– Ты за нее три шкуры сдерешь… – пошутил я.

– С тебя – только две, – не остался в долгу оружейник.

Сегодня Евген мог праздновать победу. Его доля, подкрепленная долями его сыновей (одному было пятнадцать, а второму и того меньше – десять, но – лучники первостатейные…), делала его самым богатым человеком в округе. Не удивлюсь, коли Курфюрст решит «завязать» с разбойным промыслом и откроет какое-нибудь дело.

– Ну если две – ладно, – кивнул я.

– Пока заплатку поставить могу, – пожал плечами атаман и крикнул: – Маркош, сынок, подойди сюда.

Когда подошел мальчишка лет пятнадцати, высокий и красивый – ну точная копия отца, Евген молча протянул кирасу, показав на дырку. Маркош кивнул, забрал панцирь и ушел.

– Не хуже меня сделает, – сказал Евген, чуть-чуть гордясь сыном, пояснив: – У нас там походная кузница – горн есть, меха. Заплатку лучше на горячее накладывать.

Атаманы уважительно покрутили головой, но не удивлялись. В пятнадцать лет и они делали ту же работу, что и отцы.

Пока говорили о панцире, народ молчал. Теперь настал черед потолковать о делах. Кажется, не все хотели участвовать в том, что мы затевали. Один из мужиков – одноглазый горец с далеких Татр, присоединившийся со своим отрядом позже других, решительно заявил:

– Вы, парни, как хотите, а мы уходим. Помогли, чем могли…

– Мы тоже, – угрюмо сообщил еще один атаман – Никола.

Остальные молчали, выжидательно посматривая на нас с Евгеном.

– Я никому ничего не обещал, – продолжал одноглазый. – А каторжников освобождать не нанимался…

– Тогда чего тут сидишь? – поинтересовался я. – Если не нанимался – проваливай. Без тебя обойдемся…

– Ты, парень, не горячись, – укоризненно посмотрел на меня самый старший из присутствующих – седой как лунь и крепкий как дуб старик, у которого не было левой руки. – Пусть человек выговорится. А уйти он всегда успеет.

– А чего говорить? – хмыкнул горец. – Ночь переночуем, да и уйдем – вот и весь мой сказ.

– Ты как хочешь. Взял добычу – вали! Ну а ты, Никола… даже не знаю, что и сказать, – развел наш старшо́й руками. – Мы же уговаривались…

– Это точно, – поддержали и другие атаманы. – Уговор – дороже денег!

– Уговор был, не спорю, – криво усмехнулся Никола. – Только, когда мы сюда шли, семеро у меня было. Теперь трое осталось. Если в рудник полезем, то и этих не будет. Что я их матерям да женам скажу?

– А что бы ты хотел? – оборвал Николу однорукий старик. – Надо было ребят своих драться учить. Видел я, как они с дубинами неслись, ровно бабы с прялкой. Скажи спасибо, что не всех ухлопали. С таким умением не надо на большую дорогу выходить. Сидели бы дома, возле бабских юбок.

– Ты лучше подумай – сколько серебра притащите, а? – утешил Евген атамана. – Теперь не только тебе, а детям и внукам работать не надо. А бабам ты серебро принесешь. Скажут они потом своим деткам – вон, мол, батька-то наш каков! После смерти, а серебра добыл!

Никола задумался. Нервно почесал подбородок и, сняв шапку, бросил ее под ноги.

– А, была не была, остаюсь, – сказал он. – И впрямь, что обо мне люди-то скажут? Мол, уговор атаман не держит. Ну коли голову сложим – судьба такая.

– Ну и хрен с вами, – злобно бросил одноглазый, вставая с места. Буравя меня глазом, процедил: – Неизвестно, куда вас этот хмырь заведет. Может, он специально нас в ловушку заманивает?

– Ты, Лешек, либо дурак, либо придурок, – усмехнулся Евген. – Тебе что, серебра мало? Если бы не Андрияш, ловил бы ты в горах овец да сыр вместо серебра имел.

– Ну он бы еще и овец имел! – двусмысленно сказал я, нарываясь на ссору.

– Ты что сказал? – схватился одноглазый за нож.

– А ну-ка сядь! – прикрикнул старик, и Лешек послушно сел. Однорукий укоризненно сказал: – Андрияш, не доводи дело до греха, потерпи.

– Терпеть, что меня предателем выставляют? – хмыкнул я.

– Потерпишь, если нужно, – ответил старик и посмотрел мне в глаза так, что стало не по себе. Последний раз так смотрел на меня отец, когда я был маленький.

Про однорукого я знал мало. Говорят, знаменитый разбойник Стрый лет десять считался отошедшим от дел. А кое-кто и похоронил старикана! Рановато…

Стрый пришел с двумя внуками и тремя правнуками. Пятеро громадных парней без его разрешения и говорить не смели! Меня старик признавал как военного командира, но не более.

– Ты, наемник, слишком прямо живешь, – усмехнулся старик. – Потому врагов у тебя много. Сам-то подумай – убил бы ты Лешека, а что дальше?

– Он меня? – подскочил горец. – Да я его щас!

– Это я так, к примеру, говорю, – утихомирил дебошира дед и продолжил: – Ты силу свою хочешь показать или друзей из рудника выручать, а?

– Конечно, друзей выручать, – растерянно ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– И я так думаю, – кивнул старик. – Я ведь чего к вам пришел? – обвел он взглядом атаманов. – Не ради серебришка. Пятьдесят лет на дорогах провел, много чего скопил. А пришел и внучат привел оттого, что услышал весть, что каторжник беглый хочет друзей своих из неволи вызволить. У меня сколько товарищей на каторге сгибло, со счету сбился. Думаю, ради такого случая пойду, тряхну стариной. Так вот, Андрияш, – улыбнулся он, – если ты Лешека убьешь, то тебе весь его отряд перебить придется. А с кем тогда друзей пойдешь освобождать? Слышал, полками командовал, а простую вещь понять не можешь – людей поберечь нужно!

От подобной отповеди мне стало не по себе. Я опустил глаза и, словно мальчишка, промямлил:

– Ну прости… Не люблю, когда предателем называют. А что до людей, – вскинул я взгляд и уже твердо посмотрел в очи старика, – то всегда их старался беречь…

– Это я понял, – доброжелательно улыбнулся старик, погладив бороду. – Если бы не ты, половина бы полегла, а «серебряный поезд» из-под носа ушел. Я к чему? К тому, что люди нам сейчас нужны.

Вокруг костра нависло молчание. И все были рады, когда его прервало появление сына Евгена.

– Вот! – гордо заявил Маркош, протягивая кирасу.

– Ого! – взял я панцирь и чуть было его не выронил. – Горячий! Как ты донес-то?

– Ниче, мы привычные, – ухмыльнулся мальчик.

– Сколько с меня? – поинтересовался я, любуясь работой. Чтобы увидеть заплатку, нужно знать, где искать.

Парень вопросительно посмотрел на отца, а тот лишь развел руками – мол, твоя работа, сам и цену назначай! Юноша выпалил:

– Для вас, дядька Андрияш, бесплатно!

– Нет, так нельзя, – засмеялся я и полез за кошельком господина управителя, ставшим моим: – Два фартинга устроят?

– Два фартинга жирновато будет, – вмешался Евген. – Один – в самый раз. Да и то потому, что в походных условиях и за быстроту. А дома такая работа обошлась бы в тридцать пфеннигов. Но цену ты сам назначил!

– Это я понял, – кивнул я, отдавая мальчишке деньги. – Бери два фартинга и купи своей девчонке что-нибудь.

– Бать, деньги сразу отдать? Или дома? – грустно поинтересовался Маркош.

– Ладно, – засмеялся отец. – Оставь себе да купи Марычке бусы.

Когда радостный мальчишка ушел, Микош из Кастурицы проворчал:

– Балуешь ты парня. Два фартинга за бусы… Он что, стеклянные хочет своей девке подарить? Да за двадцать пфеннигов на ярмарке можно деревянные или глиняные купить.

– Дороговато за два фартинга, – поддержал кто-то.

– Парни, – прервал Евген упреки. – Что нам теперь два фартинга? Сынок мой свою Марычку может целиком бусами обвязать.

– И не стеклянными, а жемчужными, – поддержал я.

Еще не все осознали, что они теперь не просто богатые, а очень богатые! А таким рисковать своей шкурой хочется меньше, нежели бедным. Вот Лешек понял это раньше других.

– Хорошо дед сказал насчет товарищей и прочего, но нужно мне домой возвращаться, – заявил одноглазый. – Я никаких обещаний не давал. А до конца или куда там идти – это мое дело. У меня на руднике друзей-приятелей нет, а вам я никому ничего не должен.

– По правилам, не нами установленным, если атаман с отрядом примкнул к другим, да еще и добычу получил, то он должен до самого конца идти. А нет – должен добычу отдать! – веско изрек старик.