом двинулся по избе.

На одной из стен висел знакомый иконостас с фотографиями, и Генка тотчас приблизился к нему. Надо заметить, что в доме все было старым, потемневшим и пожелтевшим, однако некоторые фотографии выделялись даже на этом тусклом фоне. У Генки появилось стойкое ощущение, что их снимали никак не меньше века назад. Окладистые бороды, степенно-строгие выражения лиц, даже позы, в которых люди стояли перед фотокамерой, — все говорило о том, что это было другое, непонятное время — с картузами и кожаными сапогами, с монетами царской чеканки и неспешным ритмом жизни.

Отыскать ослепшего на войне Митьку у него не получилось, однако, разглядывая незнакомые лица, Гена с изумлением наткнулся на собственное фото. То есть так ему поначалу показалось, и лишь спустя минуту он сообразил, что выпученными глазенками на него взирает малолетний отец. Это было так неожиданно, что паренек растерянно заморгал. Даже потрогал фотографию руками, подумал, что надо бы забрать, отсканировать и увеличить… Чуть ниже его поджидал сюрприз номер два: в кресле-качалке солидно восседал молодой дед Жора — в сияющих хромовых сапогах, с щегольской трубкой во рту. Глаза деда глядели дерзко, руки на подлокотниках лежали по-королевски. Рядом с дедом, пышнощекая и улыбчивая, стояла девушка — надо полагать, Федосья Ивановна.