Самым загадочным образованием в галутной динамике еврейского существования, без всякого сомнения, является Талмуд, который не подлежит ни градации, ни дифференциации, ни классификации, ни жанровой дефиниции. С максимально общих позиций можно определить, что Талмуд есть безраздельное господство духовных уложений, иногда говорят «свод законов», накопленных еврейской историей более, чем за тысячелетний период (другое название Талмуда — Устное Учение). В одной из современных характеристик Талмуда сказано: «Название „свод законов“ не отражает богатство и размах Талмуда. В нем приведены не только законы, но и прения, дебаты, легенды, притчи и высказывания мудрецов и законоучителей по вопросам этики, метафизики, мистики, теологии и правил поведения в каждодневной жизни. В отличие от законов Торы, приписываемых самому Богу и переданных народу Моисеем, Талмуд — уникальный монумент коллективного творчества. На протяжении веков вплоть до современности во всех странах, куда судьба забрасывала евреев, они усердно изучали Талмуд, воспитывались на нем и, создавая бесчисленные комментарии к нему, развивали свое духовное творчество» (И. Орен, 1994, с. 299-300; здесь автор не совсем точен: Талмуд есть колоссальный механизм для сохранения, но вовсе не развития еврейского духа). С позиций ведущихся рассуждений главная особенность Талмуда в его коллективной природе и он есть плод труда множества уполномоченных лиц, осуществляемого под опекой особого коллегиального органа (Синедриона, Совета Мудрецов Торы, раввината), и этим необозримым демократизмом коллективистский (плебейский) Талмуд отличается от индивидуалистской (аристократической) Торы, хотя официально и открытым образом это противоречие категорически отрицается. Следовательно, Талмуд представляет собой гигантский генератор духовной деспотии — величайшее изобретение евреев, сотворивших поразительный макет неограниченной монополии духа. Сплавляя воедино диктатуру старины, безраздельную власть закона, непоколебимость ритуалов, обычаев и традиций при беспрекословном почтении к руководящему коллегиальному органу, Талмуд вдыхает в каждую еврейскую душу восторг перед богатством еврейского достояния и тем рождает и воспитывает в ней стойкость и ригоризм перед внешними разрушительными и истребительными силами. Необходимо понимать, что духовная деспотия есть чисто субъективное понятие и духовное образование, и индивидуальная личность ощущая угрожающие эманации извне, добровольно принимает духовную деспотию как свою защиту и в этом случае для нее не существует деспотии в буквальном смысле слова, а совсем напротив, — кагальная организация и правление раввинов воспринимается ею как полезная и спасительная еврейская власть, единственно противостоящая внешнему враждебному напору. Еврейский Талмуд, таким образом, есть уникальный механизм духовной деспотии как еврейский ответ на внешнюю антисемитскую угрозу. Подобная механика способствует исключительно сохранению еврейских ценностей и в деле охранения иудейских богатств еврейский Талмуд явил через духовную деспотию исторический подвиг, равного которому человечество не знает.
Однако еврейский дух, как и всякий иной дух, свое главное назначение видит не в сохранении себя, а в развитии себя, то есть в известном отрицании старого состояния и в выходе за рамки сохранения этого старого. Тенденция к развитию начинает проявляться в условиях ослабления или вовсе исчезновения внешней опасности, когда еврейская душа уже не помышляет только о самосохранениипутем противоборства с давлением со стороны, а видит перспективу самосохранения посредством своего развития. И первая преграда, какую встречает еврейская мятежная душа на этом пути, принадлежит Талмуду, а силы подавления свободомыслия исходят из стратегии духовной деспотии. Этой причиной объясняется регулярное появление в угнетенной еврейской среде протестантских эксцессов и внутренней смуты, подвергающих испытанию систему духовной деспотии Талмуда и подавляющихся всей мощью раввинатской власти (в числе только примеров, имеющих вид всеобщего потрясения, можно назвать распятие Иисуса Христа, сожжение книг Рамбама, травлю Уриэля Акосты, проклятие Баруха Спинозы). Еврейский дух, если он не находится под внешним гнетом настолько, что озабочен лишь о своем сохранении, не может существовать в абсолютной изоляции — предел мечтаний ортодоксальных талмудистов, — не может находиться вне со-общения с аналогичными по форме, но разными по содержанию духами, — даже в условиях дикой антисемитской злобы, свирепствовавшей во всех христианских странах в средние века, евреи создали денежно-финансовое хозяйство Европы, послужившее к объединению континента прочнее и эффективнее, чем иные теории и реформы.
Отношение царской власти к евреям с самого начала не было враждебным, по крайней мере, в такой степени, как в христианской Европе, и ее целевая установка не имела истребительного замысла. Это обстоятельство нашло понимание в еврейской среде и, как свидетельствуют очевидцы, первоначально лишь отдельные личности ощущали многовековую кагальную организацию духовной деспотии уже не как защиту, а как произвол и насилие над духом. Однако деспотический волюнтаристский норов царского самодержавия никогда не знал побуждения единичной человеческой судьбы, царская власть никогда не тревожилась, да и не интересовалась, индивидуальной участью своего крестьянского сословия, и уж тем более ей было не под силу подобное в таком сложном организме, как еврейская психология. Когда Державин заявлял: «во всех еврейских обществах, где бы оные в Империи ни находились, не должны более ни под каким видом существовать кагалы; а потому и звание их, равно херемы, хазаки и прочие хитрые их установления уничтожить и запретить под строгим наказанием», он был прав по существу в отношении кагалов, но совершенно не прав по части приказного метода исполнения, не увязанного с внутриеврейским климатом. Но все кардинальным образом меняется в случае, когда импульс отвержения исходит изнутри, из уст отдельной личности, как, к примеру, у Осипа Мандельштама, передающего свое ощущение внутриталмудистского бытия: "Весь стройный мираж Санкт-Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался и бежал, всегда бежал… ".
Внутренний протест против духовной деспотии кагалов и раввинатов имеет значение как признак имманентного преобразования общины. Отмена кагальной формы управления поэтому суть производное не внешней административной воли формально отменившей кагальную систему в 1844 году, а итог внутриеврейского потрясения. Более тысячи лет система кагала существовала во всех еврейских гетто, гарантируя их сохранение в море антисемитской злобы, а в царской России была отменена через 60 лет после присоединения благодаря индивидуальному возмущению, которое, захватывая все большее число еврейских особей, становилось массовым. Массовый характер разрушения кагальной организации, конечно, не мог не быть заметен воочию, но в своей сути оно осталось неосмысленным, в том числе и Солженицыным. Обрушение вековечной государственной конструкции не может быть тривиальным явлением для данной генерации духов, а всегда есть крутой перелом в содержании этой данной духовности. Мирный характер кагального катаклизма связан с положительной реакцией властей на внутриеврейское потрясение и потому они (власти) сыграли тут роль спускового механизма или главного рычага в динамике намечающейся проникновенной сублимации культур в России, который «спустил» важнейшее для истории галутного еврейства в России движение маскилим (или хаскала). Бурно развивающаяся в недрах еврейского мира новая перспектива базировалась отнюдь не на полном разрушении старого, а на органическом его включении и духовном освоении, дабы при всех условиях «быть евреем». Развал кагала и движение маскилим есть родители русского еврейства. Профессор И. Л. Клаузнер исследует: "Новое движение «маскилизма» (Maskil — просвещенный, интеллигент) родилось на Волыни, поблизости с Галицией, и на Литве, поблизости с Германией. На Волыни первые лучи «гаскалы» (просвещения) распространял Исаак Бер Левинсон (1788-1860)… На Литве действовал в том же направлении, но другими средствами М. А. Гинцбург (1795-I846). Он популяризировал светские науки на древнееврейском языке, который у него, как и у И. Б. Левинсона, обогатился и по-библейскими словами и формами. М. А. Гинцбург руководился правилом: «Не бороться с тьмой, а вносить свет» (2002, с. с. 504, 505). Таким образом формировались предпосылки русского еврейства — первого крупного духовного потрясения евреев на территории России и самой главной предпосылкой являлся крах кагальной организации еврейского бытия, объективно доказывающий, что российские евреи уже не испытывают ни страха, ни опасения перед внешним фантомом, а потому всецело обратились в свой внутренний мир, извлекая оттуда своих героев-первопроходцев и свои лозунги. В другом месте Клаузнер представляет образную картину: «Это страшная и угрожающая война, война между двумя солнцами и двумя мирами — миром старым и агонизирующим, который еще красив в своей агонии, как мир цветения и весны, и мир новый и плодоносящий, расширяющий источник красоты и попирающий тысячи жизней, чтобы повернуть к себе, и впитывающий изобилие других, — эту страшную войну испытывали много молодых евреев».
