Я уже собрался идти неведомо куда, чтобы добывать известно что, как вспомнил о газете. «Городской курьер» содержал самые последние сплетни о местном бомонде, и хотя вряд ли мог указать на мецената, с дорогой душой согласившегося бы оплатить операцию, но по крайней мере путь, по которому мне следует направиться в поисках субсидии, газета могла подсказать.

На коленях газеты не оказалось — пока я ошарашенно смотрел вслед преображенному Шурику, она сползла на землю. Знал бульварный листок свое место.

Нагнувшись, я поднял газету, развернул. Первая страница полностью посвящалась разбойному нападению на погребок «У Еси», и я поневоле заинтересовался. Как ни крути, а эта история кое-каким боком касалась и меня. И бок этот был весьма краеугольным, отзываясь в почках возможными ударами милицейской дубинки. Так что познакомиться с содержанием статьи отнюдь не мешало.

Из слов корреспондента следовало, что убиенный в погребке «У Еси» гражданин России, а заодно и Израиля, Аркадий Моисеевич Уралович являлся известным антикваром, к тому же меценатом, субсидирующим местный театр оперы и балета, чему я, естественно, не очень-то поверил. Спрашивается, что делать известному антиквару в нашем городке, которому и ста лет нет, а уж тем более содержать театр, куда и в благополучные годы никто не ходил по причине весьма низкого актерского мастерства труппы? Скорее всего, выспренние рулады о меценатстве были своеобразной данью корреспондента одному из столпов бизнеса нашего города — о них Ведь даже после смерти не то что плохого, правды не напишешь.

Что касается гражданина Сирии Сайда Шерези, разделившего участь Ураловича, то о нем газета сообщала еще более скудные сведения. Мол, тоже небезызвестный магнат у себя на родине и вроде бы заядлый собиратель антиквариата.

По версии корреспондента «Городского курьера», сидели себе спокойненько двое любителей древнего искусства в погребке, обсуждали достоинства какого-то раритета, как вдруг ни с того ни с сего их взяли да и убили. Вместе с охраной, двумя случайными посетителями, барменом и официанткой. Перестреляли из автоматов, а затем для верности гранату бросили. Лишь портье (по-моему, имелся в виду вышибала Василий) по счастливой случайности остался в живых.

Никаких версий корреспондент не выдвигал, а по обычаю задавался риторическим вопросом: доколе столь уважаемых и беспорочных людей будут безнаказанно убивать в нашем городе? Когда придет конец криминальному беспределу?

Беззубость статьи была понятна. Это только со слов политиков можно узнать, что наступила эра «свободы слова». На самом деле криминальная «цензура» оказалась гораздо жестче коммунистической. Тогда хоть в психушку за вольнодумство сажали, а сейчас если что не так — пиф-паф, и готово. Без суда и следствия.

И все же пищу для размышлений статья дала. Задуматься заставил тот факт, что оба бизнесмена были иностранцами. Израильтянин и сириец. Еврей и араб. Вряд ли они решали какие-либо межэтнические проблемы — на таком криминальном уровне пятая графа в паспорте никакой роли не играет. Бьют не по национальности, а по морде. Но вот то, что они были иностранцами, ставило меня в пиковое положение. Одним УБОП расследование не ограничится, несомненно, подключится ФСБ. А это уже совсем другой коленкор. Может, именно сейчас какой-нибудь агент ФСБ ведет за мной наружное наблюдение из укромного места — скажем, во-он из того мусорного бака на выходе из скверика… И все-все подмечает, и фиксирует на видеопленку, в том числе и метаморфозу с «вольным художником» Шуриком Куцейко. Тогда становится понятным и н е мой кавардак в квартире…

Меня передернуло. Ситуация складывалась не из приятных. С другой стороны, поделать я ничего не мог — не копаться же в мусорном баке. А вдруг там действительно агент ФСБ сидит, что тогда делать? Пригласить на кружку пива?

Я тяжело вздохнул и решил ничего не предпринимать. Во-первых, смешно шарахаться от каждого встречного, а во-вторых, мне сейчас необходимо во что бы то ни стало раздобыть деньги на операцию Владика.

И я принялся листать газету, пропуская международные события и обращая внимание лишь на местные сообщения и рекламу.

В Ильичевскрм районе открылась первая в городе ночлежка для бездомных (ну, там-то мне, естественно, поживиться нечем); стриптиз-бар «Незабудка» приглашал провести вечер, обещая каждую десятую рюмку водки за счет заведения (представляю, какие там цены за вход и спиртное — наверное, и ящик водки бесплатно можно выставить); театр оперы и балета зазывал на «Баядерку», поставленную в стиле рок-оперы, как бы между прочим доводя до сведения, что на втором этаже имеется ресторан; крытый спортивный манеж «Олимпийский» рекламировал петушиные бои; трактир «Генералъ Чарнота» сообщал, что дважды за вечер организует тараканьи бега… Как много стало у нас развлечений! Просто-таки с избытком. Спортивный зал баскетбольного клуба «Россияночка» приглашал на собачьи бои, а городской ипподром извещал, что сегодня в пятнадцать ноль-ноль состоятся скачки на Большой приз города Алычевска…

Стоп! Будто что-то остановило мой взгляд на последней рекламе. Лихой конь мчался по странице во весь опор, немилосердно пришпориваемый слившимся с ним всадником, и мне на мгновение показалось, что из-под жокейской шапочки на меня единственным глазом хитро глянула Рыжая Харя.

Так вот, значит, куда мне предстоит держать путь… Не обманул-таки внутренний голос.

Я взглянул на часы — без десяти два, то есть до начала скачек оставалось чуть более часа. Мало. На ипподром следовало приехать пораньше — все-таки никогда не бывал на скачках, а что там к чему, разобраться не. мешает. Рыжая Харя — само собой, но и дураком выглядеть не хочется.

Я швырнул газету на скамейку и заспешил из скверика ловить такси.

Стыдно в общем-то коренному жителю Алычевска ни разу не побывать на ипподроме — самой известной достопримечательности города. Хотя по большому счету ничего зазорного в этом для себя не нахожу. Многие москвичи никогда не были в Большом театре. Не были, и ничто их туда не тянет. До сих пор и меня не тянуло на ипподром. Может, никогда и не побывал бы, да обстоятельства заставили.

На площади перед зданием ипподрома стоял не менее, а быть может, и более известный горожанам, чем сам ипподром, бронзовый памятник командарму Буденному. С шашкой наголо, на лихом коне… Прямо-таки знаменитый памятник. Но не благодаря Буденному, по слухам, присутствовавшему на открытии памятника в шестидесятые годы, а… его коню. Тому самому, на котором и восседал командарм с шашкой наголо. Скандально знаменитому. Потому что в тот самый день, когда с памятника сползло покрывало и явило миру очередной образец советского монументального искусства, собравшаяся на открытие памятника толпа вначале изумленно ахнула, а затем над площадью стал разрастаться гомерический хохот. Скульпторы добросовестно покрыли бронзовый монумент искусственной патиной, но нашелся шутник, который в ночь перед открытием пробрался под покрывало и до блеска, как матрос пряжку ремня, отполировал у коня анатомически точно воспроизведенные гениталии. С тех самых пор памятник иначе, как «конь с яйцами», в городе не именовали. Напрочь забыв о всаднике. Чего только власти города не делали с конскими гениталиями: оксидировали, тонировали, красили, на ночь возле, памятника наряды милиции выставляли… Все без толку. Максимум две недели под бдительным надзором милиции памятник «в полном порядке» простоит, а затем опять достоинствами породистого жеребца заблистает. Пока наконец власти не решились на радикальную меру, и в один прекрасный день двое слесарей зубилами кастрировали бронзового скакуна. Трудились они весь день и чувствовали себя под издевательскими замечаниями собравшейся толпы похуже, чем если бы сами подверглись аналогичной операции. Вживую, без наркоза. Естественно, что после этого не нашлось смельчака, рискнувшего восстановить памятник в первозданном виде. Слишком хлопотное дело. Но народное название монумента сохранилось. И когда кто-нибудь из дотошных приезжих, осмотрев памятник, осторожно интересовался: «А где же эти самые… с которыми?», старожилы острили: «На седло перекочевали!» — и, смеясь, рассказывали подлинную историю.