В пустых домах, брошенных жителями, не было ни-че-го! Вытащено и вывезено всё, до последнего гвоздя. Не удалось найти ни горсточки соли (с нею и кора за милую душу…), ни старого куска железа. Даже двери и рамы были сняты. От домов оставались только камень и внутренние перекрытия, от которых мне было мало проку. Когда сделал попытку приблизиться к домам охраны, обнаружил, что около них устроился караульный с собакой. Стало быть, охраняют не только каторжников. Скорее всего, в одном из домов хранится запас добытого серебра…

С каждым днем голод становился сильнее. Обидно, но среди камней не удалось обнаружить ничего пригодного в пищу. Была надежда найти какого-нибудь пастуха и попросить его поделиться хлебом и сыром. Описав дугу миль в пять, не нашел даже намека на стадо. Пара сараев для овец с провалившимися крышами да каменная хижина совсем без крыши. И снова – ничего.

Зато обнаружилось кое-что из съедобных растений. Жухлые, прихваченные первыми заморозками, но вполне съедобные! Жаль, но большинство из них годились в пищу только в вареном виде – сожрешь какой корешок сырым – и все…

Как ни старался, но высечь огонь с помощью кремня и арбалетного болта не удалось. Раньше как-то не задумывался о таких мелочах, как плошка, миска или хотя бы котелок. Если их нет, отправился бы на рынок и купил или отобрал. А тут…

Возможно, скоро бы загнулся от голода или пошел сдаваться охране, но на четвертый (или уже пятый?) день я встретил старого нищего. Нищий, увидев грязного и лохматого оборванца, залитого кровью, от испуга лишился дара речи. Еще бы! Увидеть мою рожу не пожелал бы и врагу. Она и раньше не отличалась дружелюбием, а теперь… Когда я попытался заговорить, старик проблеял что-то нечленораздельное, бросил в меня костылем и, развернувшись, поскакал прочь как заяц.

Нагнав нищего в два прыжка, толкнул его в поясницу, а когда тот упал, в запале погони пнул в бок. Бродяга захрипел, тело дернулось и ослабло. Поторопился! Да и удары надо бы рассчитывать. Вложил, понимаете ли, всю злость в неповинного старикана…

Снял с еще теплого тела старые, но крепкие штаны и парусиновую куртку, подбитую кроличьим мехом. Но главное – нищенская сума оказалась набита корками, сухарями, а на дне лежала сухая рыба. Пожалуй, не променял бы суму на все серебро Флика!

Уговорив себя есть по чуть-чуть, по крошечке, умял три корки и заел сухарем. Прислушался к себе, сходил на родник, напился. Вроде – ничего.

Вместе с насыщением пришли угрызения совести. Чтобы хоть как-то загладить вину, завалил тело старика камнями, прочитал над могилой единственную молитву, которую знал, и попросил у убитого прощения, искренне надеясь, что ТАМ ему будет лучше, нежели тут, и за свои мучения он заслужил рай. Ну а еще я думал, что скоро смогу лично попросить прощения у старика. Ежели, конечно, на ТОМ свете мне не будет уготовано отправиться в другое место.

В сумке у старика обнаружились полезные вещи. Например, короткий нож. Непонятно, когда его точили в последний раз, но это поправимо. С длиной лезвия я поделать ничего не мог. Однако даже короткий клинок лучше, чем никакого! Были еще медный котелок и огниво.

Наконец-то я сделал то, о чем давно мечтал, – развел небольшой костерок, постаравшись укрыть его со всех сторон камнями, а сверху ветками, чтобы дыма не было видно. Пока грелась вода, приводил в порядок нож, силясь довести до ума режущую кромку.

Котелок оказался мал, вымыться удалось в два приема. И хотя между первым и вторым пришлось постучать зубами от холода, но – удалось. Для полного счастья стоило бы побрить физиономию и голову, постирать тряпки. После краткого раздумья решил – бриться не стану. Скоро холода, моя отросшая шевелюра и борода могут еще пригодиться, а вот постираться можно.

Стирать белье и одежду в ручье было не впервой, но никогда не доводилось отстирывать столько крови и грязи!

Пока одежда подсыхала в лучах нежаркого осеннего солнца, занялся поиском трав! Травник из меня хреновый, но кое-что знал. Удалось разыскать несколько нужных травок и наскрести с камней мха. Больше бы подошел длинный мох, что встречается на болотах, но сгодится и такой.

Самую важную «травку», ее и искать не пришлось – лопухи не растут только на голой скале и в снегу! А годятся и в пищу, и для лечения.

Подкрепившись «супчиком» из корней лопуха, порадовавшись, что сыт, занялся врачеванием. Перво-наперво сварил в котелке мох, остудил «бульон» и промыл все болячки. Потом, превратив котелок в ступку, растер листочки лопуха в кашицу и щедро замазал ею все ссадины и потертости, причиненные камнями и кандалами, и незажившие до сих пор раны. Ну а теперь можно забраться в свою нору и поспать.

Ночи стали холодными, но меня это уже не пугало. Швабсония – это не древлянские княжества, где снег лежит почти круглый год! Тряпок хватало, а вместо крыши я наложил плоских камней. Можно развести костерок, вскипятить горячей воды и вдоволь напиться. И еще у меня была еда.

…Ночью пришел нищий. Старик был в нательном белье, сквозь которое просматривалось изможденное тело. Сев у костра, протянул к огню костлявые руки и сказал:

– Мне холодно. Верни куртку.

– Прости, старик. Я не хотел тебя убивать, – беззвучно ответил я и попытался осенить себя крестным знамением. Но рука будто налилась свинцом…

– Верни мою куртку. Мне холодно, – повторил старик и, потянувшись за курткой, ухватил меня за руку холодной ладонью, но холод тут же сменился жаром…

Проснулся от боли: уголек из горевшего костерка «стрельнул» прямо на руку. Зашипев было, я понял, что рядом со мной кто-то есть. Открыв глаза, увидел, что неподалеку стоит и смотрит на меня молчаливая собака-убийца. Я стал осторожно приподниматься, но собака прыгнула раньше. На счастье, она слегка промахнулась, а я успел выхватить горящую головню и сунуть ее в морду зверюге. Запахло паленой шерстью, но пес, не подав голоса, отпрянул, а потом сделал новый прыжок, который я не успел отбить. Едва сумел закрыть горло левой рукой, нащупывая нож правой. Зверюга утробно урчала, пытаясь перекусить руку, а я лихорадочно бил ее ножом, пытаясь попасть в глаз… Собака издохла после пятого удара. Руку из пасти она так и не выпустила, и мне пришлось выбить зверюге зубы.

Рукав куртки оказался распорот, а сама рука выглядела так, будто ее рубили мечом. Но все же могло быть и хуже. Главное – кость цела! А раны… Промыть настойкой мха? Смазать лопухом? А если бешеная? Не раздумывая больше, я зачерпнул из костра тлеющие угольки с горячей золой и высыпал на раны. Сознание не потерял, но едва удержался, чтобы не заорать…

Потом, поскуливая от боли и жалости к самому себе, обливаясь холодным потом и слезами, ждал, пока огоньки погаснут на ранах. Выдержал, не потерял сознание, хотя и надеялся на это. Икая от боли, дошел до ручейка, зачерпнул воды. Сунул остатки лопуха в котелок, поставил его на огонь и подкинул хвороста в догоравший костер.

Следующие два дня помню смутно. Из жара бросало в холод, озноб сменялся испариной. Зверски хотелось пить, но котелок был чересчур маленький. Как мог, экономил питье, стараясь тянуть каждый глоток. Хорошо, что хватило ума заварить остатки лопухов. Теперь остывшее питье стало спасением. Добрести до ручья у меня просто не хватило бы сил.

К вечеру третьего дня стало лучше. Допил последние капли на дне котелка и заснул. Всю ночь спал спокойно, а проснувшись наутро, понял, что хочу есть. Стало быть – оклемался! Решил приготовить жаркое из собачатины, но поздно – пока я бредил, собаку уже кто-то съел, оставив мне кости и ошметки шкуры. Странно, что этот «кто-то» не добрался до меня самого.

Чтобы окончательно оклематься, мне понадобилось несколько дней. Пока лежал, меняя повязки из лопуха, думал, что делать дальше. Можно, конечно, довести до самого императора сведения о преступлениях на руднике. Скажем, явиться к его величеству и сообщить, что граф Флик не брезгует каторжным трудом и, мало того, отлавливает людей по всем землям. А вот в каком качестве явиться? Графу и принцу крови в аудиенции не откажут. Но в этом случае возникнут лишние вопросы, и, скорее всего, меня задержат при дворе, а потом сдадут родственникам. Или сделают заложником.