Папа римский уже призвал свою паству восстать на борьбу со злом, и зов его был услышан тысячами сердец. До замка еще с весны стали доходить слухи, что огромное воинство Христово под предводительством бесстрашного рыцаря Вальтера и амьенского монаха Петра Пустынника уже вышло в поход на Иерусалим. Счастливчики! Как же я им завидовал. Представлял, как кто-то другой, а не я, обагрит верный меч кровью проклятых иноверцев, чтобы преклонить колени у Гроба Господня. Я завидовал им даже тогда, когда всю Францию всколыхнула чудовищная весть: в долине Дракона христианское воинство было разбито. Сельджуки, это отродье сатаны, не пощадили никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. В той страшной битве пал благородный рыцарь Вальтер, а до стен Византии добрались лишь десятки из тысяч.

Каюсь, тогда я поддался отчаянию и едва не утратил надежду. А вчера… вчера надежда возродилась, а вера моя окрепла неимоверно. Крестовый поход – музыка для души истинно верующего!

Я слушал неспешный рассказ аббата Алануса, и сердце мое трепетало от радости и нетерпения. Сердце чувствовало: разговор этот зашел неспроста. А еще оно боялось, что выбор падет не на меня, а на Гуго. Гуго – старший сын, после смерти отца он унаследует все: и замок, и земли, и… родовое проклятье, следы которого уже видны на его бледной коже и в потухшем взгляде. Нет, отец должен понимать: Гуго нужен здесь, во Франции, а крестоносцем – Господи, какое дивное слово! – должен стать я. Мне всего семнадцать, я молод, я силен, и я пока еще здоров. Я смогу! Не хочу сидеть здесь, в стылом замке, гнить заживо и медленно превращаться в чудовище.

Господь услышал мои мольбы, я увидел ответы на свои вопросы в пристальном взгляде отца и обнадеживающей улыбке аббата.

– Я буду… крестоносцем? – Слова срываются с губ сами, помимо моей воли.

– Крестоносцем, – эхом повторяет Гуго и смотрит на свои скрещенные на груди руки.

– Я списался с епископом Ле Пюи, – аббат Аланус кивает. – Граф Раймунд Тулузский выступает через два дня. У нас мало времени, мой мальчик.

– Да, мало времени, – отец устало трет глаза. Видеть его руки, больше похожие на птичьи лапы, больно и страшно. – Времени никогда не хватает.

– Времени и золота, – снова подает голос Гуго.

Да, брат, как всегда, прав. Год выдался неурожайным, запасов зерна едва хватило, чтобы дотянуть до весны, виноградники вымерзли, крестьяне голодали и роптали. Если б не их суеверный страх перед отцом, не миновать бы беды.

– Я достану деньги, – отец гладит тяжелую золотую цепь на своей груди.

– А оружие? А лошадь и доспехи? – не унимается Гуго. Вечно он так – все портит, все подвергает сомнению.

– Рене, мальчик мой, встань, – голос отца непривычно мягок.

Я послушно поднимаюсь из кресла. Ноги дрожат, руки тоже.

– Я уже стар, – нетерпеливым жестом отец останавливает возражения аббата. – Домашний халат – вот отныне мои доспехи. Заберешь мой меч.

Меч! Настоящий меч, прошедший с отцом не одну битву, напившийся крови сотен врагов, семейная реликвия, которая должна была достаться Гуго, старшему сыну, а досталась мне, младшему. Сейчас Гуго станет возражать и…

– Отец, но как же?! – Старший брат тоже вскакивает с места, смотрит сначала на отца, потом на меня. Я получаю взгляд, полный ненависти.

– Молчать! – У отца страшные глаза, в отблесках горящих в зале факелов они отсвечивают красным. – Я сказал – мои доспехи, мой меч и твой конь!

Конь, черногривый Ураган, единственная любовь и гордость Гуго?.. От коня я лучше откажусь, так будет честнее и… безопаснее.

– И ты молчи! – Отец читает мои мысли еще до того, как я успеваю их озвучить. – Что за рыцарь без боевого коня?! Или ты собираешься идти к Гробу Господню пешком, нацепив рубище пилигрима?

Нет, я не хочу пилигримом, я хочу рыцарем. И чтобы обязательно на плаще был крест – символ веры.

– Все, разговор окончен, – отец сжимает в скрюченных пальцах кубок с густым, как кровь, вином, смотрит на нас с братом поверх кубка и говорит уже спокойнее: – Время позднее, дети мои, идите спать.

В ту ночь я так и не смог уснуть, все представлял себя верхом на черном как ночь Урагане с отцовским мечом в руке. Клер не поверит своим глазам, когда увидит меня.

Клер, моя любовь, сердце мое. Что с ней станется, когда до нее дойдет весть, что я отправляюсь в Святую землю? Она же плачет даже из-за коротких двухдневных разлук, а тут Крестовый поход. Ничего, она поймет. Я уничтожу всех врагов Господа нашего, а потом вернусь домой, богатый, осененный славой великого воителя.

Клер плакала. Видеть, как по румяным щечкам бегут ручейки слез, невыносимо. Мы стояли у старой часовни: Клер плакала, а я не знал, как ее утешить. Она поцеловала меня первой. Едва ощутимое касание губ, горечь слез на щеках – теперь и умирать не страшно.

Клер сказала, что нашьет крест на мой плащ, и обещала никому не отдавать свое сердце до моего возвращения. К замку я шагал окрыленный и опьяненный счастьем, наверное, поэтому слишком поздно заметил идущую мне навстречу тень.

– Радуешься, вор? – Гуго пьян, рыжая борода слиплась от пролитого вина.

Вор? Нет, я не вор, я всего лишь послушный сын.

– Брат, я выполняю волю отца.

– Крестоносец, – Гуго многозначительно смотрит на свой сжатый кулак, и мое сердце трусливо замирает. Гуго старше и сильнее, если будет драка, мне несдобровать. Прошлый раз дело закончилось сломанным ребром. Я неделю харкал кровью, по ночам скрипел зубами от боли и считал, что еще легко отделался.

– Крестоносец – вор, – Гуго прячет кулак за спину. – Ты всегда зарился на мое, маленький ублюдок.

Надо бы обидеться – и на вора, и на ублюдка, но я не обижаюсь. Страх перед братом сильнее гордости. Молчать, не злить его – вот основное правило. Очень скоро меня здесь не будет.

– Ты сдохнешь в своем Крестовом походе! – Гуго сплевывает мне под ноги. – А если тебе, щенок, вдруг удастся выжить, – его длинное, испещренное оспинами лицо теперь близко-близко, а глаза, чуть прищуренные, полыхают дьявольским огнем, – послушайся братского совета, не возвращайся! – Удар под дых сбивает меня с ног, заставляет распластаться на раскалившейся за день земле. – Ты украл моего коня, – доносится сверху шипящий голос, – а я отниму твою любовь.

О ком он? О Клер?.. Нет, Гуго не посмеет, Клер – воспитанница отца.

– Я посмею, – шипение змеей вползает в уши. – И, знаешь что, я разрешаю тебе вернуться, чтобы убедиться в этом…

Пожалуй, будет весьма подозрительно, если он уйдет из казино сразу после разговора с девчонкой. Гораздо разумнее еще пару часиков поиграть. Просто так, бессистемно. А потом надо искать новое казино и впредь быть осторожнее. Если его так легко вычислила какая-то малолетка, значит, хреновый из него конспиратор. Придется над этим подумать.

Без системы игра не шла. Сабурин просадил полторы тысячи, а выиграл какие-то жалкие триста баксов. Все, пора сворачивать лавочку! Он бросил прощальный взгляд на девочку-крупье. Та о чем-то беседовала с менеджером и выглядела при этом растерянной и несчастной. Может, ее отчитывают из-за него? Значит, его жертва в виде проигранных полутора тысяч оказалась напрасной? Ладно, бог с ней. Он сделал все, что в его силах, и в ее разборки с администрацией вмешиваться не собирается. Пора уходить.

Сабурин как раз обменивал фишки на деньги, когда краем глаза заметил девчонку-крупье, спешащую к выходу из казино. Что же все-таки случилось? Неужели отстранили от работы? Присмотреть за ней, что ли?

Пару секунд девчонка постояла на крыльце, повертела белобрысой головой, а потом двинулась в сторону сквера. Опрометчивый поступок: в городе и днем-то всякой швали полно, а тут глубокая ночь. Девчонка либо конченая дура, либо безмерно отважна и отчаянна, либо очень торопится. Сабурин поставил бы на третий вариант. Скорее всего, она просто решила выйти через сквер к таксопарку, чтобы поймать там такси. Он глянул на свою «бээмвуху», притулившуюся черным боком к бордюру. Подвезти, что ли, эту Белоснежку? Оказать, так сказать, ответную услугу? Или не вмешиваться?