Совершенно иной структурно-функциональный облик данная «странность» приобретает в сегменте греко-еврейского духопроникновения и его отличие от греко-римского типа обусловлено тем обстоятельством, что формы связывания у обоих духов, — эстетическое чувство у эллинского и вера у еврейского, — скомпонованы на однотипном субстрате и проистекают из индивидуального сознательного достояния личности. Поэтому при греко-еврейском брожении отсутствует избирательная работа духа, а взаимное проникновение духов осуществляется напрямую, под непосредственной эгидой принципа обогащая обогащаясь, поражая исследователей бурной динамикой. По этой причине наибольшие духовные достижения этого отрезка исторического времени приурочены именно к этой сфере, которая поставила даже отдельных лидеров, своих титанов духа: Филона Александрийского с еврейской стороны, которого Вл. Соловьев называл «последним и самым значительным мыслителем древнего мира», и Платона с греческой стороны, которого называли «Моисеем, говорящим по-аттически». А сама «странность» тут заключается в том, что до определенного времени, — а именно: до походов Александра Македонского, которые делаются историческим рубежом между «эллинистическим» и «доэллинистическим» временами Древнего Востока, — отсутствуют признаки какого-либо общения греков и евреев на всяком уровне, как со стороны греков, так со стороны евреев. На эту «странность» обращал внимание еще Иосиф Флавий и с тех пор не было обнаружено ни единого серьезного свидетельства об обратном, и в летописной истории данный факт интерпретируется как отсутствие непосредственных контактов между этими народами в доэллинистический период времени. Это объяснение, однако, слишком просто, чтобы быть достаточным, и в нем не содержится даже догадок о причине, возведшей преграду на пути со-общения двух выдающихся и духовно богатых конгломераций региона. Тем не менее, данное изъяснение до настоящего времени фигурирует в качестве единственного довода о греко-еврейской «странности», которую предельно полно охарактеризовал русский академик А. И. Тюменев: "И для иудеев доэллинистического времени Греция оставалась такой же малознакомой, расположенной где-то на далеком Западе страной, какою представлялась в свою очередь и сама Иудея для греков. Название Эллады для еврейских писателей остается столь же чуждым и неизвестным, как для греческих название Иудеи; если греки не выделяли иудеев в качестве отдельного народа из общей массы населения Сирии, то равным образом и иудеи в свою очередь почти ничего не знают собственно о греках и говорят вообще о язычниках Запада; если греческие писатели говорят лишь о Сирии и о сирийской Палестине, причем мы не встречаем у них ни одного упоминания специально об Иудее, то равным образом и в еврейской литературе области, занятые греками, носят еще менее точное и определенное обозначение «островов моря» (2003, с. 125). А между тем историческая летопись в изобилии хранит сведения об активных сношениях греков с ближайшими соседями евреев — персами и египтянами, причем их пик приходится как раз на доэллинистическую эпоху. Под сходным названием «народ моря», как свидетельствует И. Великовский, египетский фараон Рамзес III (двенадцатый век до н. э. ) описывает древних греков, с которыми у египтян были близкие отношения вплоть до военных союзов, — так, в середине пятого века до н. э. греки направили к устью Нила флот из двухсот трирем на помощь египтянам, восставшим против персидских захватчиков, а персидские цари или сатрапы неоднократно вторгались на территорию Греции. Особенно важно в этом отношении посещение Египта в пятом веке до н. э. великим историком Геродотом, о чем Тюменев пишет, "что даже Геродот, единственный греческий писатель, о котором мы достоверно знаем, что он посетил лично филистимское и финикийское побережье и, следовательно, имел полную возможность ознакомиться с населением этих и прилегающих местностей, хотя бы по слухам и рассказам, не упоминает об иудеях, значит, либо не заинтересовался ими и не обратил на них специального внимания, либо, что представляется более вероятным, совершенно не подозревал об их обособленном политическом существовании и не знал и самого их имени, как отдельного народа" (2003, с. 100; выделено мною — Г. Г. ).
Итак, степень загадочности греко-еврейской «странности» настолько велика, что ускользнула даже от такого мастера по первооткрыванию хронологических тайн древнего мира, как Иммануил Великовский. Тюменев разрабатывает глубже свой тезис и выводит основания для неназванного им некоего особого состояния в механизме сублимации, которое я решился обозначить для удобства оперирования им стадией молчания: «Факт незнакомства иудеев с греками и в еще большей степени полное и абсолютное молчание греческих авторов относительно иудеев, народа, который своей обособленной религией и нравами и всем образом жизни резко выделялся из среды остальных народов и, следовательно, не мог не обратить на себя внимания наблюдательных греков и который, спустя короткое время, действительно, сделался предметом исключительного внимания и интереса со стороны эллинско-римского мира, несомненно, не могли быть случайными, и могут быть объяснены только тем обстоятельством, что грекам в доэллинистическую эпоху совершенно не случалось приходить в более близкое соприкосновение с иудейским народом и ознакомиться с ним путем непосредственного общения. Очевидно, ни сами греки в своих торговых странствиях до времени походов Александра не проникали настолько далеко на Восток, чтобы входить в ближайшие отношения с Иудеей и ее населением, ни иудеи в свою очередь не встречались до этого времени ни в Греции, ни в прилегающих к ней местностях, по крайней мере, в сколько-нибудь значительном числе» (2003, с. с. 125, 96).
Однако силлогизм Тюменева о «незнакомстве» греков и иудеев в доэллинистическую эпоху вовсе не кажется безупречным выведением как раз со стороны формальной логики, числящейся regina probationum (царица доказательств) при фактообусловленном мышлении, и определенные им посылки («внимательность» греков и «особенность» иудеев) требуют в умозаключении обратного тому, что вывел русский академик, а именно: евреи и греки приходили в "близкое соприкосновение" и имели "непосредственное общение" между собой и в доэллинистическую эпоху. Это следует понимать таким образом, что не каждый физический контакт («близкое соприкосновение» или «непосредственное общение») может дать духовный результат только факт: может произойти реальное событие, не оставляющее после себя фактического следа. В этом и состоит эффект стадии молчания. А о наличии событий соприкасания греков и евреев в доэллинистическую эпоху можно судить по ряду опосредованных данных. Так, Иосиф Флавий говорит, что название «Палестина» было дано греками для поселения потомства Филастея, сына Ханаана (четвертого сына Хама и внука Ноаха), а Ханаан своим именем назвал (а точнее, назвали греки по имени Ханаана) область обитания евреев, ныне именуемую Иудеей. Флавия можно понять так, что еще до экскурсии Геродота, у греков были собственные названия еврейских местностей. В библии (Быт. , 10:14) говорится о земле «Каслухим, откуда вышли Филистимляне». Ростовские издатели «иудейских древностей» Иосифа Флавия в своих комментариях называют исследователей, которые считают каслухами обитателей острова Крит, и пишут: "Подтверждением этому могут служить следующие обстоятельства: на острове Крит находится город Фаласарна, напоминающий имя Филастея; одним из древних названий Газы является имя Минос (срв. с именем критского царя Миноса) (1999, с. 75). Следовательно, филистимляне, соседствовавшие с евреями на одной земле, как свидетельствует Библия, со времен праотца Авраама, были греческого рода с острова Крит.
Еще более противоречит канонам логического мышления факт интенсивного лавинообразного иудейско-греческого со-общения, наступившего с приходом Александра Македонского внезапно, без видимой причины. Создается впечатление, что походы Александра сыграли для греко-еврейской сублимации роль некоего полумистического, ибо беспричинного, спускового механизма, что и воспринимается как номинальная причина. Здесь нет места даже для постановки вопроса в нетривиальной плоскости, что, может быть, не завоевания Александра Македонского стали причиной интенсивного со-общения греческого и еврейского духов, а настоятельная необходимость этого синтеза вызвала приход греческого полководца, ученика Аристотеля, в еврейскую обитель и этот приход, таким образом, стал формой духовной концентрации, хотя и был осуществлен военным путем. Не случайно в силу этого на еврейском, а не греческом берегу моря, был основан город Александрия, долгие годы служивший столицей просвещенного человечества. И также не случайно походы Александра во владения персидского и индуистского духов были исторически безрезультатны и духовно стерильны, а появление греческого воителя в еврейском секторе произвело духовную интрузию, оказавшую такое огромное воздействие на историческую судьбу человечества.
