На заре Галактической эры, в тридцатом столетии после Рождества Христова, Республика передала изобильную Новую Кению с богатой животной жизнью, сотнями речушек, плодородной почвой перенаселенной Кении. Сентиментальные кенийцы хотели назвать столицу Нью-Найроби, но она получила другое название — Кениата-Сити, в честь Mzee, Мудрого Старика, который освободил Кению от англичан и провел страну через первые, самые трудные годы независимости Теперь в Кениата-Сити проживало полмиллиона человек. Еще миллион составляло население Нью-Момбасы, Литтл-Наиваша, Ньерере-Сити и Керичо-Тауна, а оставшиеся двести тысяч жили и работали на фермах в экваториальной зоне планеты.

К поверхностной трансформации прибегать практически не пришлось, население Новой Кении прирастало достаточно равномерно, политические метания отсутствовали, так что планета достаточно легко вписалась в Республику. На новые бактериологические заболевания нашлись новые медикаменты, для новых почв создавались новые злаки, выполнение новых обязанностей члена галактического сообщества взяли на себя новые правительственные департаменты, для покрытия новых долгов взимались новые налоги.

А когда налоги достигли предела, переступить который правительство не решалось, приходила пора затягивания поясов и сокращения расходов. Под такое сокращение и попал текущий бюджет Музея африканских древностей.

— Подведем итог, — возвестил Джошуа Киджано, главный куратор музея, собрав руководителей отделов. — Для посетителей музей будет открыт четыре дня в неделю, по три часа. Отделы обслуживания и обеспечения безопасности сокращаются вдвое. Жалованье всех сотрудников музея уменьшается на пятнадцать процентов. Новая зарплата замораживается и в обозримом будущем не будет автоматически увеличиваться в соответствии с инфляцией. Если кто-то из вас не желает работать на таких условиях, я никого не буду осуждать. Все желающие получат рекомендательные письма с самой лестной характеристикой. — Он оглядел шестерых начальников отделов, тяжело вздохнул. — Мы давно ждали этого. Однако я уверен, что сложившуюся ситуацию вам надо обдумать. Жду вас у себя сегодня и завтра, в первой половине дня. — Он посмотрел на полную, седовласую женщину. — Эстер, буду тебе очень признателен, если ты задержишься на несколько минут.

Остальные потянулись за дверь, полушепотом разговаривая между собой. Эстер осталась в кабинете куратора, на удивление просторном, лишенном предметов старины, занимающих все свободное место.

— Пожалуйста, присядь, Эстер. — Он обошел свой стол, сел сам.

— Неужели все так плохо, Джошуа? — Эстер опустилась на стул.

— Ужасно, — подтвердил он. — Сколько лет мы с тобой отдали этому музею? Семьдесят пять? Восемьдесят?

— Восемьдесят три, — ответила она. — И теперь они хотят погубить музей, не так ли?

— Не весь.

— Основные коллекции!

— Они все основные, — возразил куратор.

— Значит, те коллекции, над которыми ты и я работали всю жизнь. Он кивнул.

— Ты, разумеется, знаешь, что к нам поступило предложение о покупке коллекции бабочек.

— На Земле эта коллекция собиралась пятьсот лет. Для них это что-то да значит?

— Похоже, что нет. Музей национальной истории далекого Лондона предложил за нее очень приличную сумму.

— Оценить коллекцию бабочек невозможно. Это самая полная из всех коллекций.

— О цене нас не спрашивали, — с горечью заметил он. — Они оценили ее сами. И, к сожалению, вышли со своим предложением прямо на правительство.

— Они не дураки, — покивала она. — Они знали, что мы им откажем.

— Они также знали, что какой-нибудь бюрократ увидит в музее новый источник доходов. — Киджано пристально посмотрел на Эстер. — С этим я и боролся последние две недели.

— Я думала, ты боролся за наш бюджет.

Он покачал головой.

— Это я говорил остальным. Ту битву я проиграл в первые двадцать минут. Я боролся за спасение музея.

— И?

— Мы достигли компромисса.

— Бабочки?

— Бабочки — только начало. — Его голос переполняла горечь.

— Что еще? — спросила она, предчувствуя беду.

— Они согласились, что все отделы, напрямую связанные с культурным наследием Новой Кении, останутся нетронутыми. Но я должен сразу предупредить тебя, прежде чем ты решишь, оставаться ли тебе на посту начальника отдела животного мира, что мне не удалось защитить твои экспозиции.

— Это я уже поняла.

— В знак протеста я подал прошение об отставке, вступающее в силу через две недели. Почему бы тебе не последовать моему примеру, Эстер? В Республике много музеев, которые с радостью примут на работу специалистов с таким опытом.

— И позволить какому-нибудь бюрократу, не отличающему млекопитающее от рептилии, разрушить то, что мы с тобой строили всю жизнь? — спросила она. — Животный мир — такая же часть нашего наследия, как произведения искусства или племенные костюмы, Джошуа. Наши отношения с природой позволили нам стать такими, какие мы есть!

Киджано глубоко вздохнул.

— Ты это знаешь, и я знаю, но я не смог убедить правительство в нашей правоте. — Он положил руки на стол, нервно переплел пальцы. — Их позиция такова: другие отделы показывают историческое и культурное наследие людей, живущих на Новой Кении, в то время как экспозиции отдела животного мира более уместны в Музее естественной истории Земли.

— Это же нелепо!

— Я знаю. Но они настроились что-то продать, и тут я бессилен.

— Разве они не понимают, что заменить эти экспонаты нечем? — с жаром воскликнула Эстер Камау. — Если мы продадим бабочек и морские раковины, такой коллекции нам больше не собрать!

— Разумеется, понимают, — кивнул Киджано. — Но одно дело — понимать, и совсем другое — осознавать, что это твое. Они политики. Сейчас их беспокоит лишь двадцатидевятипроцентная инфляция и падение шиллинга относительно республиканской кредитки.

— Экономика придет в норму и без продажи бесценных коллекций, которые собирались более чем тысячу лет.

— Их не волнует состояние экономики через пять или десять лет, — терпеливо объяснил он. — Их заботят выборы в следующем году или годом позже.

— Наша коллекция бабочек не решит их проблем, — стояла она на своем.

— Они замахнулись не только на коллекцию бабочек.

— После их аукционов хоть что-то останется, Джошуа?

— Надеюсь. Они согласились оставить нам главные экспонаты бонго и окапи, Ахмеда из Марзабита, окуня рекордных размеров, выловленного в Ниле, последнюю импалу, последнего гепарда.

— В нашей экспозиции шесть тысяч экземпляров. Сохранение шести ты называешь компромиссом?

— Нет. Компромисс состоит в том, что пять других отделов остаются нетронутыми.

— По-моему, от твоего компромисса дурно пахнет.

— Согласен с тобой, но альтернатива и того хуже. Она задумалась:

— Не можем мы привлечь на нашу сторону прессу?

— Я уже пытался. Всепланетным информационным структурам наши проблемы до лампочки, а те, кто хотел бы что-то сделать, составляют лишь два процента населения. Которые и так на нашей стороне.

— Ты сделал не все, что мог, — упрекнула она куратора.

— Ты несправедлива, Эстер. Тебя заботит судьба твоего отдела, я же борюсь за выживание всего музея.

— Извини. — Голос ее смягчился. — Я знаю, ты старался. Но этого оказалось недостаточно. Надо что-то придумать. Мы не вправе позволить этим эгоистичным, невежественным, аморальным политикам разбазарить коллекцию, которая собиралась полторы тысячи лет!

— Тут мы бессильны. — Он беспомощно развел руками.

— Всегда можно найти выход.

— Я не могу одобрить действия, которые нанесут урон музею.

Она долго смотрела на него.

— Ты хороший человек, Джошуа, но уж больно наивный. Неужели ты не понимаешь, что одним отделом дело не кончится? Покончив с ним, они примутся за остальные. Одни только драгоценные камни стоят многие миллионы шиллингов. И как долго ты удержишь их после того, как они распродадут ракушки и чучела львов?

— Они заверили меня…