Насколько глубоко идея палестинофильства Л. Пинскера, высказанная, в сущности, декларативно и познанная импульсивно, а не дискурсивно, проникла в еврейское сознание, и прежде всего его окультуренного русского вида, самым впечатляющим образом доказывает жизнедеятельность Ахарона Давида Гордона (1856-1922). Личность А. Гордона замечательна тем, что, влекомый только геном Иерусалима и не зная о своих предпосылках, он опредметил теоретическое уложение русской философии о географическом материализме Чаадаева-Плеханова и объективировал подсознательный палестинский эффект сионизма. Таким образом, положение, данное с одной, русской, стороны теоретическим умозрением, а с другой, еврейской, стороны подсознательным влечением, Гордон спаял в некий синтетический продукт, какой возможно назвать комплексным образом труда. Доказывая, что посредством труда человек связывается прочно и органично с землей — почвой своей родины. Гордон трансформировал и реализовал ген Иерусалима в "религию труда", а в сочинении «Труд»(1911) связь трудовой деятельности с национальной жизнью развил до мировоззренческого принципа. А. Гордон писал: «Народ не приобретает землю иначе, как самостоятельно, приводя в действие свои физические и духовные силы, проявляя свою собственную сущность. В известной мере здесь имеет место взаимное приобретение (народа и земли), но все же прежде всего — народ, народ предшествует земле; народ же паразитический — это не народ, то есть не живой народ. Мы можем создать народ лишь тогда, когда каждый из нас воссоздает себя заново путем труда и естественной жизни» (цитируется по Ш. Авинери, 1983, с. 2I8). Тут четко обозначен след, свойственный русскому еврейству и какой оно вложило в уста русского сионизма, — приоритет индивидуального самого себя и это означает, что народ, главный коллективный персонаж в труде, исходит и создается «лишь тогда, когда каждый из нас воссоздаст себя». Этим духовным моментом «религия труда» Ахарона Гордона принципиально разнится от политэкономической теории труда Карла Маркса, где труд дан только как материальная связь человека и природы, а сам человек вытеснен «рабочей силой», опосредованно тут видится отличительный признак русского сионизма от западного, а непосредственно — полярная разница между киббуцем — сионистским (по А. Гордону) видом коллективного хозяйства — и колхозом (по К. Марксу) — коммунистическим типом обобществленного хозяйства.
Профессор Ш. Авинери написал о А. Гордоне: "Ввиду его связи с первыми киббуцами и упора на роль физического труда как главного составного элемента еврейского возрождения он де-факто превратился в одного из учителей сионистского рабочего движения, а принципы его мышления прочно вошли в философию, и поныне характеризующую киббуцное движение и принципы «трудового поселения» (1983, с. 217). Гордоновская философия киббуцного движения позволяет сделать очень важный вывод в политэкономическом отношении, хотя А. Гордон питал к политэкономии глубокую неприязнь: коммунистическая форма коллективного труда есть начальная примитивная форма организации людей посредством общественной собственности. Киббуц, следовательно, есть эффективный способ коллективного выживания и в качестве коммунистической формы суть предпосылка для дальнейшего перехода к рыночным условиям труда и частной собственности. В политэкономии Маркса предусматриваются прямо обратные отношения и коммунистическая организация с общественной собственностью выставляется венцом и конечным результатом длительной экономической эволюции общества. Колхоз же, в свете представлений Гордона, выглядит в противоположность куббуцу («трудовому поселению») как примитивная коммуна, созданная насильственно за счет разрушения ранее существовавшего рыночного хозяйства, — если киббуц необходимо должен перейти к рыночным отношениям, то колхоз должен вернуться к частнособственной организации (в России, как и в Израиле, однако, этот процесс совершается одинаково стихийно и неосознанно, а потому сложно и длительно). "Религия «Труда» Ахарона Гордона едва ли не самый искристый камень в диадеме русского сионизма, а «А. Д. Гордон, — в оценке историка Г. Света, — человек незаурядный, своеобразный, мыслитель, публицист и аскет. Было в нем что-то от русских народников, от толстовства (за свои писания он, несмотря на материальную нужду, никогда не брал гонорара) и от пацифизма Махатмы Ганди. Эти черты уживались в нем с фанатичным гебраизмом и с почти религиозным преклонением перед физическим трудом. В созидательном труде Гордон видел единственный путь к образованию нового типа еврея, органически привязанного к земле, почвенного, „достигшего идеального слияния материи и духа“. Воспринимая социалистическое движение прежде всего как борьбу против „паразитов, живущих за счет чужого труда“, он в то же время был ярым противником марксистской философии и идеи классовой борьбы»(2002, с. 265-266).
Ш. Авинери еще более расширяет характеристику замечательного еврейского мыслителя: «… Гордон примкнул к сионистскому рабочему движению и не потому, что стоял за классовую борьбу или социалистические принципы всеобщего избавления, а оттого, что видел в рабочем движении — пытавшемся создать экономическую базу для еврейского населения, кормящегося собственным трудом — основу еврейского возрождения в Эрец-Исраэль. Сионизм для Гордона — это не только политическая, но и экономико-социальная и психологическая революция, без которой политический акт лишен подлинного значения». При этом израильский историк, высказывая свое западное сионистское образование, выделяет в концепции Гордона параметры, весомые в европейской формации сионизма — «революция», «классовая борьба», «политический акт», а также, верный своей творческой ориентации на европейские ценности, пытается увязать духовный подвиг еврейского творца А. Гордона с проблемами европейского миропредставления. Вовсе не о кризисе европейской культуры и не о переустройстве мира, как утверждает Ш. Авинери, думал Гордон в своем сионистском рвении: если он протестовал против культурной деградации западноевропейского интеллектуала, то со стороны недостаточности этой самой культуры для духовных запросов русского еврейства, прекрасно понимая фальшь и порочность европейской эмансипации евреев — солирующего мотива русского еврейства и сионизма. Только о еврейской парафии помышлял мыслитель, переводя дух культуры, постоянно витающий около устремлений и побуждений русского еврейства, и предощущение реальной культуры в культурологическом палестинофильстве Л. Пинскера в целевую установку еврейского национального самосознания, и создавая своего рода культурную хартию сионистского воззрения. Избранные места этой хартии Гордона таковы: «Все, что жизнь творит во имя жизни — это культура. Земледелие, строительство домов и всевозможных зданий, прокладка дорог и т. д. и т. п. — любой труд, всякая работа, каждое дело — это культура, это основа культуры, ее материя. Порядок, образ, форма того, как эти вещи совершаются — это форма культуры. А то, что чувствуют, думают, как живут совершающие это, будучи заняты делом или в иное время, отношения, порожденные всем этим, вместе с присутствующей в этом живой природой — все это дух культуры. Этим питается высшая культура: наука, искусство, верования и мнения, поэзия, нравственность, религия. Высшая культура, или культура в узком смысле — это сливки культуры общей, культуры в широком смысле».
Культура всегда была высшим раскрытием человеческого духа, а у Гордона, оставаясь таким же культом личности, она демонстрирует свою специфику тем, что посажена на почву исторической родины, — это и есть национальная культура или же конкретно — национальное лицо. Привязав свою сионистскую хартию культуры к Земле Обетованной, Гордон охватил все культурные (духовно-творческие) потенции русского еврейства, а, опознав культуру в труде и труд в культуре, Гордон без остатка раскрылся в философскую теорию С. Л. Франка о человеке-творце. Этим обстоятельством сионизм Гордона, который получил название «трудовой сионизм», полнится русской идеей и не только как философским оправданием, но и как идеологическим генератором.
