— Не совсем, — сказал я.

Натянутая улыбка начала понемногу меркнуть, возможно причиной тому стало оказавшееся непомерным непривычное напряжение мускулатуры.

— Если вы врач, — сказал Петерсон, — то я очень советовал бы вам держаться как можно подальше от Ли. Огласка может очень повредить вашей практике.

— Какая огласка.

— Публичное оглашение вашего имени на суде.

— А что, будет суд?

— Да, — сказал Петерсон. — И публичная огласка может самым губительным образом сказаться на вашей практике.

— Я не практикующий врач, — возразил я.

— Вы что, занимаетесь какими-либо исследованиями?

— Нет, — сказал я. — Я патологоанатом.

Это мое заявление, казалось, заставило капитана отреагировать. Он подался было вперед, но потом, словно спохватившись, снова откинулся на спинку кресла.

— Патологоанатом, значит, — повторил он.

— Точно так. Я работаю при больницах, делаю вскрытия и занимаюсь тому подобными вещами.

Какое-то время Петерсон сидел молча. Хмурясь, он почесывал тыльную сторону ладони, устремив взгляд на крышку стола перед собой. Наконец он сказал:

— Я не знаю, что вы пытаетесь тут доказать, доктор. Но в ваших услугах мы не нуждаемся, а Ли зашел уже слишком далеко, чтобы…

— А вот это нужно еще доказать.

Петерсон покачал головой.

— Да вы и сами все прекрасно знаете.

— Не у верен, что это так.

— В таком случае, — сказал Петерсон, — известно ли вам, какую сумму может подать иск врач в случае ареста, если впоследствии его выпускают за недоказанностью улик?

— Миллион долларов, — ответил я.

— Ну, скажем так, пятьсот тысяч. Но не велика разница. Суть-то от этого не меняется.

— И вы считаете, что правда на вашей стороне.

— У нас есть для этого основания, — Петерсон снова улыбнулся. — Ну разумеется, доктор Ли может назвать вас в качестве свидетеля. Это нам известно. И вы сможете наговорить с три короба хороших и высоких слов о нем, пытаясь сбить с толку суд, поразить их своими вескими, как вам кажется, научными обоснованиями. Но вам не удастся пройти мимо основного факта. Это у вас просто не выйдет.

— И что же это за факт такой?

— Сегодня утром в больнице «Бостон Мемориэл Хоспитл» умерла истекающая кровью после подпольного аборта девочка. И это неопровержимый, вопиющий факт.

— И вы настаиваете на том, что этот аборт дело рук доктора Ли?

— Это подтверждается кое-какими уликами, — учтиво проговорил Петерсон.

— Тогда лучше бы им оказаться по-настоящему стоящими, — сказал я, — потому что доктор Ли является опытным и уважаемым…

— Послушайте, — перебил меня Петерсон, впервые за все время проявляя признаки нетерпения, — что вы там себе думаете? Вы что, считаете, что та девочка была дешевой потаскушкой? Уверяю вас, что это была прекрасная девочка, замечательная девочка из очень приличной семьи. И вот эта совсем еще юная и очень красивая девочка попала в руки к живодеру. Но она, разумеется, не стала обращаться к какой-нибудь повитухе из Роксбури или норт-эндскому шарлатану. У нее было достаточно благоразумия и денег, чтобы не делать этого.

— Но с чего вы взяли, что это во всем виноват доктор Ли?

— Боюсь, что вас это не касается.

На это я только пожал плечами.

— Адвокат доктора Ли наверняка спросит вас о том же, и его это будет касаться самым непосредственным образом. А если вам нечего сказать…

— Нам есть, что сказать.

Я ждал. Можно сказать, что мне уже просто хотелось убедиться в том, как далеко заведут Петерсона его такт и обходительность. Он не должен мне больше ничего рассказывать; он не должен давать мне ни единого намека. Если же он скажет еще что-нибудь, то это будет большой ошибкой с его стороны.

И Петерсон сказал:

— У нас есть свидетель, который слышал, как пострадавшая упоминала доктора Ли.

— Девочка поступила в больницу в состоянии шока, она бредила и была в предкоматозном состоянии. Вряд ли то, что она могла наговорить тогда может быть сочтено достаточно вескими доказательствами.

— Когда она говорила об этом, она еще не была в состоянии шока. Она сказала об этом намного раньше.

— Кому же?

— Собственной матери, — объявил Петерсон, и лицо его расплылось в самодовольной ухмылке. — Она сказала матери о том, что это сделал Ли. Тогда они еще только собирались отправиться в больницу. И ее мать покажет под присягой, что это было именно так.

Я постарался перенять стиль действий Петерсона, и теперь сидел, напустив на себя безучастный вид. К счастью, за плечами у меня имелся уже значительный опыт по части применения этого же приема в медицине; проработав какое-то время врачом, вы уже не станете удивляться, если пациент рассказывает вам, например, что он по десять раз за ночь занимается любовью, или видит себя во сне убивающим собственных детей, или же ежедневно выпивает целый галлон водки. Это часть имиджа врача: пусть все считают, что удивить его не возможно ничем.

— Понимаю, — сказал я.

Петерсон кивнул.

— Это заслуживающий доверия свидетель, — добавил он. — Зрелая женщина, решительная, но осторожная в суждениях. И, кстати, весьма привлекательная. Она произведет отличное впечатление на присяжных.

— Возможно.

— И теперь когда, я был с вами предельно откровенен, — сказал Петерсон, — может быть вы расскажете мне, чем вызван ваш столь необычный интерес к доктору Ли.

— Я не усматриваю в этом ничего необычного. Он мой друг.

— Он позвонил вам даже прежде, чем своему адвокату.

— По закону ему положено два телефонных звонка.

— Вы правы, — согласился Петерсон, — но в подавляющем большинстве случаев люди используют их на то, чтобы позвонить адвокату и жене.

— А он хотел поговорить со мной.

— Да, — сказал Петерсон. — Но вопрос в том, почему?

— Потому что я одно время изучал юриспруденцию, — ответил я, — а так же в связи с моим врачебным опытом.

— У вас есть диплом юриста?

— Нет, — признался я.

Петерсон водил ладонью по краю стола.

— Я, видно, чего-то тут не понимаю.

— Я не уверен, — сказал я, — что в данный момент это настолько важно.

— А может быть вы тоже могли оказаться до некоторой степени замешанным в этом деле?

— Все может быть, — сказал я.

— Означает ли это признание?

— Это означает только то, что все может быть.

Еще какое-то мгновение он оценивающе разглядывал меня.

— А вы, доктор Берри, очень несговорчивы, как я погляжу.

— Я скептик.

— Но если вы так скептически относитесь ко всему, то откуда у вас уверенность, что доктор Ли этого не делал?

— Боюсь, адвоката защиты из меня не выйдет.

— Знаете, — сказал Петерсон, — от ошибки никто не застрахован. Даже врач.

Когда я вышел на улицу, оказываясь под уныло моросящим октябрьским дождиком, то первым делом подумал о том, что, решив бросить курить, я выбрал для этого крайне неподходящее время. Петерсон действовал мне на нервы, и теперь я чувствовал себя вконец расстроенным. Я успел выкурить целых две сигареты по дороге к магазинчику, где я собирался купить новую пачку. Я ожидал увидеть перед собой твердолобого и до необычайности тупого полицейского. Но Петерсон не оправдал моих ожиданий. Если все рассказанное им было правдой, то, выходило, что полиция и впрямь располагала достаточно вескими доказательствами. Возможно, при некоторых обстоятельствах они могли и не сработать, но тем не менее значимость улик позволяла ему не опасаться того, что из-за случайно допущенного просчета ему придется вылететь с работы.

Петерсон оказался в довольно затруднительном положении. С одной стороны, содержать доктора Ли под арестом было не безопасно; но с другой стороны, при должной серьезности улик, было столь же не безопасно оставлять его на свободе. Сложившаяся ситуация требовала от Петерсона принятия решения, и он сделал свой выбор. Теперь он будет упорно отстаивать свою точку зрения так долго, насколько это будет возможно. Тем более, что на крайний случай у него и отговорка имеется: если дела пойдут уж совсем плохо, что он сможет свалить всю вину на миссиз Рэндалл. Он действовал по той же схеме, что в среде хирургов и молодых стажеров известна более под сокращением ДСР: делал свою работу. Это означает, что врач действует, руководствуясь очевидными симптомами, не задумываясь о том, прав он в данном случае или нет; его оправдывает то, что он поступал, как в тот момент требовали от него обстоятельства.[2] В этом смысле позиции Петерсона оставались надежными. Он ничем не рисковал: если Арта осудят, Петерсон будет избавлен от выслушивания выговоров и нотаций. Но если Арт даже будет и оправдан, то Петерсон здесь снова вроде как ни при чем. Потому что он просто делал свою работу.