Когда я вошел в «Джей'з бар», Крыса, облокотясь на стойку и нахмурясь, читал роман Генри Джеймса толщиной с телефонную книгу.

— Интересно?

Крыса оторвался от книги и отрицательно покачал головой.

— Не очень. Хотя я сейчас только и делаю, что читаю. После того разговора. . Слышал такое?

— Нет.

— Роже Вадим. Французский кинорежиссер. А вот еще: Развитый Интеллект Состоит В Успешном Функционировании При Одновременном Охвате Противоположных Понятий.

— А это чье?

— Не помню. А ведь похоже на правду?

— Не похоже.

— Почему?

— Ну, вот скажем, ты просыпаешься голодный в три часа ночи и лезешь в холодильник

— а он пустой. И что ты тогда будешь делать со своим развитым интеллектом?

Крыса немного подумал и расхохотался. Я позвал Джея и заказал пива с жареным картофелем. Потом достал пакет с пластинкой и вручил Крысе.

— Это что такое?

— Подарок ко дню рождения.

— Он у меня через месяц.

— Через месяц меня уже не будет.

Не выпуская из рук пакета, Крыса задумался.

— Да?.. Жалко, что тебя не будет. — Он открыл пакет и некоторое время смотрел на пластинку. — Бетховен. Концерт для фортепиано с оркестром номер три. Глен Гульд, Леонард Бернстайн. Хм-м-м… Я этого не слышал. А ты?

— Я тоже.

— Ну спасибо… Вообще говоря, я очень рад.

Я искал ее три дня. Девчонку, которая дала мне пластинку Бич Бойз. Зайдя в административный отдел школы, я попросил список выпускников и нашел ее телефонный номер. Но позвонить по нему не удалось, автомат ответил, что номер более недействителен. Я обратился в справочную — телефонистка пять минут искала ее имя, после чего сказала, что такого имени в ее книгах нет. «Такого Имени» — это мне понравилось. Я поблагодарил и повесил трубку.

На следующий день я звонил бывшим одноклассникам и спрашивал, не знают ли они что-нибудь про нее. Никто ничего не знал, а большинство и вовсе не помнило о ее существовании. Последний из них сказал, что не желает со мной разговаривать, и повесил трубку. Даже не знаю, почему.

На третий день я еще раз сходил в школу и узнал, куда она поступила после выпуска. Это был захудалый женский вуз где-то на окраине, отделение английского языка. Я позвонил туда, представившись агентом по сбыту салатной приправы Маккормик: мол, девушка нужна мне для анкетного исследования, не могли бы вы сообщить ее адрес и телефон? Извините, конечно, но дело крайне важное. Поищем, — ответили мне, — перезвоните минут через пятнадцать. Я выпил банку пива и перезвонил. Мне сообщили, что в марте этого года она подала на отчисление. По болезни. А что за болезнь? — Она уже поправилась? — Салат может кушать? — Совсем ушла, не в академку? — на все эти вопросы ответов я не получил.

— Меня и старый адрес устроит, — сказал я, — может вы поищете? Старый адрес нашли — это оказался пансион недалеко от вуза. Я позвонил туда. Ответил, судя по голосу, комендант. Съехала весной, куда не знаю, — буркнул он и бросил трубку. Как будто хотел сказать: «И знать не желаю».

Так порвалась последняя ниточка, связывавшая меня с ней.

Я вернулся домой, открыл банку пива и стал в одиночестве слушать «Девушек Калифорнии».

Зазвонил телефон.

Я полудремал в плетеном кресле с раскрытой книгой. Только что прошел короткий ливень — деревья в саду все вымокли. После дождя задул сырой, пахнущий морем южный ветер. Задрожали листья растений в горшках на веранде, а за ними задрожали шторы.

— Алло, — послышался женский голос. Это прозвучало так, как если бы кто-то ставил хрупкий стакан на кособокий стол. — Помнишь меня? Прежде, чем ответить, я изобразил легкое раздумье.

— Как пластинки? Продаются?

— Да не очень… Кризис… Пластинки никто не слушает.

— Ага.

Она побарабанила ногтями по трубке.

— Пока нашла твой телефон, чуть с ума не сошла.

— Да?..

— В «Джей'з баре» спросила. А бармен спросил у твоего друга. Высокий такой и странный немножко. Мольера читал.

— Понятно.

Молчание.

— Все спрашивали, куда ты делся. Неделю не приходишь, так они уже думают: может, заболел?

— Даже не знал, что меня так любят…

— Ты на меня сердишься?

— Почему?

— Я тебе гадостей наговорила. Хотела извиниться.

— Насчет меня не беспокойся. Но если тебя это так волнует, то не покормить ли нам в парке голубей?

Она вздохнула, и я услышал, как щелкнула зажигалка. На заднем плане пел Боб Дилан

— «Нэшвилл Скайлайн». Наверное, звонок был из магазина.

— Да дело вообще не в тебе. Просто я не должна была так говорить, — сказала она скороговоркой.

— А ты к себе строга!

— Ну, стараюсь, по крайней мере.

Она помолчала.

— Сегодня мы можем встретиться?

— Давай.

— «Джей'з бар», восемь вечера.

— Хорошо.

— Я просто… попала в переплет.

— Понимаю.

— Спасибо.

Она повесила трубку.

Мне двадцать один год. Говорить об этом можно долго.

Еще достаточно молод, но раньше был моложе. Если это не нравится, можно лишь дождаться воскресного утра и прыгнуть с крыши Эмпайр Стэйт Билдинг.

В одном старом фильме про Великую Депрессию я слышал такую шутку:

«Когда я прохожу под Эмпайр Стэйт Билдинг, то всегда открываю зонтик. Люди сверху так и сыпятся.»

Мне двадцать один, и, по меньшей мере, помирать я пока не собираюсь. Спать же мне доводилось с тремя девчонками.

Первая училась со мной в одном классе. Нам было по семнадцать лет, и мы уверовали, что любим друг друга. Где-нибудь в темных зарослях она сбрасывала с себя коричневые туфли, белые носки, светло-зеленое платье и смешные трусы, явно не по размеру. Потом, чуть поколебавшись — часы. После чего мы сливались с ней в объятии на воскресном номере «Асахи Симбун».

Через какую-то пару месяцев после окончания школы мы внезапно расстались. Причину забыл — такая была причина, что и не вспомнить. С тех пор не встречался с ней ни разу. Иногда вспоминаю, когда не спится — и все.

Вторая девчонка хипповала. Шестнадцатилетняя, без гроша в кармане, без крыши над головой и к тому же плоскогрудая — она при этом обладала умными и красивыми глазами. Я встретил ее у станции метро «Синдзюку», когда там бурлила мощная демонстрация, парализовавшая весь транспорт вокруг.

— Будешь тут торчать, полиция заберет, — сказал я ей. Она сидела на корточках в перекрытом турникете и читала спортивную газету, выуженную из мусорного ящика.

— Ну и что, — сказала она. — Там кормят зато.

— Ой, худо тебе будет!

— Привыкну!

Я закурил и угостил ее тоже. От слезоточивого газа щипало в глазах.

— Ты ела сегодня?

— Утром…

— Слушай, я тебя накормлю. Пошли к выходу.

— Чего это ты будешь меня кормить?

— Ну… — Я не знал, что ответить, но выволок ее из турникета и повел по перекрытой улице в сторону Мэдзиро7.

Эта до крайности неразговорчивая девица жила в моей квартире с неделю. Каждый день она просыпалась к обеду, что-то ела, курила, листала книжки, пялилась в телевизор и иногда без видимой охоты занималась со мной сексом. Все, что у нее было — это белая холщовая сумка, а в ней толстая ветровка, две майки, джинсы, три пары грязных трусов и коробка тампонов.

— Ты откуда? — спросил я ее как-то.

— Да ты не знаешь, — только и ответила она.

В один прекрасный день я вернулся из магазина с мешком продуктов — а ее и след простыл. И ее белой сумки тоже. И еще кое-чего. На столе лежала горстка мелочи, пачка сигарет и моя свежевыстиранная футболка. А еще записка, нацарапанная на клочке бумаги. Из одного слова: «противный». Боюсь, про меня.

С третьей своей подружкой, студенткой французского отделения, я познакомился в университетской библиотеке. На весенних каникулах следующего года она повесилась в хилом лесочке сбоку от теннисного корта. Труп обнаружили лишь с началом следующего семестра, а до того он целых две недели болтался на ветру. Теперь, когда темнеет, к лесочку никто не подходит.